Учился: ВТУ им. Б. Щукина, курс Марианны Тер-Захаровой.
Среди ролей в театре: Никита («Жестокие игры»), Феликс («Игра в жмурики»), Ноздрев («Мистификация»), Кочкарев (вариант «Женитьбы»), Фэрран («Метод Грёнхольма»), Дориан Грей («Идеальный муж»), Трощейкин («Событие»), Панург («Гаргантюа и Пантагрюэль»).
Режиссеры, с которыми работал в театре: Марк Захаров, Владимир Мирзоев, Андрей Житинкин, Явор Гырдев, Мари-Луиз Бишофберже, Константин Богомолов.
В кино: Леонид Пчелкин, Карен Шахназаров, Вячеслав Бровкин, Александр Басов, Вадим Зобин, Марк Орлов, Александр Зельдович, Олег Фомин, Елена Цыплакова, Александр Адабашьян, Бакур Бакурадзе, Марина Мигунова, Екатерина Гроховская, Петр Степин, Константин Худяков, Владимир Дмитриевский, Алексей Борисов, Александр Копейкин, Вадим Перельман и др.
Режиссеры, с которыми хотел бы поработать: Гийом Кане, Френсис Форд Коппола, Явор Гырдев, Константин Богомолов, Стэнли Кубрик, Анджей Вайда, Райнер Вернер Фассбиндер.
Сергей Чонишвили продолжил актерскую династию. Отец, народный артист РФ Ножери Чонишвили, чье имя носит сейчас Омский дом актера, играл в Тбилиси, Туле и Омске: Пушкин, Маресьев, Сирано, Баба Яга, граф Орлов, Борис Годунов — почти 400 ролей. Мама, народная артистка РФ Валерия Прокоп, до сих пор остается одной из ведущих актрис России — три года назад номинировалась на «Золотую маску». Но Сергей Чонишвили выглядит абсолютным self-made person.
Профессию он выбрал себе из-за проблем с химией. «Я хотел стать океанологом, но на биологический факультет надо было сдавать химию, которую я не знал. И тогда я решил переформатировать свое желание закрыться от окружающего безобразия — найти другой вариант свободы. Я имею в виду не то безобразие, что происходит непосредственно сейчас, а то, что я вижу вообще на протяжении всей моей жизни. Чем дальше, тем больше я становлюсь мизантропом. Все менее мне интересны люди вообще, но люди, которые пытаются оставаться людьми (а это видно по их произведениям, даже просто по высказываниям), мне важны. Ради них стоит заниматься театром».
В 16 лет он поступил в Щукинское, с красным дипломом пришел в прославленный «Ленком» — и «первую роль со словами я получил через 13 лет — у кого-то к этому сроку уже ребенок школу заканчивает». Придя в «Ленком», играл по 30 спектаклей в месяц. Два раза был снят с роли за несколько дней до премьеры. Театр жестко проверял на прочность актера, который постепенно стал незаменимым в звездной труппе. Не случайно Александр Абдулов долго не думал, выбирая себе преемника на роль в «Женитьбе».
В «Ленкоме», которому он отдал более 20 лет и откуда четыре года назад ушел, Сергей Чонишвили сыграл практически во всех знаковых спектаклях — в ролях второго плана: приближенный Вожака из «Оптимистической трагедии», Нахум из «Поминальной молитвы», Бартоло из «Безумного дня», несколько ролей из «Мудреца», Гоша из «Диктатуры совести», Салай Салтаныч из «Ва-банка». Впрочем, в его собственном списке принципиальных для него ролей Сергей называет только две ленкомовские — Никиту из «Жестоких игр» («на этом спектакле я отрепетировал огромное количество других») и Ноздрева из «Мистификации» («там все сложилось не за год репетиций, а когда Григорий Горин переписал Нину Садур и я сразу понял, про что играть»).
Колоритный Ноздрев — шинель накинута на исподнее — с его непередаваемым апокалиптическим бредом («Русь сотрясается, Москву взяли, Курск потерян навсегда, Ссссызрань, Череповец»), с его стрельбой по пустоте, собаками, бабами, «Матрадатура» в бутылках-гранатах, глоток которой почти смертелен, вспоминается в нынешней реальности все чаще: именно такие бредят сегодня «русским миром». Ведь российская бескрайность, синоним простора, откуда «три года скачи — никуда не доскачешь», тоже может стать пленом, тюрьмой. Отсутствие смыслов, перспектив, идеалов — пыткой похлеще многих. И потому среди всего, что пытается впарить ошалевшему от глотка «Клико» Чичикову этот Ноздрев, есть шарманка: «Представляешь, возьмешь шарманку к мертвым в придачу — вокруг тебя все мертвые, а ты живой. И с музыкой! Я хочу, чтобы у тебя музыка была».
Играя в «Ленкоме», Сергей Чонишвили выстроил параллельную театру реальность: аудиокниги, компьютерные игры, документальное кино, образовательные программы, сериалы — пожалуй, ни один современный театральный актер не может похвастаться такой «подушкой безопасности». «После окончания института и до 94-го года я жил паршиво. Месяцев девять просто голодал: моей зарплаты при строжайшей экономии хватало на полторы-две недели. Жил в девятиметровой комнате-пенале общежития. И чтобы не сходить там с ума, ночевал по всей Москве — где ближе к завтрашней работе. Театр не может обеспечить достойное существование. В этом смысле Олег Павлович Табаков — гениальный человек: понимает, как много творческой энергии высвобождается, если молодой актер получает свою жилплощадь, и до сих пор старается решать эти проблемы. Мне не так много надо, но я не хочу думать, сколько я выпил кофе, съел мяса и чем буду заправлять свою машину. Был период, когда я жил именно за счет не театральной работы. И еще я люблю делать работу быстро и качественно и ненавижу переделывать и повторяться».
Ольга Фукс: Маститые актеры часто жалуются, что их молодые коллеги, снимаясь в бесконечных сериалах, растрачивают себя и становятся практически профнепригодны. Вам надо возвращать себя в какое-то специальное «театральное» состояние?
Сергей Чонишвили: Я с опаской отношусь к тем, кто работает, отирая пот со лба. Театр только выигрывает, если ты занимаешься озвучкой или снимаешься в кино. Могу безошибочно определить, кто снимается, а кто нет, кого возьмут озвучивать, а кого ни в коем случае, даже если актер хороший. Надо понимать, что большинство людей, воспевающих «высокое искусство», на самом деле думают о деньгах. Вот встречаются два киноактера: «Снимаешься? Платят? Значит, все в порядке». Кто режиссер, кто в команде, что за материал — дело десятое. Так же и в театре. В 90-е годы многие актеры уходили, например, в рекламу — настоящего кино снимали мало, а рекламный бизнес развивался: в нем можно было не терять навыки и переждать трудную ситуацию. Потом часть вернулась, часть осела там навсегда. Но дело в другом — те, кто научился себя обеспечивать, ходили в театр, кино, много читали, имели свое мнение. Те же, кто занимался «высоким искусством», даже спектакли друг друга не смотрят и в кино приходят лишь на собственные премьеры. У меня есть прекрасное параллельное существование — аудиокниги, где я могу выбирать из любимого. Из недавно записанного — «Генерал и его армия» (я очень люблю это произведение Владимова). Параллельно закончил «Любовь к трем цукербринам». Кроме того, записал «Блошиное танго» Алешковского.
Если перебрать театральные роли Сергея Чонишвили последних лет, понимаешь, что его не увидишь в «костюмной» роли, в блеске победительного лицедейства, в кульбитах актерских перевоплощений. Зато он создал собирательный образ «нашего человека на rendez-vous», в анамнезе которого целый букет родовых травм и временных осложнений героя нашего времени. Художникам по костюмам (героев Чонишвили почему-то хочется «встретить по одежке») не приходилось давать волю воображению — костюмы у него, что называется, из подбора.
Например, дважды он был одет в медицинскую робу: живчик Венька, засаженный в психушку коварной тещей и вполне обустроившийся в этой жизни после жизни, из «Психа» в «Табакерке». И незаметный сотрудник морга в больнице КГБ, он же капитан вышеозначенной организации, сын высокопоставленных особистов, он же писатель, пошедший «в народ» за правдой жизни, он же талантливый мистификатор, что топчется в этих «сенях» смерти, потому что жизнь стала ему непереносима, — из нашумевшего спектакля 90-х «Игра в жмурики». На таком материале — жирный-жирный слой чернухи — легко было сорваться в сладкую пошлость. Но Сергей Чонишвили вел своих героев, как по лезвию ножа, к вечному русскому лейтмотиву — пропала жизнь!
К слову, «Игра в жмурики» была бы сегодня абсолютным кандидатом на запрет — выражение «они матом не ругаются, они на нем разговаривают» (и даже, добавим, достигают неких поэтических высот), как нельзя лучше подходит к этому тексту.
«Десять минут инъекции экспрессивно-сниженной лексики — и дальше зритель начинал стопроцентно верить нашим персонажам. А если бы мы заговорили слогом Набокова или Тургенева, зритель бы уважительно зевнул — ну да, это же театр. Но не поверил бы. Я против того потока брани, который звучит на улице, я уже наполовину не понимаю наше народонаселение. Но нужны не запреты, а культура — культура речи, как, например, и культура пития. Привить ее гораздо сложнее, чем запретить, скажем, серое, а заодно на всякий случай и белое, которое может запачкаться, и черное, что может полинять. Кто будет заниматься фильтрованием: где ненормативная лексика оправданна, а где нет? В петровские времена она была частью языка — так давайте запретим петровские канты, запретим часть истории. Как сказал Зигмунд Фрейд, человек, придумавший брань, двинул цивилизацию вперед: отпала необходимость вымещать свою обиду с помощью дубинки».
О.Ф.: Мне кажется, для вас язык — гораздо более материальная субстанция, чем многие явления материального мира.
С.Ч.: Это правда. Когда я соглашаюсь на какую-нибудь киноработу — как дурак, читаю весь текст, не только свою роль. Правда, иногда уже с первой страницы понятно, что это чудовищно: «Василий Шпыняев, по прозвищу Шпиндель, выходит из ворот зоны…» — и плевать, как там будет развиваться сюжет.
В «Методе Грёнхольма», постановке болгарского режиссера Явора Гырдева в Театре наций, герой Сергея Чонишвили облачен в дорогой деловой костюм, ведь он участник огромной армии men in black, соискатель топовой должности в крупнейшей фирме, пришедший на хитроумное собеседование. А на самом деле все тот же маленький человек, решивший доказать себе, что «право имеет». Траектория его движения — вверх по лестнице, ведущей вниз, туда, где невозможно остаться человеком. Ключевое требование для соискателя — быть подлецом, который прикидывается хорошим человеком. Фэрран Сергея Чонишвили бросается в эту кручу с гибельным азартом, не жалея яда и сарказма, поражая быстротой реакций, стальным характером и нетривиальными ходами. С таким азартом продвинутый подросток мочит врагов в компьютерных играх, но Фэрран — не подросток, свое место под солнцем он завоевывал, харкая кровью. Он груб той запредельной грубостью слабого человека, который боится обнаружить в себе человеческое. Немудрено, что он срывается, как альпинист перед вершиной, не дойдя до заветной должности. Но успев осознать, как далеко может зайти, убивая в себе человека.
С.Ч.: «Метод Грёнхольма» — идеальное для меня сочетание режиссера, партнеров, материала и твоего понимания. Если такое складывается хоть раз в жизни — уже счастье. Когда спектакль вышел, большая часть театрального народа не очень-то поняла, как к нему относиться. Что интересно, в зале зачастую больше мужчин и именно мужчины водят своих дам на спектакль, тогда как обычно бывает наоборот. Не верю тем, кто говорит, что легко разгадал загадку этой пьесы — мол, кроссворд, да и только. Одна моя приятельница, которая всю жизнь занимается HR в солидных компаниях, сказала, что первые 20 минут смотрела — точно с работы не уходила. Но и она испытала шок от развития сюжета».
О.Ф.: «Я изучаю упорно, настойчиво, терпеливо и безболезненно то, что есть в душе людей, с которыми работаю, а со своей стороны я добросовестно раскрываю им то, что есть в моей душе», — говорил Гырдев в одном из интервью. До каких пределов вы готовы перемешивать с режиссером свои внутренние миры?
С.Ч.: Гырдеву можно — он всегда слышал те сигналы, которые подают актеры, и многие идеи приходили нам в голову одновременно. Конечно же я кого-то готов пустить в свой «богатый внутренний мир», но предпочитаю, чтобы даже близкие мне люди не лезли до конца в мою песочницу. Здорово, когда есть человек, с которым ты можешь даже не видеться годами, но при встрече понять, что ничего не поменялось и вы во времени развивались идентично, двигались в одну и ту же сторону. Нужно отдавать себе отчет, что театр — это все-таки игра, и пойти можно на любые эксперименты над собой. Но если ты вынуждаешь режиссера идти на какие-то совсем уж сложные эксперименты и даже провокацию, значит, это вопрос к тебе, исполнителю. Значит, ты не дал себе труд понять, что хочет от тебя режиссер.
Сергей Чонишвили не случайно попал в компанию актеров Константина Богомолова — разбросанную по разным театрам и даже странам группу единомышленников, готовых пойти ва-банк и бросить публике вызов как эстетический, так и гражданский. «Я познакомился с ним, когда он заканчивал быть подростком. И мне с ним безумно интересно — он мальчик начитанный и образованный, а я люблю тонкие шутки, а не „ржаку“. Когда мы впервые встретились в работе, я уже думал, что театр для меня закончился, его заменит кино, потому что театр как таковой становится мне все менее интересен, но по-прежнему интересны какие-то конкретные идеи. Когда я репетировал „Событие“, то вдруг понял, что получаю безумное удовольствие от самого процесса репетиций: настолько, что даже результат — премьера — стал для меня не важен».
Художник Алексей Максимович Трощейкин в мягком домашнем пиджаке — чистейший образец стопроцентного конформиста, на котором держится любая ложь и пышно расцветают все цветы зла: яркий, вальяжный, богемный и пошлый, трусоватый и равнодушный. Режиссер затевает двойную игру с тем психологическим театром, который вроде был заявлен с самого начала, с натуралистических декораций и психологических нюансов в дуэте разочарованных друг в друге мужа и жены (Марина Зудина). В эту двойную игру входит исторический, в духе «Театра.doc», контекст расцветающего фашистского государства («Событие» было написано в Берлине в 1936 году) и нарастающая фантасмагория, наваждение, гротеск и кошмар.
Надо быть «истинным» художником, чтобы не воспринять ни безжалостную поступь истории, ни морок пресловутой обыденной жизни, зато бояться «события», которое не состоится, обернется пшиком. И надо быть настоящим мастером, чтобы продолжать психологическую игру в условиях кардинально поменявшегося жанра. В слаженном актерском ансамбле единомышленников Сергей Чонишвили выглядит немного отдельным — своего рода guest star, принявший правила игры. Так, для персонажа Чонишвили в хите «Идеальный муж. Комедия» Богомолов сочинил отдельную интермедию — второй акт, где солирует актер, кажется спектаклем в спектакле. Дориан Грей, в серой тройке, до оторопи похож на самое что ни на есть первое лицо государства. Похож своей стертой безликостью, непроницаемым лицом, катанием на лыжах, беспокойством о вечной молодости. В том литературном пасьянсе, который режиссер разложил для героя Сергея Чонишвили, блестяще сошлись и стареющий портрет, и убийство «последнего русского интеллигента», поющего Окуджаву и принимающего заказ власти, и цитата из «Фауста» с последующим провалом в преисподнюю.
По сравнению с избыточным во всех смыслах «Идеальным мужем» следующая совместная работа Богомолова и Чонишвили, «Гаргантюа и Пантагрюэль», кажется просто аскезой, если аскеза может быть раблезианской. Сергею Чонишвили достался Панург, саркастичный интеллектуал и лучший друг главного героя. На диване-корабле по пути к острову-столу два постаревших философа, Пантагрюэль (Виктор Вержбицкий) и Панург бороздят словесный океан Франсуа Рабле. А в нем — утраченные иллюзии, память о родителях, которая с годами приближает их, как в перевернутой оптике, и делает разлуку непереносимой, вечное изумление перед жизнью и маяк смерти впереди.
С.Ч. Театром нельзя заниматься несерьезно, потому что тогда нечего им вообще заниматься. Но и со скотским серьезом к нему тоже нельзя относиться — мол, я «Гамлета» играю, значит, должен за два дня переходить на особый режим дня.
О.Ф.: А вам не хотелось сыграть Гамлета?
С.Ч.: Поначалу хотелось. А потом сыграл Гильденстерна в спектакле Глеба Панфилова и прекрасно там себя чувствовал. Мы с Иваном Агаповым — Розенкранцем аккуратно «разрушали» эту монументальную постановку, привнося в нее различные импровизации на радость коллегам.
К слову, впереди у тандема Богомолова и Чонишвили намечается еще одна встреча — в «Гамлете» под занавес нынешнего сезона на сцене МХТ.