Фото: Martin Argyroglo
Режиссер Филипп Кен (русский зритель знает его по спектаклям «Swamp club» и «Эффект Сержа») показал в Нантере премьеру «Каспар Вестерн Фридрих» — про историю меланхолического взгляда человека на природу. Из Франции — спецкор Театра. Камила Мамадназарбекова.
Пятеро ковбоев сидят на пенопластовых камнях. Перед ними тлеет пламя из подсвеченных платочков. По темному экрану ползут титры — как в популярных лентах середины ХХ века. Гигантская сцена театра Нантерр-Амандье, которым в последние годы руководит Филипп Кен, в горизонтальной проекции легко превращается в продолговатый кадр формата синемаскоп. Один затягивает, другие подхватывают балладу Дина Мартина и Рикки Нельсона из «Рио Браво»: Purple light/ In the canyon/ That’s where I/ Want to be. Пятеро — актеры мюнхенского театра «Каммершпиле», которые принесли в спектакль свои представления о романтизме, вестернах и размышлениях на фоне пейзажа.
Они друзья, и у одного из них день рожденья. Толстовку c принтом главного романтического полотна уже получал на день рождения лохматый рокер в спектакле «Меланхолия драконов». Странник в тёмно-зеленом сюртуке изображен на ней спиной на фоне морского пейзажа. Точно также часто изображают ковбоя в шляпе, в одиночку пересекающего Гран-каньон.
«В вестерне в кадре всегда больше пустого пространства, чем можно заполнить», — замечает в немецкой программке киновед Георг Зесслен. Его герои, переселенцы и первооткрыватели, осваивают новые земли, обретают родину, познают ее простор и широту.
Как только ковбои оборачиваются спиной к зрителям, перед ними открывается необъятная глубина сцены — пустое пространство то ли декорационного цеха, то ли мастерской. В нем два окна, как в ателье Каспара Давида Фридриха, знакомого по многочисленным полотнам Георга Керстинга или по «Женщине у окна». Деревянная конструкция — театр внутри театра — напоминает о любимом сюжете Филиппа Кена, об утопических искусственных пространствах. А традиционные романтические мотивы, вроде меланхолии и одиночества, приобретают новое звучание, например, одиночества современного художника в огромном пространстве пригородного дома культуры.
Ковбои красят стены, разматывают провода, привозят и увозят дымовую машину. Скоро здесь будет «Музей Каспар Вестерн Фридрих», гласит табличка. Неторопливый театр Филиппа Кена противоречит законам зрелищной драматургии, и при этом остается на удивление зрелищным. Игры с театральной машинерией — неотъемлемая его часть. В какой-то момент по деревянной комнате расползается гигантское облако, из него хлещет сильнейший ливень, клубами ложится туман.
Фридрих часто изображал пустынные пейзажи, а если и населял их персонажами, то одним или двумя, и чаще всего повернутыми спиной к зрителям. Самая известная его картина «Странник над морем тумана» появляется в «музее» в виде огромного принта, эдакого расписного задника, какие любят использовать в театре — только без заглавного персонажа. Принт наскоро натягивается между двумя стремянками, под скалы на первом плане подкладывается табуреточка — чтобы каждый из актеров мог на нее встать и оказаться «в картине».
Спектакль был создан в Германии на немецком языке. Каждый из участников привносит в текст собственный опыт (Кен называет такой драматургический метод «гербарием»): кто-то читает стихи Рильке и Гёльдерлина, кто-то поёт Шуберта, а кто-то, как легендарный Петер Бромбахер, забираясь на помост, разражается прекрасно подходящим пейзажу монологом — воспоминаниями о юношеском путешествии в Силезию. По следам выставки, посвященной спектаклю Тадеуша Кантора, актер объездил этот холмистый регион, и за одним горным хребтом (Бромбахер указывает на него пальцем) нашел родной дом драматурга Герхардта Гауптмана в Агнетендорфе, где тот почил сразу после войны со словами: «Я все еще у себя дома?»
Пустое пространство пейзажа можно наполнить новыми смыслами. Это заметил еще Василий Андреевич Жуковский, один из ранних ценителей Фридриха: «В его картинах нет ничего мечтательного, — писал он великой княгине Александре Федоровне, — Напротив, они привлекательны своею верностью, каждая возбуждает в душе воспоминания». О том, какие возможности это открывает для театра, свидетельствует хотя бы следующий исторический анекдот: Самюэль Беккет написал «В ожидании Годо» после того, как увидел картину Фридриха «Двое созерцающих луну».
Дождь и туман напоминают о зрелищных аттракционах романтического театра, но и о современном экологическом активизме. И здесь можно вспомнить близкого Филиппу Кену натурфилософа Бруно Латура с его идеей антропоцена — геологической эпохи экономической активности человека — в ответ на вызов которой природа реагирует глобальным потеплением, засухами, наводнениями и другими катастрофами. Латур всегда описывает свои идеи в самых театральных терминах: «как будто декорации оживают и спускаются на сцену, чтобы стать актерами».
В какой-то момент картина Фридриха из живописного задника превращается в походную палатку. Лежа в ней, актер Йохан Лейзен читает переписку художника с другом его юности Йоханом Людвигом Лундом. Несмотря на образ мрачного меланхолика, в этой переписке слышен живой ироничный человек, который высказывается в том духе, что если вам не нравятся мои картины, то это ваши проблемы.