У вас проблемы с визами

Под занавес «Золотой маски» в Москве показали новый спектакль Льва Додина.

Можно сказать, что спектакль Льва Додина «Страх. Любовь. Отчаяние» радикален: режиссер отказывается от разнообразия, от нюансов в угоду статики. Здесь главное – это текст. Наверное, никогда в последние годы Лев Додин не был так публицистичен. Из недавних спектаклей – только во «Враге народа», да и то, там речь шла об индивидуальной совести, о правде, как категории личностной, но не политической. Здесь же реплики Брехта вызывают в зале смех – настолько они узнаваемы, настолько точно они отражают современную нашу действительность.

У спектакля МДТ два брехтовских источника: «Страх и отчаяние в Третьей империи» и «Разговоры беженцев»: короткие новеллы из пьесы перемежаются остроумными и невеселыми афоризмами из эссе, написанного в форме диалога двух отъезжающих. Этот, совсем не театральный, на первый взгляд, текст стал вдруг популярен: пару лет назад его читали на Финском вокзале на фестивале «Точка доступа». Помимо точных наблюдений и едких замечаний в этом тексте важны личности произносящих: пролетарий и интеллигент, оба – лузеры, обреченные на скитания. Чувство, близкое сейчас для многих – для тех, кто почувствовал себя неуютно в стране, как говорит в спектакле герой Сергей Курышева, «в состоянии национального аффекта».

Действие происходит на веранде кафе: стена из заметно побитых окон, несколько столиков, стулья, перевернутые ножками вверх, похожи на противотанковых ежей. Близкое соседство примет былого мирного времени и укрепляющегося милитаризма. Мирная жизнь, в основном, там – за мутными, разбитыми стеклами – ее плохо видно, только очертания. Там наигрывает джаз-бэнд, контрабас и пианино. Там барная стойка, на полках до самого верха выставлены поблескивающие бутылки. Здесь, на авансцене – только столики со стульями и люди, которых мирная жизнь как будто исторгла из своего чрева.

Циффеля и Калле, персонажей «Разговоров беженцев», играют Татьяна Шестакова и Сергей Курышев – оба предельно театральны, со своими фирменными, порой экзальтированными, интонациями. Два стендапера, то и дело врывающихся в драмы и трагикомедии, разыгрывающиеся рядом с ними. Они говорят о том, как устарел при нынешних порядках человек, превратившийся в особенное приспособление для хранения паспорта, о войне, которую обычно провозглашают единственным способом сохранить мир, о законности, которую поставили в прямую зависимость от интересов национальной безопасности. Зал смеется смехом смертника – в государстве, где сажают за перепосты, эти сентенции – нечто родное.

Несколько драматических сюжетов из пьесы «Страх и отчаяние в Третьей империи» переплетены в единое действо, происходят в одном пространстве, в одно и то же время, просто наше внимание сосредотачивают то на одном, то на другом фрагменте. Вот пожилой судья (Игорь Иванов), пытающийся понять, какой же приговор ему вынести по делу о погроме в ювелирном магазине, тоскливо восклицает: «Я думаю о себе, но я не знаю, что именно думать, чтобы это было о себе!» Любая новая информация делает ситуацию еще более запутанной: понятно, что штурмовики априори не виноваты, понятно, что их спровоцировали, но кого же все-таки нужно сделать крайним – работника-коммуниста или хозяина-еврея? И как угодить сразу всем – и государственной идеологии, и финансовым интересам заинтересованных лиц? Неизвестно, по какому принципу режиссер выбирал истории для спектакля, но саркастичная новелла про тяжелую долю лояльного судьи прямо попадает в наш сегодняшний день, когда ура-патриотическая пропаганда грубо маскирует расцвет олигархии, а судебная власть слишком близка к исполнительной. Как, опять же, сказано у Брехта: любое дело – дело национальной безопасности.

Еще одна история – о супружеской паре (Сергей Власов и Наталья Акимова) и их сыне, чье внезапное исчезновение сеет в семье настоящую панику, которую они не в силах скрыть даже от посторонних. Куда пошел мальчик, что именно слышал мальчик из неосторожных реплик отца, донесет ли мальчик на своих родителей? Страх растет в геометрической прогрессии, и вот уже все дергаются от пронзительного звонка телефона: все уставились на аппарат, никто не рискует взять трубку. Вот Карл Фурке все же решился, осторожно снял трубку, потянул ее к себе, но в следующую секунду обрушил ее снова на рычажок – ко всеобщему облегчению. Страх приводит к жалкой путанице в словах – супруга ругает мужа за особо яркие эпитеты, тот отпирается и начинает то ли вспоминать, то ли придумывать какие-то, якобы смягчающие критику, слова: нет, не говорил, что в коричневом доме нет порядка, говорил только, что не вполне и как будто бы… В какой-то момент Фурке, причисляющий себя к динозаврам, которым не выжить в новую «великую» эпоху, пересаживается за столик к будущим беженцам – только тут становится все просто и ясно.

Контрапунктом к общему саркастическому настрою звучит история Юдифи, женщины, уезжающей из Германии в Амстердам. Решение уже принято, и ее голос ровный, спокойный – сейчас время последних просьб и распоряжений. Лишь иногда, в окончании какого-нибудь телефонного разговора, на последнем слове коротко прорываются задушенные рыдания, тяжесть вынужденного расставания с мужем, с городом, в котором родилась. Ирина Тычинина играет свою героиню сложным сплавом многовековой мудрости, смирения, мужества, генетической привычки к расставанию и скитаниям. Когда она выходит на сцену, свет стихает, высвечивая только ее одинокую изящную фигуру, замороченная суета кафе растворяется в темноте. Ее история – намеренно очень частная, без обобщений, она разговаривает с родными и близкими, приоткрывая нам то один, то другой нюанс внутрисемейных отношений. Ее отъезд – не просто политическая необходимость, а отчаянная решимость сохранить главное – любовь и доверие. Уехать самой, пока любимый человек не отвел глаза. И если весь спектакль выстроен по временной горизонтали – все происходит здесь и сейчас, все – о текущем моменте, то сюжет с Юдифь как будто бы расширяет этот временной континуум: на повторяемость этой истории человечество, кажется, обречено.

Сама ситуация в спектакле – разговоры в кафе – поддерживает по смыслу брехтовское содержание: и обыватели, далекие от обобщений, и мыслители, способные на прозрения, всего лишь праздные посетители пивной, замолкающие от грубых хозяйских шуток молодых штурмовиков. Вообще, люди в этом спектакле делятся на два рода: суетящиеся персонажи и ироничные созерцатели, которые, по их же словам, не могут относиться к жизни серьезно – «для этого мы недостаточно сыты и у нас проблемы с визами». Принято, вроде бы, считать, что в иронии – сила, но в спектакле МДТ это вопрос – возможно, это и признак тотального проигрыша.
Этот спектакль Льва Додина – скучный, сознательно скучный, и в этом его достоинство: выдвигая текст на первый план, он заставляет нас не сопереживать, не сливаться с тем, что происходит на сцене (с кем тут, собственно, сливаться?), а взглянуть со стороны на наше затянувшееся меланхоличное пребывание на краю бездны.

Комментарии
Предыдущая статья
Полное погружение 09.04.2018
Следующая статья
Куда уходят дедушки 09.04.2018
материалы по теме
Блог
Нерон, он же Муссолини
Кристоф Марталер поставил в Базеле «Коронацию Поппеи». В его интерпретации барочная опера Монтеверди стала остроактуальной, но не потеряла своей музыкальности и не превратилась в плакат.
Блог
Балконы театрального подполья, или Opus posthumous
В своем новом спектакле во Вроцлаве Кристиан Люпа объединил «Лето» Джона Кутзее и «Дом Бернарды Альбы» Федерико Гарсиа Лорки. И явно вдохновлялся произведениями Гойи. Но и это ещё не всё.