Учился: ВТУ им. М. Щепкина, курс Владимира Бейлиса и Виталия Иванова.
Среди ролей в театре: театр «Сатирикон»: Макол («Макбетт»), Ричард, герцог Йоркский («Ричард III»), граф Кент («Король Лир»), Треплев («Чайка»), Яго («Отелло»); спектакли Константина Райкина — Билл («Смешные деньги»), отец Уэлш («Сиротливый Запад»), Досужев («Доходное место») Центр им. Мейерхольда: Ежик («Ежик и Медвежонок»); Центр драматургии и режиссуры: капитан Копейкин (одноименный спектакль Алексея Дубровского); Театр п/р Елены Камбуровой: моноспектакль «1900» и др.
В кино: «Ликвидация», «Остров», «Деревенский романс», «Юрьев день», «Штрафбат», «Завещание Ленина», «Пельмени», «Старое ружье», короткометражка «Проклятие».
Режиссеры, с которыми работал: Юрий Бутусов, Константин Райкин, Сигрид Стрём Рейбо.
Режиссеры, с которыми хотел бы работать: «Хотел бы сделать спектакль с Сигрид Стрём Рейбо, но вообще страшно загадывать».
Роли, которые хотел бы сыграть: «Тоже страшно загадывать. У меня только что родился ребенок, и мне сейчас важно хорошо сыграть роль отца».
Любимые артисты: Тони Люн, Ди Каприо, Евгений Ткачук, Евгений Леонов, Андрей Миронов.
У Тимофея Трибунцева был грандиозный дебют. Его первым выходом на профессиональную московскую сцену стал яркий финал первого в Москве спектакля Юрия Бутусова — «Макбетт». И можно твердо сказать, что Трибунцев — идеальный артист Бутусова.
В его актерском организме есть многое из того, что нужно режиссеру: диковатость и аномальность, резкая неканоническая мужественность, способность зажечься за секунду, наивность и дерзость. Негармоничный, колкий, угловатый — он не умеет играть счастливых людей. Его природа колеблется между романтиком-бандитом («кепка набок и зуб золотой») и ребенком, с поразительной чистотой и наивностью воспринимающим мир как новый и совершенно неопасный. Вот такой типично русский герой: еще секунду назад был готов есть стекло по незнанию, а сейчас ножичек тебе из-под полы показывает и скалится. Ершистый, нагловатый, симпатичный паренек с рабочих окраин — его герой так и не сумел повзрослеть: агрессию миру показать уже горазд, но о мире этом знает на уровне третьего класса. Стоит же одарить его нежностью и заботой — так сразу расцветает и млеет.
Именно это свойство Трибунцева и было в «Макбетте» уловлено режиссером сразу (Бутусов ставил пьесу Эжена Ионеско). Все уже умерли, афера Макбетта не удалась. Но мир не горюет: горят яркие огни, звучит веселая музыка и никого не жалко — карточный мир, живущий по законам войнушки, валится к чертям собачьим в веселый ад. Бутусов изучает природу властолюбия и демонстрирует историю как увлекательный карнавал, где властолюбие перечеркивает сострадание. Война под конец, увеличивая урожай смертей, воспринимается как цирк — глупый, пошлый, пестрый. Из-за кулис выезжает гигантская ветряная мельница, расцвеченная огнями. И в этом развеселом удалом цирке, буквально шагая по трупам, бегает с сачком для ловли бабочек в полном одиночестве малолетний сын Макбетта Макол. Тимофей Трибунцев играл еще ничем не замутненное детство, полнокровную радость, в которой уже проглядывал цинизм «тиранёнка», не замечающего даже того, что он один во всей Вселенной и все умерщвлены. Становилось ясно, что новое поколение вслед за Макбеттом уже не будет беспокоиться о моральных запретах и волнениях. Ребенок, для которого война стала нормой, питательной средой, так и проведет свою жизнь, ловя в сачок человеков. Но в обаятельном поведения Трибунцева режиссерская тема становилась вариативной: через этого Макола порочная цепь власти, возможно, когда-нибудь и прервется. Если этот ребенок, не замечая войнушки, истребившей всех взрослых, упоительно носится по сцене, он действительно еще не определился, как ему жить дальше. Просто-таки как в работе Бэнкси: революционер с капюшоном на голове, замахивающийся букетом цветов.
В следующем спектакле Бутусова, «Ричард III», режиссер дает Трибунцеву роль примерно с теми же задачами. Тимофей играет сына Эдуарда IV Ричарда, графа Йоркского, которого брат Эдуарда, будущий Ричард III, удавит в Тауэре как конкурента. Но пока еще претендующий на престол герцог Йоркский пристает к Ричарду, издевается над ним, бегает шалопаем как абсолютно счастливый ребенок — и такой он Ричарду III (Константин Райкин) ненавистен. Так резвиться инвалид просто не в состоянии. Искалеченный тиран снисходительно терпит его шалости, чтобы потом уже за все разом удушить бестолковую вонючку. Трибунцев как шаловливая обезьянка дудит в трубы рядом с Ричардом, надевает ему букет на голову как пародийный венец. Ричард III копит злобу на этого пацаненка, нахаленка, выскочку. Так этих венценосных принцев и забьют в Тауэре — в игре, в битве подушками. Удары сперва словно пух, затем грузнее и грузнее, пока не встать, не подняться.
В крошечной постановке Сигрид Стрём Рейбо «Ежик и Медвежонок», которая шла 35 минут, Тимофей Трибунцев конечно же играл роль Ежика — его ершистость, ребячливость, детский задор, неутомимость и суетливость оттеняли интеллигентскую меланхолию Медвежонка (Алексей Дубровский). Пока Медвежонок решал метафизические вопросы, Ежик наслаждался жизнью и счастьем дружбы, в которой видел только повод для радости и никакого дополнительного смысла. Трибунцев самозабвенно, желая улететь, вставал на стульчик и, подымая вверх, над головой, галстук (артисты играли спектакль в классической тройке), крутил им словно пропеллером и взлетал! А в самый драматический момент именно у Ежика рука (лапка) тянулась к веревке с мылом. Трибунцев эту импульсивность кидалта чувствует, умеет передать: чуть что — в пропасть. Или в пропасть безудержной радости, или в пропасть суицида. Все с одинаковой степенью воодушевления.
Дебютантка Сигрид делала спектакль по детской литературе предельно взрослым. В философских диалогах Сергея Козлова — зрелость, мудрость и горечь человеческого общения: два темперамента, два героя проживали за полчаса всю сложность бытия, радость, отчаяние, надежду, тихую грусть. Диалоги коротки как вспышки сознания, от затемнения к затемнению. Где-то диалог только глазами, только дыханием. Сигрид ведет двух приятелей к ощущению театра абсурда. Оба ждут чего-то извне, смутно осознавая, что на самом деле все при них, все рядом, только руку протянуть. Смешно ссорятся, смешно мирятся, смешно тузят друг друга. Поют песни без звука. Обсуждают будущее человечества: как жить и как не жить. Одни во Вселенной. Одиночество вдвоем. В финале спектакля Ежик и Медвежонок подходили к стенке Черного зала Центра имени Мейерхольда и раздвигали портьеру: за ней были неизменно огни ночного города.
И еще в одной работе Тимофей Трибунцев столкнулся с артистом Московского ТЮЗа Алексеем Дубровским. Это был режиссерский дебют Алексея и моноспектакль Тимофея — «Повесть о капитане Копейкине» в Центре драматургии и режиссуры.
На сцене маленький, жилистый, крепко сбитый Копейкин. Когда он рассказывает зрителю о своей доблести в войне 1812 года, он с готовностью показывает нам, как отдал в жертву победе свои руку и ногу (на руку надевает кожаную перчатку). Так, словно был готов к этому шагу всю свою сознательную жизнь и даже расстроился бы, если б война не изувечила его. Потерянная рука и нога — это норма для солдата. Нечто вроде религиозной жертвы. Трибунцев играет калеку, который видит в своей изувеченности только вопрос долга и не видит ничего печального или постыдного в своем положении.
В этом народном прямодушном персонаже заложено добродельнейшее представление о справедливости. Народ должен жизни не щадить за царя и отечество, а отечество должно по мере сил помогать страдающим. Честь по чести. Схема ясна. Ни тени сомнения, ни червоточины лукавства. Бездна наивности, социального оптимизма. Веры в то, что мир здешний устроен точно так же, как мир дальний. Но цельный, прямой оловянный солдатик, ненавязчиво напоминающий бюрократической системе о ее обязанностях, становится бельмом на глазу бюрократического же благополучия.
Режиссер Алексей Дубровский окружает своего героя рукотворными деревянными игрушками — корабликом, птичкой, другими резными изяществами. Это, во-первых, мир сурового народного представления о красоте, во-вторых, материал, из которого изготовлены протезы для горемычного инвалида, в-третьих, традиционный промысел для сидячих больных — вырезать игрушки для детишек. Теплый золотистый мир деревянного теса окружает инвалида, но и сковывает его, одеревеняет волю. Тимофей Трибунцев с блаженной улыбкой на лице все время демонстрирует свою готовность жить, полноценно и с пользой для общества. Этот Копейкин, этот народный герой еще полон жизнетворных соков. Потеряв части тела, он еще больше сосредоточился на кипучей деятельности.
Становясь благородным бандитом, герой Тимофея Трибунцева менее всего похож на воплощение народного возмездия. У Трибунцева Копейкин лишен бунтарства, мстительности. Копейкину кажется, что он всего лишь конкретно исполняет волю вельможи, сказавшего «ищите средства сами». Безумный инвалид живет, сообразуясь с нездоровой логикой: ищет сам средства к существованию, начав партизанскую войну против богатых. В своей добродетельности Копейкин прост как копейка: он искренне считает, что его на разбой благословило государство. И русское отчаяние как раз в том и состоит, что именно так оно и произошло, что логика безумства и есть самая правильная логика.
В последней театральной работе Тимофея Трибунцева — в «Отелло» Бутусов впервые дал артисту роль не жертвы, а агрессора. И роль Яго оказалась главным событием этой трудной, не во всем удавшейся постановки. Он здесь единственный, кто носит какое-то подобие военной формы — застиранные брючки с лампасами. Щуплый, бритый, суетливо-подвижный, с затравленным взором — он похож не на морского офицера, а на прапорщика, даже на ординарца. Его способ коммуникации прост: там, где он не подчиняется, там он подчиняет, — промежуточных состояний нет. Ключ к их отношениям с мавром — в удивительно хорошо сделанной сцене посещения Отелло (Денис Суханов) унылой каморки Яго. Где-то слева, отгороженное ширмой, утлое, унылое микропространство офицерской походной кухни — табуретка, газовая плита, коробки, пакеты, мусор, неуютность, жуткая теснота и нищета. Чтобы поесть, этот маленький человек ставит коробку перед табуреткой, на нее сковороду с на скорую руку изготовленной яичницей, в руки шматок серого хлеба и оловянную ложку. Отелло смотрит на этот быт, как завсегдатай вип-зоны в аэропортах мира на атмосферу общего вагона Москва — Гомель. Так бедно, так скудно, что и посочувствовать не получается.
Яго уязвлен всем. И прежде всего социальным неравенством. Вокруг Отелло вертятся женщины, а Яго даже жену Эмилию редко видит. Отелло, возможно, имел связь с его женой — этот факт Бутусовым педалируется. Яго уязвлен, возбужден самой возможностью нагадить успешному руководителю. Мы чаще всего его и застаем в этом состоянии — вот живет человек, не спит не ест, а только денно и нощно занят чужой личностью, следит за ней, копается в ее жизни. Соглядатай, тень, энергетический вампир, вурдалак. Как тот «простой» ленинградец, уязвленный гением Бродского, благодаря доносам которого был поэт осужден и изгнан. Месть ни за что, месть человеку за свою патологическую зависимость от объекта мести. Яго живет жизнью другого и зависим от нее. И чем больше угасает Отелло, чем слабее он, тем все более оживляется, раскрывается Яго — эта «донорская» связь выявлена очень ярко. Яго спокоен, уверен, терпелив, он знает законы человеческой природы: как возбудить человека, говоря ему «от противного», как медленно созревает сомнение, как неспешно формируется желание убивать. Он не торопит события, он уверен в дарвинистских законах человеческой природы: если раздражать нужный рецептор, человек среагирует.
Яго уже совсем не наивное существо. Наоборот — человек, тончайшим образом изучивший человеческую механику. А в «Чайке» Треплев Трибунцева — это альтер-эго самого режиссера, появляющегося на сцене. Такой Треплев, как и режиссер Бутусов, вечно недоволен, неудовлетворен самим собой. Костя видит, как страдает неталантливая Нина, которую он затащил в искусство и бросил, и убивает себя едва ли не от чувства стыда за нее и за себя, непутевого.
Юрий Бутусов ведет своего артиста по всем кругам жизни, герой Трибунцева взрослеет. И похоже, он может теперь уже сыграть все, кроме счастья. Точнее, его счастье может быть только наивным и неполноценным. Только заблуждением, вызванным недостатком опыта.