Училась: Школа-студия МХАТ, курс Олега Ефремова.
Среди ролей в театре и кино: Елена Львовна Краснова («(М)ученик»), Надя («Братья»), Марина Цветаева («Зеркала»), Инга (сериал «Оттепель»), Марта ди Спелта («Великая магия»), Графиня («Свадьба Фигаро»).
Режиссеры, с которыми работала в театре: Дмитрий Астрахан, Кирилл Серебренников, Роман Козак, Нина Чусова, Евгений Писарев и др.
Режиссеры, с которыми работала в кино: Валерий Тодоровский, Павел Лунгин, Юрий Мороз, Лариса Садилова, Александр Прошкин.
Режиссер, с которым хотела бы поработать: Михаэль Ханеке, Ларс фон Триер.
Роль, которую хотела бы сыграть: мужские шекспировские персонажи.
У Ролана Барта в одной из статей есть такая строчка: «Я люблю актеров, которые все свои роли играют одинаково, и тепло, и в то же время ясно». То «ясное», о чем пишет Барт, интригует в актерах больше всего. Такая ясность совсем не означает упрощенности или одномерности образа, скорее наоборот — там всегда есть скрытое противоречие. Ролан Барт пишет об актерах, которые больше скрывают, чем показывают; в таких нет наглого лицедейства, которое шито белыми нитками, но изысканное молчание.
Биография Виктории Исаковой во многом подтверждает то, что актерская судьба — штука, которая складывается иррационально. Совсем молодых, начинающих актеров лучше видно — про них больше кричат, за ними больше следят — и за их ярким присутствием меньше видны победы актеров-недебютантов. Последние несколько лет были для Исаковой как будто бы накопительным периодом, подготовкой к очень мощным театральным образам в «Братьях» Алексея Мизгирева, «(М)ученике» Кирилла Серебренникова и в кино — в «Оттепели» Валерия Тодоровского и «Зеркалах» Марины Мигуновой, где она сыграла Марину Цветаеву.
Этот фильм сейчас кажется ключевым в биографии Исаковой, чья внешность дивы начала XX века (небольшой рост, точеная фигура, золотистые кудри) не только лишена слащавости, а каким-то странным образом сочетается с мужской хваткой и жесткостью. Такой, судя по стихам и воспоминаниям, и была Марина Цветаева. Такой, судя по отзывам критиков, сыграла ее в кино Исакова — без того пошловатого трагического надрыва, который придает Цветаевой большинство исполнительниц. Собственно, это неслюнявое мужество позволяет Исаковой делать наиболее выигрышным материал, с которым другие вряд ли смогли бы совладать: например, исполнять монологи солдат, прошедших чеченский плен (созданный силами проекта «Платформа» спектакль «История солдата»). Или взяться за роль учительницы Красновой в «(М)ученике». Биологичка и школьный психолог Краснова оказывается единственной из взрослых, кто пытается помочь свихнувшемуся на религии подростку Вениамину — и в итоге в одиночку противостоит всеобщему школьному помрачению. В финале спектакля оклеветанная и уволенная Краснова демонстративно прибивает свои кроссовки около первой парты: спокойно и совсем без истерики — просто потому, что, когда все сходят с ума, кто-то должен остаться учить детей.
Не думайте, что, играя «сильных» персонажей, Исакова утрачивает женственность и становится монстром. Просто она никогда (ну или почти никогда) не любуется собой на сцене. И поэтому ее желание сыграть шекспировских героев (не героинь!) не кажется шуткой или шапкозакидательством. Ведь если воспользоваться цветаевской терминологией, у красавицы Исаковой — мужской удар.
Анна Ильдатова: Если у вас появляется возможность выбирать роль, как вы выбираете? На что вы обращаете внимание в сценарии?
Виктория Исакова: Никогда не думала, что такое количество ролей написано именно для моего нынешнего возраста. Возможность выбора, возможность сказать «нет» — главная мечта любого артиста. И это каким-то чудом случилось сейчас, когда говорят о кризисе кино, кризисе идей. Но тут есть другая сторона медали: можно получить даже очень хорошо написанный сценарий, но оказывается, что ты такое уже делал и повторяться тебе неинтересно. Есть работа, на которой зарабатываешь деньги, а есть работа, на которой развиваешься. В идеале хочется это соединить воедино, но, как правило, такого не случается.
Тогда как вы подыскиваете себе роли?
В нашей стране роль невозможно подыскать: у нас нет такой идеальной системы, о которой мы мечтаем, когда агент занимается твоей карьерой и находит тебе материал, в котором ты бы развивался и становился по-настоящему разноплановым. То есть все режиссеры знают всех артистов, а я знаю всех, кто запускает новые проекты. И если есть такой персонаж, которого могу сыграть я, то предложение будет сделано мне и еще энному количеству актрис. В зависимости от того, кто свободен и кто заинтересован, будет сделан выбор. Это такой компромисс и по большому счету не творчество. Сейчас все восхищаются тем, что сделал Мэтью Макконахи в «Далласском клубе» — это ведь фантастическая перемена! Я не знаю, возможна ли у нас такая история, как с Макконахи. У нас мало кто хочет выпадать из зоны комфорта. Например, вспоминая обо мне, говорят примерно так: «А давайте мы возьмем Вику, потому что ее любят, потому что она вот это делает круто и сейчас опять это сделает у нас». И для меня это совсем не творческая задача. Если мне постоянно предлагать одно и то же, я из всех этих одинаковых предложений, конечно, постараюсь выбрать то, которое хотя бы интересно обставлено. Если я хочу определенной свободы, например иметь возможность путешествовать, я не могу позволить себе целый год ничего не делать. Вопрос творчества и желаний тут вообще не поднимается. Театр в этом смысле более интересен — он позволяет покидать эту зону комфорта, постоянно выдавливать себя из нее. Театральные режиссеры более бесстрашны — они пытаются сделать со знакомым артистом что-то совсем другое, показать его в каком-то другом качестве.
Как вы думаете, актер может или должен знать, кто он?
Человек не знает, кто он, а актер не отличается от любого другого человека. У актера есть возможность проживать очень много придуманных жизней. И существуют такие роли, когда твой персонаж пересекается с личностью. И мне кажется, что наивысшее проявление — когда личность настолько значительна, что становится не понятно, чье это высказывание, то есть когда актер поднимается над ролью как на котурнах — для меня такие моменты приносят самые сильные зрительские впечатления. Это невозможно сделать специально, это итог многолетнего существования в профессии, в жизни. Содержание личности, объем, который существует независимо от того, знаешь ли ты, кто ты есть, или забываешь, кто ты. По большому счету никто из нас не знает до конца, на что он способен. Но очевидно, что театр раскрывает меня для самой себя, а кино — нет. В кино я очень редко чувствую партнерскую химию. И еще понимаю, что в театре моя зона ответственности за результат гораздо больше, чем в кино.
Вы смотрите ваши картины?
Есть большое количество картин, которые вообще не надо смотреть ни мне, ни кому-то еще.
Проявляет ли в вас экран что-то, о чем вы сами не догадывались, но что видно вашим коллегам или критикам?
Наверное, экран просто все качества делает более выпуклыми. Между тем, как вижу себя я, и тем, как видят меня окружающие, пропасть. Я не знаю, возможно ли вообще адекватно себя оценивать. Я стараюсь не подходить к монитору во время съемок, потому что в какой-то момент поняла, что не вижу ничего, кроме того, как выгляжу. Хотя обманываю себя и говорю: «Пойду посмотрю, как сыграла», но все равно иду и смотрю, какой у меня нос. Поэтому в идеале нужно оказаться у режиссера, который станет твоими глазами или глазами, которым ты будешь бесконечно доверять.
Изабель Юппер в одном из интервью говорит, что ее удивляло, когда во многих ее героинях видели жесткость, а позже сама поняла, что экран проявляет эти ее качества.
Сейчас массовая культура, глянец приписывает мне то, что ко мне вообще не имеет никакого отношения. Например, «секс-символ» — сложно представить секс-символ, разгуливающий по дому в мятой пижаме. Но я именно тот человек, который не хочет расчесываться и красить глаза, если не надо идти на съемочную площадку.
У вас много ролей женщин-вамп.
Это все персонажи «первого удара». Я настолько не про это! Вот вы мне и подсказали то, с чем я себя совсем не ассоциирую. Это опять к разговору о том, как ты себя видишь и как тебя воспринимают окружающие. А я не могу повторить качество вне контекста. Способ существования возникает от конкретного персонажа, от конкретного режиссера, который должен что-то увидеть, представить, а потом вместе со мной придумать заново. Но очень часто возникает ситуация, когда режиссер меня где-то увидел и хочет повторить то, что уже было в какой-то работе, пытается найти, как это получилось там. А я никогда не знаю, из-за чего случилось «как там». Я никогда не знаю, как «это» случается. Ни о каком своем проявлении я не могу сказать, что это «мой конек».
Но вы же знаете, в чем вам комфортно, что вам легко дается?
Я знаю, что именно для меня самое простое, на что мне не надо затрачиваться, но я этого стараюсь не делать. Хотя у меня часто не хватает смелости жить в профессии так, как я хочу. Я, конечно же, говорю себе, что должна быть бескомпромиссной, но это все ерунда.
А это вообще возможно в наших реалиях?
Нет, поэтому я и говорю, что это ерунда. Думаю, что американская система намного совершенней — при огромной конкуренции есть шанс, что ты выскочишь из своей собственной шкуры, а у нас это практически невозможно. Вот Макконахи понял, что ему тесно, что нужно совершенно другое качество, захотел вылезти из своей золотой клетки и сделал это. А я, даже желая сделать что-то новое, не знаю, куда пойти.
Можете ли вы привести пример — что было бы максимальным выходом за пределы ваших возможностей?
Шарлиз Терон играла в «Монстре» — это же такая бесстрашная история: человек ставит над собой эксперимент. Актерская профессия очень живая, и если в ней жить не по-настоящему, не взаправду — это всегда видно. Ты пытаешься стать «другим» и готов ради этого на все. Это работа-цель, работа-мучение и работа-счастье. Я бы очень такого хотела, но здесь должно многое сложиться: это должно быть нужно кому-то еще, кроме меня. У нас часто все хотят сидеть на нескольких стульях — хотят делать авторское кино, которое изменит мир, и при этом чтобы зрители валили валом, и еще получить «Оскара». Мне кажется, главное — чтобы ты творчески был настолько переполнен, что просто не мог бы не высказаться — ради этого можно голодать, жить в каких угодно условиях, получать синяки и проводить над собой эксперименты.
Я хотела поговорить с вами про «жестокость», а вы очень хорошо это описали, говоря о жертвенности в профессии.
Эмоциональная жестокость — покидание зоны комфорта: и зрительской, и актерской. И это дикий наркотик, со временем его нужно все больше и больше. Я точно знаю, что должна выбирать работы, которые меня мучат. Это такая странная необходимость тотального дискомфорта. Только в муках можно создать что-то. Театр должен менять: вот ты выходишь из зрительного зала и думаешь о какой-то глобальной истории. Настоящее чувство, настоящая боль, которую сейчас так боятся показывать, — это большое впечатление, и оно дает силы, заставляет сокращаться сердечную мышцу. Сейчас вообще время комфорта, хороших машин, красивых людей и глянцевых журналов. Не нужно боли — давайте сожрем тонну обезболивающего и не будем ничего чувствовать. Так как жить по-другому слишком страшно. Мрачный разговор у нас получается, но я вообще не очень веселый человек.
Вам бывает страшно перед съемками или спектаклями?
Алла Борисовна Покровская, мой педагог и потрясающая актриса, говорила нам, что готовиться надо только к началу спектакля, не нужно прогнозировать — роль должна жить и вести тебя. Я всегда ужасно волнуюсь перед новой работой в кино, волнуюсь перед спектаклями, но только в первое мгновение.
Была ли какая-то роль, которой вы боялись — боялись, что эта роль вас раздавит?
Нет, пусть роли боятся меня (смеется).
Был ли спектакль или фильм, после которого вы поняли, что вам больше ничего не страшно?
Когда очень хорошо, страшно в пять раз больше. Вот когда я поступила в институт, мне казалось, что я-то самая крутая в мире, но чем дальше, тем меньше ты уверен в собственном таланте и собственной значительности. Смотрите, я постоянно возвращаюсь к теме рефлексии и личностной остановки или, наоборот, развития. Это моя идея фикс (смеется). По-хорошему я понимаю, что должна постоянно искать встреч с очень талантливыми людьми, быть в постоянном поиске режиссера, который бы вытряхнул из меня шелуху, содрал с меня все наросты. Нужно себя постоянно куда-то двигать и развиваться. Хотя очень приятно пребывать в сознании собственного великолепия. Сейчас люди занимаются благотворительностью, артисты участвуют в разных фондах — помогают собирать деньги. Это реальная штука, и ты точно понимаешь, что приносишь пользу. И ты можешь увидеть результат. Я не знаю, кому это больше нужно: помогающему или тому, кому помогают. Мне кажется, это равный обмен. Когда хирург вырезает болячку, человеку становится лучше. Ролями артист может вырезать болячку, но таких ролей очень мало — одна за много-много лет. Часто говорят, что идеальное творчество вне политики, вне быта, но это, конечно, не так. Это такой замес, в котором ты не понимаешь, что первично. Есть актеры-личности, они объемней любого персонажа — это такая мощь! Я не знаю, появится ли она когда-нибудь во мне. И вообще: я знаю, что ничего не знаю.