Журнал ТЕАТР. беседует с программным директором знаменитого казанского фестиваля Ниязом Игламовым.
Фестиваль тюркоязычных театров «Науруз» пройдет в Казани с 1 по 8 июня. Филолог, театровед, переводчик, заведующий литературной частью Татарского театра имени Галиасгара Камала Нияз Игламов рассказывает, почему это событие нельзя пропустить, и как выбрать национальный спектакль по интересам. А также – о серьезных проблемах национального театра, которые выявляет и помогает решать этот известный всей России театральный форум.
Что та империя, что эта
– Что бы ты как программный директор и знаток тюркской культуры сказал самым обычным зрителям, не имеющим отношения к театру, после чего они вприпрыжку побежали бы на спектакли фестиваля тюркоязычных театров «Науруз»?
– Я бы начал с того, что тюркская языковая группа в составе алтайской языковой семьи с точки зрения этноконфессиональных отличий и языкового родства – это уникальное, по крайней мере, в Евразии, этнолингвистическое образование. В этом смысле фестиваль театров славянских народов, очевидно, был бы гораздо менее интересен. Славяне практически все – христиане. Единственная разница – католики или православные. У нас же только одного шаманизма масса разновидностей. У алтайцев свой шаманизм. У якутов своя форма тенгрианства. У тувинцев – тех, которые исповедуют шаманизм, а не буддизм – он тоже свой. У чувашей – это не шаманизм, конечно, но свои особые верования. Если брать среднеазиатских тюрков, то это, в основном, мусульмане-сунниты, но есть и азербайджанцы, которые шииты – и между ними гораздо больше культурных отличий, чем между православными и католиками. Плюс есть совершенно встроенные в европейскую парадигму народы, как татары, башкиры, чуваши, а есть совершенно от нее отдаленные, которые ориентируются больше на Восток.
Если брать по географическому местоположению, то тут тоже очень большой разброс тюркских народов. Есть гагаузы, которые – православные христиане, но говорят на своем языке и живут в Молдове. Есть дагестанские тюрки – кумыки, балкарцы, карачаевцы – у которых своя древняя история и свои обычаи-адаты, связанные с их религией. Для чего мы занимаемся этим фестивалем, кроме того, что нам это интересно и прочее? Это внесение нашей посильной лепты в распространение информации о том, что мир – не монохромный, в нем много цветов, соцветий, различий. И поэтому раз в два года мы по крупицам собираем нашу программу – огромную по сравнению с тем крошечным бюджетом, который мы имеем, но соответствующую тем задачам, которые мы перед собой ставим.
Проблем при этом обнаруживается очень много. Есть проблемы с театрами в странах, которые раньше были с нами одним государством, а теперь входят в состав СНГ – это, в частности, Казахстан (наиболее близкая нам страна во всех отношениях), Туркменистан, Азербайджан, Таджикистан, Узбекистан, Молдова, даже Украина. Крымские татары исторически все же обрели некую свою государственность именно в составе Украины, будем справедливо к этому факту подходить. Сейчас это опять наши соотечественники de facto, но их театральная жизнь там в настоящий момент сильно усложнилась: совсем недавно часть труппы ушла вслед за директором Крымскотатарского музыкально-драматического театра Белялом Беляловым, который создавал именно национальный театр со своими традициями, был уволен с этого поста, потому что новые власти решили посадить на это место своего человека. Единственная тюркоязычная страна настоящего, дальнего зарубежья – это Турция, если не считать Северного Кипра, где тоже есть театр, с которым я, кстати, знаком.
Вот театры этих стран мы стараемся максимально представить на нашем фестивале. И есть еще одно дальнее зарубежье, которое уже много лет остается для нашего фестиваля terra incognita – это Синьцзян-Уйгурский автономный округ в Китае. Там живет порядка 27 мусульманских народов и в том числе татары. И у них есть театры, но мы никак не можем их заполучить, потому что идет колоссальный накат на мусульман со стороны китайского правительства.
– То есть китайцы вам отказывают в возможности пригласить на фестиваль тюркоязычный китайский театр? А какая логика?
– Обычная имперская логика подавления: этих языков нет, этой культуры нет. Это же типичная, к сожалению, история. В нашей стране тоже подавляются национальные языки. После выступления Путина, посвященного межнациональным отношениям – в Йошкар-Оле в июле 2017 года, – начали переводить образование в национальных республиках целиком на русский язык. Национальные языки сейчас изучаются добровольно. Конечно, это сужает сферу применения языка. Простой пример: для того, чтобы поступить на факультет татарской истории, филологии и литературоведения в Казанский университет, надо сдать ЕГЭ на русском языке, а на татарском не нужно. То есть если до революции татарам было запрещено по вероисповеданию учиться в высших учебных заведениях, то сейчас человек этого не может сделать, если у него первый язык татарский – он все-таки в первую очередь должен владеть русским языком.
Все эти обстоятельства вымывают язык из активного употребления, хотя нам, конечно, в этом смысле далеко до судьбы таких народов, как марийцы, буряты, эрзя и мокша. Но это уже отдельная тема. Вообще, я могу очень много говорить о национальных театрах и, в основном, сбивчиво, потому что у каждого театра свои проблемы. Вот, например, мензелинский, буинский театры существуют в городах с населением менее 20 тысяч. Это значит, четыре-пять премьерных спектаклей на стационаре – и все, дальше на колеса, по деревням, селам, небольшим городам. Что происходит со спектаклями на колесах, рассказывать не имеет смысла: спектакли умирают. То есть, если критик не увидел самые первые спектакли, уже нет смысла их смотреть. Поэтому порой я вместо премьер в Москве или Питере еду смотреть премьеру в Мензелинск или Буинск, чтобы отобрать что-то на фестиваль. И когда отбираешь что-то и им об этом сообщаешь, то они все-таки зовут режиссера и перед фестивалем спектакль «чистят».
Куда уходят языки
– Фестиваль «Науруз» как-то помогает решать проблемы сохранения языка?
– Безусловно, поездка на фестиваль – это встряска, которая заставляет театры собраться. Некоторым она крайне важна. Например, горноалтайцам, которых всего 50 тысяч, и каждый год у них убывает количество носителей языка. В Якутии и в Туве дела с языком обстоят более или менее хорошо – просто из-за особенностей Крайнего Севера, где народы существуют достаточно герметично. А шорцы, телеуты, чулымцы, хакасы – это уже исчезающие языковые национальные общности. Другое дело, что им проще, чем европейским тюркам – тем же башкирам, татарам, чувашам, потому что нас трудно идентифицировать чисто внешне: у части башкир еще сохраняется эпикантус, который еще называется «монгольская складка», но в принципе и они, и мы по большей части европеоиды. Если вы живете в этой среде, вы сразу отличите башкир, чувашей, татар, а если встретите их в Петербурге или Москве, не заметите разницы. Говорю я всё это к тому, что не в самых простых условиях развивается национальная театральная культура. И поэтому у нас не стоит задачи привезти всё самое лучшее. При составлении программы для нас самое главное – обозначение некоторых тенденций, силовых линий, демонстрация того, кто и как за эти два года развивался, к чему шел. Языковая проблема – она по чему бьет? По национальной драматургии, в первую очередь. Например, большинство татар сейчас живет в городах, а идеально знающих татарский язык городских людей очень мало. В основном, пишущие люди – это выходцы из деревень. Соответственно, их круг тем – вполне определенный. И он сейчас не интересен молодежи.
– А насколько хорошо молодежь знает язык?
– Не так хорошо, как хотелось бы. У нас же насилие творили над языком весь XX век. Язык был очень богатым, но сначала одна смена алфавита – переход на латиницу, и в связи с этим утраты. У нас была очень развита богословская мысль. А понятно, что философия – очень мощный фактор развития языка. Когда всё встало на атеистические рельсы, многие слова – особенно, арабизмы, фарсизмы – стали уходить, да и тюркизмы стали вымываться, потому что очень много было заместительных слов, модных в 20–30–е годы. И сейчас еще в татарских деревнях людей, которых зовут Трактор или Электрификация. А после войны появилось очень много детей с именем Фердинанд. Потому что у немцев была огромная пушка с таким названием. И не только у татар это имя возникло, но и других народов. Люди-то советские, призванные на войну и освобождавшие Европу, простые были. Надо же понимать, что наш народ тогда на 80 процентов состоял из жителей деревень. А в 40-е годы у нас громили Институт литературы и искусства. Да не только у нас всё это было – если возьмете историю Украины, Грузии, Молдовы, везде примерно схожие процессы происходили. Наверное, мало кто знает, но в послевоенные советские годы у наших театров была квота на поездки в Москву на гастроли: ездили раз в пять лет на отчетные гастроли и всё. Это сейчас мы играем каждые два года по две недели при аншлагах.
«Науруз» с башкирским уклоном
– С некоторых пор каждый фестиваль посвящается какой-то одной национальной культуре. В этом году тоже?
– Да. В этом году мы в третий раз посвящаем фестиваль одной из стран или республик – активных его участниц. В 2015 году мы посвятил фестиваль Казахстану, в позапрошлом году – якутам, и вот настала очередь башкир. 2019 год очень важен для Башкортостана – у них три важные юбилейные даты: сто лет профессионального театра, создание республики БАССР и 100 лет со дня рождения писателя Мустая Карима, который для них, конечно, очень важная фигура. Я в основном отвечал за башкирскую часть фестивальной программы. Хоть я и называюсь программный директор, но, к сожалению, очень многие моменты решаются поверх наших голов, и даже без учета мнения нашего художественного руководителя Фарида Бикчантаева. В каком смысле? Примерно за год до фестиваля мы рассылаем информационные письма во все республики. России это в меньшей мере касается – в России удается выбирать, хотя не до каждой «Якутии» доедешь, бюджет у фестиваля очень маленький. Но все равно что-то знаешь, слышишь, у коллег спрашиваешь, которые доехали, видео просишь. А вот с Туркменистаном, например, вообще никого выбора нет – берем то, что они пришлют.
– Расскажи тогда подробней про башкирскую программу.
– Башкортостан я изъездил весь, смотрел всё – и за спектакли этой программы я ручаюсь. Во-первых, это, конечно, «Зулейха открывает глаза» Театра имени Гафури из Уфы – инсценировка Ярославы Пулинович, режиссер Айрат Абушахманов, спектакль-лауреат «Золотой Маски». Потом это, очень интересный спектакль «Калигула» по Камю Молодежного театра республики Башкортостан, и это два спектакля из расположенных рядом городов Стерлитамак и Салават – «Таганок» по Мустаю Кариму и «Глумов», которые поставил один режиссер Антон Федоров, выпускник ГИТИСа, очень известный в Башкортостане, сам чуваш по национальности. Приедет татарский театр «Нур» из Уфы с мистической драмой по пьесе Шиммельпфеннига «Женщина из прошлых времен» с очень интересным сценографическим решением Альберта Нестерова, лауреата «Золотой Маски». Кроме того, специально для нашего фестиваля перевели на башкирский язык кукольный спектакль по Мустаю Кариму – к сожалению, сегодня Башкирский театр кукол играет спектакли на башкирском языке только в рамках фестиваля «Науруз». Все названные спектакли – это то, за что не только не стыдно, а что, я уверен, будет очень любопытно всем зрителям «Науруза».
Казахов мы довольно серьезно обрубили, оставили только один уличный, площадной спектакль большой формы и кукольную «Ромео и Джульетту». Почему? Потому что режиссерские решения в тех двадцати спектаклях, которые прислали нам заявки, достаточно схожие. Впервые в этом году участие в фестивальной программе принимает Узбекистан – двумя театрами: это Узбекский национальный театр и Узбекский театр кукол.
Кроме того, в этом году мы включили в программу некоторое количество неформатных вещей. Таджики, например, везут «Летающего доктора» Мольера, поставленного в яркой площадной манере. Таджики – не тюрки, но мы их взяли, потому что больно уж спектакль хорош: концентрированная энергия чистого театра – театра, не связанного сценой-коробкой, абсолютно свободного, такого, из которого в своё время очень многое взял для себя Брехт. А потом для них «Науруз» очень важный праздник. Наша оперная студия при Казанской консерватории представит одну из лучших опер Жиганова – «Туляк»: она действительно шикарная. А раньше мы не связывались с музыкальным театром. Будет проведен шоукейс спектаклей нашего театра, мы позвали продюсеров, отборщиков фестиваля со всего мира.
Особенности национального материала
– Каково соотношение европейских названий и национальных?
– Национальных текстов достаточно много. Казахи, например, привозят «Кыз Жибек» – это их национальный эпос. Узбеки везут своего автора Иззата Султона. Мы играем на фестивале «И это жизнь?» Гаяза Исхаки. Ну и башкиры, как я уже говорил, везут Мустая Карима, причем, не один спектакль по его произведениям. Понимаешь, в чем дело? Я сейчас выскажу мысль, которую уже не раз высказывал и много раз за это был бит в фигуральном смысле: сегодняшняя национальная драматургия отстала от сегодняшнего национального театра – язык, на котором говорит театр, гораздо современнее языка современной драматургии. Кроме классики, но она вся ставлена-переставлена. Поэтому очень много в последнее время воплощается прозы: с прозой в этом смысле всё нормально. Но вообще мы каждый раз мучаемся, что поставить: с одной стороны, это должно быть национальное, с другой – современное. Из 27 названий фестивальной афиши больше половины – национальный материал.
– Что бы ты мог порекомендовать особенно?
– Ну вот я уже сказал про башкирскую программу – ее я рекомендую всю без исключений. Кроме того, есть в программе очень любопытный татарский спектакль «Холодные ножны» из Мензелинска. Автор пьесы Михаил Башкиров, постановщик Сергей Потапов – оба из Якутии. Это история о поисках самоидентификация, но с национальными деталями. Альметьевский театр привозит спектакль по пьесе современного автора Туфана Имамутдинова «Место есть лишь в тишине»: у Туфана тоже сейчас главная тема – утрата языка, национальных корней и идентичности.
– То есть у людей театра есть запал бороться за национальную культуру, язык?
– Запал есть, но, к сожалению, это сегодня небезопасно. У нас сейчас сильно активизировались люди, которые топят за русский мир. Вот в данный момент в Казани судят женщину, которая в социальной сети резко высказалась на тему «татары, знайте свое место».
– Так это же хорошо, что ее судят? Хуже было бы, если бы судили тех, кто за идентификацию?
– Не очень хорошо. Потому что теперь те, кто на ее стороне – а таких немало – делают из нее героиню. И это, подчеркиваю, не наша отдельная русско-татарская проблема – это проблема глобальная, проблема, которая сильно обострилась в связи с консервативным правым разворотом в политической системе Российской Федерации. Я тебе больше скажу, и даже под запись. Удивительный факт: в 2015 году мы выступали в Малом театре в Москве – это давняя традиция обменных гастролей, у нас схожие площадки – в общем, они к нам, а мы к ним. Всегда мы играли на татарском языке. Все годы. Но в этот раз нашлись люди, которые устроили скандал чуть ни до судебного разбирательства с Малым театром: почему на сцене Дома Островского играют какие-то татары. Каким-то образом с помощью Полпредства Татарстана в Москве ситуацию разрулили. Пока государство подобную агрессию сдерживает, но опасность, что эти люди, которые готовы уже сейчас устраивать погромы, выйдут из-под контроля, очень велика. При мне в Волгограде чуть не забили русскую девушку, которая ехала в православном дресс-коде: в черных одеждах и в платке. Это было вскоре после теракта, когда в троллейбусе произошел взрыв и погибли люди. Девушке кричали: ты террористка! А она христианка, со службы ехала. То есть у людей нет элементарных представлений о национальных и религиозных культурах и традициях. И при этом в школах, где иногда по полкласса мусульман сидит, вместо предмета «Национальная культура народов России» вводится предмет «Основы православной культуры». В Москве два с половиной миллиона уже натурализованных представителей разных национальных республик – не гастарбайтеров, а людей имеющих российские паспорта. У меня половина семьи в Подмосковье живет, я интересовался этой темой. А в Питер я недавно прилетел, там в аэропорту таксисты зазывают: «Такси! Такси! У нас водители – только славяне». Я им ответил: «Я со славянами не езжу», чем очень их удивил.
Требуется перевод
– Нияз, а на каком языке идет внутрифестивальное общение на фестивале тюркоязычных театров?
– Общение чаще идет на русском, не удивляйся. Ну а как? Допустим, мы, татары, говорим с башкирами, казахами и узбеками практически на одном языке, но уже с чувашами довольно сложно, потому что чувашский язык – очень древний, и по одной из основополагающих версий, все же не мы, татары, а именно чуваши – потомки булгар (тюркские племена, населявшие с IV века степи Северного Причерноморья. – прим.ТЕАТР.), о чем говорит их язык. Ведь в чем проблема нашего татарского народа вообще – его претензии к космосу, к современности? Откуда берется его встроенность в любой политический процесс? Все же у нас была очень мощная система государственности – как ни крути, а это Казанское ханство, Золотая Орда (Улус Джучи), Тюркский каганат, Империя хуннов и так далее: тут, конечно, была преемственность, и она никем, собственно, под сомнение не ставится. А кроме того, татары всё время жили на пересечении разных магистральных дорог – тут много путей проходило из восточноазиатских стран в Европу, и, в частности, Шелковый Путь, который в то время, когда он функционировал, никто таким романтическим именем не называл: множество стоянок найдено прямо около Казани. Кстати, торговля тогда по большей части была не сухопутной, а по речным магистралям, и Волга в этом смысле была очень мощной транспортной артерией. Мы много отдавали соседям и много впитывали. А предки чувашей, по сравнению с нашими, больше жили в лесной местности и были более герметичны – поэтому у них практически сохранился древний язык. Северных тюрков – якутов, тувинцев – мы очень плохо понимаем: у тувинцев очень много монгольской лексики, потому что у тех и у других – буддизм, у якутов много слов из языков палеоазиатских народов. Хотя вот хакасов отлично мы понимаем. Или кумыков. Почти один язык. В общем, поскольку мы самая огромная языковая группа – по количеству конфессий, по различности климатических условий (турки на юге, на Средиземном море, а якуты – на крайнем Севере, где вечная мерзлота, запад – гагаузы, восток – алтайцы, шорцы), и, соответственно, по количеству языков, – то общаемся мы часто на русском языке. Еще и потому что много гостей: режиссеров, критиков, продюсеров, менеджеров из русскоязычного мира. Мы стараемся не замыкаться. Поэтому. Наоборот, мы хотим показать открытость нашу. Но между собой стараемся говорить и говорим на своих языках. Я-то в основном на фестивале курирую критиков, гостей, там общение в основном на русском идет, а участники – больше на родных языках. Хотя кто как. Это еще и поколенческий водораздел.
– Тут логичен вопрос про перевод для зрителей. Будут наушники или бегущая строка?
– Это будет синхронный перевод. У нас в театре мы спектакли в большом зале даже на два языка переводим: на английский и на русский. Потому что иностранцы, которые приезжают в Казань, они, естественно, идут в национальный театр. Нам это приятно, потому что они идут смотреть именно национальную культуру. И иногда разочаровываются, что у нас идут «Три сестры» или «Дон Жуан». Они говорят: мы это можем посмотреть везде. Поэтому у нас в Театре имени Камала есть спектакль, которым мы открываем и закрываем каждый сезон: «Голубая шаль». Они идет с 1926 года. Не шел только с 38-го по 56-й год, до реабилитации автора, Карима Тинчурина. Идет она в разных режиссерских интерпретациях. Например, предыдущая версия была чистой мелодрамой, а Фарид Бикчантаев поставил героическую комедию. И на этих спектаклях – всегда биток. А поскольку переводы – это зона моей ответственности как завлита, я мониторю, как наушники берут? Так вот, русскоязычных зрителей на этнографических спектаклях – до сорока процентов. Видимо, иноязычные зрители стремятся увидеть на сцене национальные костюмы, национальные праздники – и там действительно показан и сабантуй, и татарский девичник – аулак ой, и песни народные татарские поют на сцене. И вот эта обрядово-ритуальная ткань – она настолько пестрая и интересная, что на нее хотят и ходят смотреть. Сейчас на фестивале у нас будут не только российские критики, но и представители Международной ассоциации театральных критиков, и перевод всех спектаклей на английский язык им будет обеспечен.