В этом сезоне сразу три известных режиссера старшего поколения взялись за театральное исследование проблемы фашизма. Алексей Бородин в РАМТе поставил «Нюрнберг» по киносценарию Эбби Манна, Юрий Еремин в Театре имени Моссовета — «Морское путешествие 1933 года» (театральная вариация те тему фильма Стэнли Крамера «Корабль дураков»), Адольф Шапиро в МХТ — «Мефисто» Клауса Манна. Стоит ли вдаваться в размышления, почему каждый из них решился на анализ столь серьезных тем? Кажется, нет, не стоит. И не громкая победная дата тому причиной, вряд ли эти постановки можно выдать за «датские». А если учесть, что в свое время на эти сюжеты было снято три знаменитых оскароносных фильма, («Мефисто» Иштвана Сабо, «Нюрнбергский процесс» и упомянутый «Корабль дураков» Крамера), то не надо объяснять и то, что эта тема никогда не выпадала из круга внимания мастеров кинематографа и театра. Сего дня она пугающе заострена и поэтому каждый спектакль звучит как вполне определенное не только творческое, но и человеческое высказывание.
Адольф Шапиро в основу своего спектакля положил не киносценарий, но собственную инсценировку романа Клауса Манна «Мефистофель. История одной карьеры», не слишком оглядываясь на знаменитую киноверсию Иштвана Сабо. Впрочем, и герои романа Манна, как известно, практически списанные с натуры, здесь отчасти утратили связь с реальными событиями страны и времени. В одном из интервью режиссер сказал, что заглядывая в прошлое, хотел бы предвидеть будущее. Оно уже наступило, далеко ходить не надо. Сюжет художника и власти, искусства и идеологии, совести и конформизма, кажется, не имеет ни срока давности, ни начала и конца.
Вот фраза, звучащая со сцены, взятая вроде бы из романа почти 80-летней давности: «Я разделяю ваши убеждения, но за мной театр». Ее слышишь сегодня едва ли не ежедневно: порой с цинично стальными интонациями, иногда с героическим пафосом, подчас под аккомпанемент набегающей слезы. Письма, петиции, подписи, слова поддержки, искренние попытки объяснить далеким от искусства «верхам», что, собственно происходит. «Верхи» до поры терпеливо выслушивают и даже пытаются вступить в некий диалог. Вот только его финальная фраза обычно бьет наотмашь: «Заткнись, артист!». В спектакле Шапиро ее бросает безымянный, но многоликий Генерал — Николай Чиндяйкин артисту и директору государственных театров Хендрику Хёфгену — Алексею Кравченко. На его месте сегодня может быть любой — артист, режиссер или директор, не желающий идти на компромисс. Не нравится — пшел вон! Незаменимых нет, а «кадровый резерв» богат. Знакомая история, не так ли? Нашего времени случай.
О мхатовском «Мефисто» сегодня спорят всерьез. В том числе и о том, что на этом спектакле «не страшно», а проблема выбора линии поведения и поступка не столь мучительна, как хотелось бы. А не есть ли именно это самое страшное? То, что творческое сопротивление давным-давно сломлено, а подчинение искусства идеологии, а художника — власти идет по накатанной дорожке, с помощью выработанной и годами проверенной схемы. Удивления нет, есть констатация факта: так было и так будет. Кажется, Шапиро интуитивно почувствовал эти сегодняшние болевые точки, зафиксировал их, не прибегая к дидактизму и уже ничему не ужасаясь. Еще раз повторю, это страшнее.
И вот еще что. Режиссер, наверное, вполне сознательно отказывается помещать в центр происходящего некого рефлексирующего интеллигента. Ему нужен иной типаж на роль Хёфгена, другая человеческая суть, с которой здесь нужно справиться актеру Алексею Кравченко. Его Мефисто — человек из низов, весьма недалекий, мало разбирающийся в тех общественных процессах, которые уже начались в его стране, привыкший не столько размышлять, сколько действовать, полагаясь на сиюминутный «порыв». Актер, быть может, не столь и талантливый, но жаждущий успеха и признания. Из честолюбия, конечно же. Но и не только поэтому: для Хёфгена Кравченко театр — спасение, комфортабельное укрытие от унылых жизненных обстоятельств, а путь наверх — еще и бегство от себя, прошлого, малоизвестного актера провинциального театра с туманным будущим.
Художник Мария Трегубова все первое действие его буквально прячет среди череды многочисленных театральных занавесов, не расширяя, но словно бы сжимая культовую шекспировскую формулу: «Весь мир — театр». Из этих занавесов создаются любые пространства. Вот репетиционный зал, где актеры готовят «Царевича» в ярко-клюквенном стиле а-ля-рюсс. Вот комнатка темнокожей любовницы Хёфгена Джульетты — Елизаветы Мартинес Карденас (актрисы театра «Сатирикон»). Вот его собственное семейное гнездо, свитое в браке с художницей Барбарой — Юлией Снигирь. И, кажется, никакие уличные ветра сюда проникнуть не могут, а желание актера Отто Ульрихса — Артема Быстрова создать театр для рабочих воспринимается как новая и весьма увлекательная игра, в которую можно включиться, не раздумывая, и так же легко выйти.
Режиссер же поначалу и весь зрительный зал включает в этот театральный замкнутый мир, в пока кажущуюся забавной игру. Долой «четвертую стену», актеры разбегаются по залу: Петерсену — Алексею Агапову поручено пристально и всерьез вглядываться в лица реальной публики, Бонетти — Павел Ващилин никак не справится с «внесценичными» интонациями. По сцене разбросаны кочаны капусты. Адольф Шапиро, большой мастер в эстетике традиционного психологического театра, здесь, не забывая и о нем, смело смешивает жанры и стили: кабаретную удаль с превосходными песнями и танцами, приемы «пролетарского театра», брехтовские мотивы, подавая все это в несколько ироничном ключе.
Серьёзное проникает в этот спектакль постепенно, как сквозняк, поначалу едва колышущий пышные и пыльные занавесы, а потом, сменившись ветром, срывающий их напрочь. Во втором действии от них не остается и следа. Сцена — огромна и пуста, как площадь. Площадь, впрочем, все равно остается театром, только занавесы сменились столь же многочисленными софитами, нависающими над ней вместо неба. А Хёфген — Кравченко, добившийся «степеней известных», назначенный директором государственных театров, обречен на роль протагониста. Он в центре внимания, все же остальные персонажи словно бы перешли в категорию зрителей: по кругу сцены расставлены стулья, на них сидят те, кто остался, и те, кого уже нет под этим небом из софитов. Ушли в прошлое Профессор в очень тонком, ироничном и точном исполнении мхатовского патриарха Станислава Любшина, дававший актеру уроки жизни и творчества. Бывшей женой стала не желающая смиряться Барбара — Снигирь, вслед за ней в прекрасную Францию предстоит отправиться и Джульетте. И как превосходно «играет» эти прощания Хёфген — Кравченко, прошедший хорошую актерскую школу, как легко, словно маску, сбрасывает со своего лица мимику сожаления, обрывает на полуслове трагические интонации. Зато теперь можно выйти к авансцене и в полный голос продекламировать монолог Мефистофеля, наконец-то, ставший доступным. Или с упоением покуражиться над бывшими партнерами, репетируя новый спектакль. Над Микласом — Андреем Бурковским, например, заставив его опуститься на колени. А как прекрасно исполнить перед Генералом — Чиндякиным дуэт из классической оперетты с генеральской женой Лоттой — Ларисой Кокоевой, по совместительству первой актрисой. И самому вновь жениться на партнерше Николетте — Александре Ребенок, пока страна «встает с колен». И выступить с пламенной речью по этому поводу. И ощутить «головокружение от успехов» и свою мифическую власть не только над публикой, но и над всеми возможными Генералами.
Впрочем, не стоит искать в этом примитивности и спрямленных линий. Этот Мефисто, придуманный Адольфом Шапиро и воплощенный Алексеем Кравченко, просто заигрался и не сразу понял, что за все надо платить. И если первый, почти панибратский визит к Генералу с ходатайством о возвращении актера Отто — Быстрова из лагеря, прошел успешно. То второй закончился тем самым почти что плевком в лицо: «Заткнись, артист!». И софиты тут же спустились угрожающе низко, превращая сцену-площадь в подобие камеры, где свобода творчества иллюзорна во все времена. И сколько не прячься в складках бархатного занавеса, реальность найдет тебя и там. Шапиро это понимает прекрасно, избавляя спектакль от всяческих прямых деклараций и нравоучений. Остальным же стоит определиться: что это — школа выживания или сделка с дьяволом?