Диск, который выходит приложением к этому номеру журнала, продолжает знакомить читателей с ранней историей звукозаписи русских актеров. Но если фрагменты ролей Михаила Чехова (приложение к «Театру» № 16) относятся к самому концу эпохи фонографа, то публикуемые в этом номере записи являются едва ли не самыми ранними в России (1890 и 1894 годы) опытами сохранения актерских голосов. Уникальными их делает не только то, что они дожили до наших дней. Были записаны два самых известных московских актера рубежа XIX и ХХ веков — Александр Южин и Александр Ленский. Причем записаны в тот момент, когда они, премьеры Малого театра (в те годы обожаемого: его авторитет еще не был поколеблен реформаторами), находились на пике своей славы. Имя человека, благодаря которому это произошло, тоже можно услышать на фоновалике — когда актеры лаконично представляются, они добавляют к имени дату записи и место, где она была сделана: «В квартире Юлия Ивановича Блока».
27 марта 2008 года на первой полосе газеты The New York Times появилась заметка, начинавшаяся со слов: «Более чем столетие, с тех самых пор как Томасу Эдисону удалось записать на оловянную фольгу слова „Mary had a little lamb“, он считался отцом звукозаписи. Но исследователи утверждают, что сумели раскопать запись человеческого голоса, сделанную малоизвестным французом и опередившую эдисоновское открытие фонографа почти на два десятилетия». В процитированной статье описывалось открытие, сделанное исследователями калифорнийской Lawrence Berkeley National Laboratory и сдвинувшее нижнюю границу звукозаписи на целых 17 лет.
Ученые сумели с помощью современных оптических технологий воспроизвести звук, записанный французским изобретателем Эдуардом Леоном Скоттом де Мартинвиллем с помощью фоноавтографа (иногда его называют фонавтографом) в 1860 году. Воспроизвести то, что никогда не было рассчитано на воспроизведение: Мартинвилля, главным образом, интересовали возможности, которые открывала визуализация звука для стенографирования.
Сейчас эти звукозаписи выложены в открытый доступ, и, знакомясь с ними, можно обнаружить неожиданную вещь. Самая древняя запись человеческого голоса запечатлела исполнение французской песенки со словами: «Au clair de la lune, mon ami pierrot, prête moi». А вот самая первая в истории запись разговорной речи, оказывается, связана с театром: это монолог Отелло в переводе-переделке Жан-Франсуа Дюси, прочитанный самим Мартинвиллем.
Самые ранние средства фиксации звука — фоноавтограф, а за ним и эдисоновский фонограф — уже служили, по удачному выражению Александра Шереля, «невидимыми подмостками» энтузиастам звукозаписи. В то же время богатая событиями ранняя история звукозаписи сценической речи по-прежнему полна белых пятен.
***
Бизнес семьи Юлия Блока был тесно связан с Россией: торговый дом, которым владел его отец, занимался дистрибуцией иностранных (в основном американских) товаров — велосипедов, печатных и швейных машинок, а позднее и фонографов Эдисона. Сам Юлий Блок, хотя и родился в 1858 году на британской территории южной Африки, вырос в Санкт-Петербурге, а позже уехал учиться в Лондон и Нью-Йорк. Его интересы были разнообразны: Блок был не только пианистом-любителем, но и автором нескольких вышедших в России книг о велосипеде ((См.: Блок Ю. Велосипед. Его значение для здоровья, практическое применение, уход за машиною и пр. М., 1892; Блок Ю. Наставление к обучению езде на двухколесном безопасном велосипеде. М., 1891.)), видным популяризатором велоспорта и основателем московского общества велосипедистов ((Блок Ю. Велосипед. Его значение для здоровья… С. 26.)). Однако полностью посвятить себя спортивной или музыкальной карьере, оставив дело своего отца, он не рискнул: в 1880-е Блок принял на себя ведение дел семейной компании «Товарищество Ж. Блока». В окружении Блока в России было принято добавлять к имени отчество — Юлий Иванович, и это трогательное обращение, зафиксированное во многих мемуарах, как будто хранит память о нелегком, как можно предположить, выборе в пользу семейной преемственности.
Фонограф, врученный Блоку лично Томасом Алвой Эдисоном в 1889 году, Блок привез в Россию и незамедлительно принялся записывать, главным образом музыкантов ((См.: Блок Ю. [Воспоминания о П. И. Чайковском]. Пер. с англ. О. М. Смирновой, публикация Л. З. Корабельниковой // П. И. Чайковский. Забытое и новое. Воспоминания современников, новые материалы и документы. Вып. 1. М.: ИИФ «Мир и культура», 1995. С. 103–116; Вайдман П. Мы услышали голос Чайковского // П. И. Чайковский. Забытое и новое. Альманах. Вып. 2. Клин: Министерство культуры Московской области, Государственный дом-музей П. И. Чайковского в Клину, 2003. С. 393–398.)). Он жил попеременно то в Москве, то в Петербурге и мог, таким образом, позволить себе фиксировать исполнителей в обеих столицах России. Эти музыкальные раритеты, в числе которых записи крупнейших композиторов, пианистов и оперных исполнителей того времени — Иосифа Гофмана, Сергея Танеева, Антона Аренского, Елизаветы Лавровской и многих других, — стоят в центре уникального фонографного собрания Блока. В 2008 году лейбл Marston Records выпустил эти, в основном музыкальные, записи на тройном диске The Dawn of Recording: The Julius Block Cylinders, включив лишь несколько сделанных Блоком речевых записей — голосов Льва Толстого, Петра Чайковского, Артура Никиша.
В свою очередь, сделанные Блоком в 1894 году записи сказителя Ивана Трофимовича Рябинина были опубликованы на пластинке «Былины русского Севера. Сказители Рябинины. Исторические записи 1894, 1921, 1926 гг.» («Мелодия», МОНО, М2046391007).
Но у этого собрания есть другая часть, по сей день остающаяся практически неизвестной, — одни из самых ранних звукозаписей русских актеров ((Сведениями о записях русских актеров, сделанных ранее 1890 года, мы не располагаем, что, разумеется, не может исключить возможности их существования.)).
Александра Южина и Александра Ленского, двух знаменитых премьеров труппы Малого театра, Блок записывал у себя дома в Москве ((Благодарим сотрудника Государственного литературного музея Александра Рассанова, указавшего на хранящиеся в фонограммархиве Института русской литературы (Пушкинский дом) РАН записи актеров из собрания Юлия Блока.)). Первая запись была сделана 8 апреля 1890 года: на ней Южин читает монолог Дона Карлоса из «Эрнани» Виктора Гюго — финальное обращение к могиле Карла Великого в конце четвертого акта, которое венчало превращение на глазах зрителей нынешнего короля-ревнивца в нового императора. А перед фонографом во время записи стоял актер-триумфатор: роль Дона Карлоса была сыграна Южиным на сцене Малого театра всего лишь год назад, в 1889-м, и принесла ему огромный успех и признание. Признание, уточним, не совсем привычного для России таланта, опиравшегося на подчеркнуто виртуозную («европейскую», как часто тогда писали русские критики) технику игры.
На следующий день Юлий Блок записал второго премьера Малого театра — Александра Ленского. На первом сеансе записи он читал монолог Уриэля Акосты из драмы Карла Гуцкова и монолог Самозванца из «Дмитрия Самозванца и Василия Шуйского» Островского.
Виртуозность речевого искусства Ленского много лет спустя с восхищением вспоминал видевший его в молодости Всеволод Мейерхольд. «У [Ленского] была способность текст посылать легко, — рассказывал он актерам на репетициях „Бориса Годунова“ Пушкина в 1936 году. — Он этим щеголял. Он, когда говорил монолог, то вдруг с какой-то строки находил виваче в темпе и у него необычайно легко лился текст. Это было легко, звучно, в особенности, если вспомнить его в Фамусове» ((Мейерхольд репетирует. В 2 тт. Т. 2. Спектакли 30-х годов. М., 1993. С. 224–225.)) . Иллюстрацией к словам Мейерхольда может служит первый вариант (трек № 2) записи монолога Самозванца, сохранивший эту необычную манеру.
Что еще сохранили записи голоса Южина и Ленского? Приподнятую речь романтической пьесы: своеобразное и уникальное «наречие», объединившее группу актеров Малого театра и обеспечившее недолгое возрождение «романтического» (что трактовалось очень широко, включая, например, пьесы Шекспира и Шиллера) репертуара в московском императорском театре последней четверти XIX века. Возрождение, случившееся именно в тот момент, когда романтическая драма и театр, а с ними и стихотворная драма отходили в прошлое, уступая место психологически более изощренному искусству Московского художественного театра.
Один фоновалик вмещал до четырех минут звука, и это ограничение заставляло владельца фонографа и приглашенных им актеров выбирать соответствующие фрагменты ролей. В основном это были фрагменты монологов (для записи монолога целиком нередко могло понадобиться два и больше валика, что требовало неизбежной в этом случае остановки записи). Но для второго сеанса записи, случившегося спустя четыре года после первого, Ленский приготовил другой репертуар: в 1894 году он начитал несколько стихотворений в прозе Ивана Тургенева, а также фрагмент из своей собственной книги «Записки актера».
Одна из записей (не датирована) была сделана Юлием Блоком с участием сразу двух актеров. Это диалог Яго (Южин) и Отелло (Ленский), запись разыгранного перед фонографом фрагмента из шекспировской трагедии. Сегодня, разумеется, в этом нет ничего необычного, но нужно помнить, что Блок, по-видимому, впервые — по крайней мере в России — записывал театральный диалог. Не подтолкнула ли его к этой идее музыкальная ассоциация с ансамблями из нескольких исполнителей, которые он записывал в эти же годы?
История блоковского собрания не менее драматична, чем судьба аналогичной по своей уникальности русской коллекции Сергея Бернштейна, сохранившего голоса поэтов Александра Блока, Владимира Маяковского, Михаила Кузмина и многих других. В 1899 году Юлий Блок покинул Россию и обосновался сначала в Берлине, а впоследствии в Швейцарии. После его смерти, наступившей в 1934 году, дочь Блока разделила коллекцию на несколько частей. Записи актеров, публикуемые на диске к этому номеру журнала, попали в фонограммархив Этнологического музея в Берлине. Во время Второй мировой коллекция была перевезена в Силезию, после же оккупации фашистской Германии советскими войсками была конфискована, отправлена в Ленинград и пополнила коллекцию фонограммархива Пушкинского дома, где хранится до сих пор.
По сравнению с артистами других театров актеров Малого записывали часто: сохранились сделанные позднее записи Александра Южина, Марии Ермоловой, Гликерии Федотовой (обеих, кстати, записывал и Юлий Блок — судьба этих фоноваликов неизвестна), Александра Остужева и многих других. Но скончавшегося в 1908 году Александра Ленского удалось записать, по моим сведениям, лишь Юлию Ивановичу Блоку. Все записи, представленные на диске, публикуются впервые.
Расшифровки ролей ((Фрагменты ролей, стихотворений, воспоминаний приведены с изменениями, внесенными в них исполнителями.))
1. «Эрнани» В. Гюго. Монолог Дон Карлоса из IV акта в исполнении А. Южина. Дубль 1. 8 апреля 1890.
[soundcloud url=”https://api.soundcloud.com/tracks/184560405″ params=”color=ff5500&auto_play=false&hide_related=false&show_comments=true&show_user=true&show_reposts=false” width=”100%” height=”166″ iframe=”true” /]
Дон Карлос
Великий Карл! Доволен ли ты мною?
Вступил ли я на твой державный путь?
Сумел ли я надменной головою
До твоего величья досягнуть?
Могу ль твоим преемником назваться?
Могу ль, представ перед святым отцом,
Как некогда ты сам, короноваться
Я римским императорским венцом?
Оставил ли у этого порога
Я мелочь королевской суеты?
И стал ли я, как ты, наместник Бога?
И стал ли я велик и свят, как ты?
Пред трудною задачею моею
Я немощен стоял и одинок.
Грозит Франциск мне местию своею,
Венеция, и Лютер, и Восток!
Во имя прав народных и свободы
Встает убийц презренный легион,
Вокруг меня волнуются народы,
Опасности грозят со всех сторон!
К тебе воззвал я в страхе и в смятеньи,
Перед твоей гробницей распростерт:
С чего начать? О, дай мне наставленье!..
Ты отвечал: мой сын, будь милосерд!
(Пер. С. Татищева)
2. Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский А. Островского. Монолог Дмитрия Самозванца из I акта в исполнении А. Ленского. Дубль 1. 9 апреля 1890.
[soundcloud url=”https://api.soundcloud.com/tracks/184560403″ params=”color=ff5500&auto_play=false&hide_related=false&show_comments=true&show_user=true&show_reposts=false” width=”100%” height=”166″ iframe=”true” /]
Дмитрий
Сиротливо
В душе моей! Расписанные своды
Гнетут меня, и неприветно смотрят,
Не родственно, таинственные лики
Из темной позолоты стен угрюмых…
Мне рада Русь, но ты, холодный камень,
Святым письмом расписанный, ты гонишь,
Ты трепетом мою обвеял душу —
Я здесь чужой! Сюда без страха входят
Только отшельники святые или
Московские законные цари…
Гляжу и жду, что с низенького трона
Сухой старик, с орлиными очами,
Поднимется и взглянет грозно… грозно!
И зазвучит под сводами глухими
Презрительно-насмешливая речь:
«Зачем ты здесь? Столетними трудами
И бранями потомство Мономаха
Среди лесов Сарматии холодной
Поставило и утвердило трон,
Блистающий нетелеными венцами
Святых князей, замученных в Орде,
Окутанных одеждой херувимской
Святителей и чудотворцев русских —
Гремящий трон! Кругом его подножья
Толпы князей, склоненные, трепещут
В молчании… Бродяга безбородый!
Легко тебе, взлелеянному смутой,
Внесенному бурливыми волнами
Бунтующей Украйны в сердце Руси,
Подъятому преступными руками
Бояр крамольных, взлезть на опустелый
Московский трон с казацкого седла:
Вскочить легко, но усидеть попробуй!»
Отец названый! Я себя не знаю,
Младенчества не помню. Царским сыном
Я назвался не сам. Как сон припоминаю,
Что в детстве я был вспыльчив, как огонь;
И здесь, в Москве, в большом дому боярском,
Шептали мне, что я в отца родился
И радостно во мне играло сердце.
Я чувствую, что не простая кровь
Кипит во мне; войнолюбивым духом
Кипит душа — побед, корон я жажду,
Мне нужно битв кровавых, нужно славы
И целый свет в свидетели геройства
И подвигов моих. Отец мой грозный,
Пусти меня! Счастливый самозванец
И царств твоих невольный похититель,
Я не возьму тиранских прав твоих —
Губить и мучить.
3. «Отелло» У. Шекспира. Диалог из III акта в исполнении А. Южина (Яго) и А. Ленского (Отелло). [Дата записи неизвестна].
[soundcloud url=”https://api.soundcloud.com/tracks/184560402″ params=”color=ff5500&auto_play=false&hide_related=false&show_comments=true&show_user=true&show_reposts=false” width=”100%” height=”166″ iframe=”true” /]
Яго
Мой добрый генерал,
Для женщины и для мужчины имя
Их доброе — сокровище души
Первейшее. Кто у меня украдет
Мой кошелек — украдет пустяки:
Он нынче мой, потом его, и был он
Уже рабом у тысячи людей.
Но имя доброе мое кто крадет,
Тот крадет вещь, которая не может
Обогатить его, но разоряет
Меня вконец.
Отелло
Свидетель Бог, хочу я
Знать мысль твою.
Яго
Нет, если б даже вы
В своих руках мое держали сердце,
И тут бы я молчал, как и теперь,
Когда оно в моей груди хранится.
Отелло
Ага! Вот как!
Яго
Мой добрый генерал, пусть Бог
Вас сохранит от ревности: она —
Чудовище с зелеными глазами,
С насмешкой ядовитою над тем,
Что пищею ей служит. О, блаженны,
Блаженны те рогатые мужья,
Которые, в судьбе своей уверясь,
Изменницу любить перестают.
Но сколько мук проклятых переносит
Тот, в ком любовь с сомненьем неразлучна,
Кто ревностию мучится — и в то же время
Любовию безумною томится.
Отелло
Ужасно!
Яго
Тот, кто беден, но доволен
Своей судьбой — по мне, совсем богат;
Но у кого несметные богатства
И вечный страх стать нищим, для того,
Как зимняя пора, они бесплодны.
Отелло
Постой!
К чему ведут, что значат эти речи?
Не мнишь ли ты, что ревностию жить
Я захочу и каждый день встречать,
Одно другим сменяя подозренье?
Нет, у меня сомненье нераздельно…
(Пер. П. Вейнберга)
4. «Записки актера» А. Ленского (фрагмент). Читает А. Ленский. 4 марта 1894.
[soundcloud url=”https://api.soundcloud.com/tracks/184560401″ params=”color=ff5500&auto_play=false&hide_related=false&show_comments=true&show_user=true&show_reposts=false” width=”100%” height=”166″ iframe=”true” /]
[Публика думает, что] актеру сыграть пустую, бессодержательную роль только скучно и ничего больше. Жестокая ошибка! Это зритель только скучает и за вынесенную от спектакля скуку мстит автору шиканьем, которое тот приписывает артисту [?]. Но если бы зритель, в продолжение двух-трех часов пережил половину тех мук, какие испытывает актер на репетиции и в тиши своего кабинета, когда с бессильной злобой в душе он разбирается в дебрях этой беспросветной лжи и подыскивает для нее правдивые звуки и мимику, если бы зритель испытал на себе эту каторжную работу: насиловать свою мысль, заставлять себя любить то, что ненавистно, в чем видишь заведомую ложь, и изучать эту ложь затем, чтобы потом со сцены горячо выдавать ее за истину… Если бы зритель испытал половину… но что я говорю половину — десятую долю этих мучений, автор так дешево от него не отделался бы, и потом прежде, чем ставить свою пьесу, не раз задумался бы над вопросом: пускать или не пускать ее на сцену. В первое представление пьесы актер играет под влиянием так называемой «лихорадки первого представления», во время которой способность анализа притупляется, но зато в последующие спектакли наступает отрезвление и становится мучительно тяжело: вся пошлость пьесы и роли становится до того рельефна, до того осязательна, что актер начинает стыдиться того, что говорит. Раздраженный, усталый от неудовлетворенности и перенесенного стыда, возвращается он домой и невольно задает себе вопрос: за что в продолжение нескольких часов он был прикован к позорному столбу? Кому и какая была польза от этого или удовольствие? Никому, кроме назойливого, бездарного автора, а страдает и мучается не кто другой, как актер. Театрально-литературный комитет прочтет и из жалости к голодному автору одобрит и пропустит пьесу. Публика, просмотрев, выбранится за скуку и успокоится, критика выбранит по обязанности и тоже успокоится; не успокоится один актер, насилуя свой талант, энергию в продолжение многих вечеров и с каждым разом мучаясь все больше и больше. От такого каторжного труда, выпадающего на долю актера иногда в продолжение целого сезона, а то и двух и трех, тупеет воображение, падает энергия, является равнодушие и недобросовестное отношение к делу, и в нем постепенно умирает художник. «Молоть пустое — жернова сотрешь», говорит пословица. Грустно, но справедливо.
5. «Дурак» И. Тургенева. Читает А. Ленский. 30 марта 1894.
[soundcloud url=”https://api.soundcloud.com/tracks/184560400″ params=”color=ff5500&auto_play=false&hide_related=false&show_comments=true&show_user=true&show_reposts=false” width=”100%” height=”166″ iframe=”true” /]
Жил-был на свете дурак.
Долгое время жил он припеваючи; но понемногу стали доходить до него слухи, что он всюду слывет за безмозглого пошлеца.
Смутился дурак и начал печалиться о том, как бы прекратить те неприятные слухи?
Внезапная мысль озарила наконец его темный умишко… И он, нимало не медля, привел ее в исполнение.
Встретился ему на улице знакомый — и принялся хвалить известного живописца…
— Помилуйте! — воскликнул дурак. — Живописец этот давно сдан в архив… Вы этого не знаете? Я от вас этого не ожидал… Вы — отсталый человек.
Знакомый испугался — и тотчас согласился с дураком.
— Какую прекрасную книгу я прочел сегодня! — говорил ему другой знакомый.
— Помилуйте! — возразил дурак. — Как вам не стыдно? Никуда эта книга не годится; все на нее давно махнули рукою. Вы этого не знаете? Вы — отсталый человек.
И этот знакомый испугался — и согласился с дураком.
— Что за чудесный человек мой друг N. N.! — говорил дураку третий знакомый. — Вот истинно благородное существо!
— Помилуйте! — воскликнул дурак. — N. N. — заведомый подлец! Родню всю ограбил. Кто ж этого не знает? Вы — отсталый человек!
Третий знакомый тоже испугался — и согласился с дураком, отступился от друга.
И кого бы, что бы ни хвалили при дураке — у него на всё была одна отповедь.
Разве иногда прибавит с укоризной:
— А вы всё еще верите в авторитеты?
— Злюка! Желчевик! — начинали толковать о дураке его знакомые. — Но какая голова!
— И какой язык! — прибавляли другие. — О, да он талант!
Кончилось тем, что издатель одной газеты предложил дураку заведовать у него критическим отделом.
И дурак стал критиковать все и всех, нисколько не меняя ни манеры своей, ни своих восклицаний.
Теперь он, кричавший некогда против авторитетов, — сам авторитет — и юноши перед ним благоговеют и боятся его.
Да и как им быть, бедным юношам? Хоть и не следует, вообще говоря, благоговеть… но тут, поди, не возблагоговей — в отсталые люди попадаешь!
Житье дуракам между трусами.
6. «Воробей» И. Тургенева. Читает А. Ленский. 30 марта 1894.
[soundcloud url=”https://api.soundcloud.com/tracks/184560399″ params=”color=ff5500&auto_play=false&hide_related=false&show_comments=true&show_user=true&show_reposts=false” width=”100%” height=”166″ iframe=”true” /]
Я возвращался с охоты и шел по аллее сада. Собака бежала впереди меня.
Вдруг она уменьшила свои шаги и начала красться, как бы зачуяв перед собою дичь.
Я оглянулся вдоль аллеи и увидел маленького молодого воробья с желтизной около клюва и пухом на голове. Он упал из гнезда (ветер сильно качал березы аллеи) и сидел неподвижно, беспомощно растопырив едва прораставшие крылышки.
Моя собака медленно приближалась к нему, как вдруг, сорвавшись с ближнего дерева, старый черногрудый воробей камнем упал перед самой ее мордой — и весь взъерошенный, искаженный, с отчаянным и жалким писком прыгнул раза два по направлению зубастой раскрытой пасти.
Он кинулся спасать, он заслонил собою свое детище… но всё его маленькое тело трепетало от ужаса, голосок одичал и охрип, он замирал, он жертвовал собою!
Каким громадным чудовищем должна была ему казаться собака! И все-таки он не мог усидеть на своей высокой, безопасной ветке… Сила, сильнее его воли, сбросила его оттуда.
Мой Трезор остановился, попятился… Видно, и он признал эту силу.
Я поспешил отозвать смущенного пса — и удалился, благоговея.
Да; не смейтесь. Я благоговел перед той маленькой героической птицей, перед любовным ее порывом.
Любовь, думал я, сильнее смерти и страха смерти. Только ею, только любовью и держится, и движется жизнь.
7. «Два богача» И. Тургенева. Читает А. Ленский. [30 марта 1894].
[soundcloud url=”https://api.soundcloud.com/tracks/184560398″ params=”color=ff5500&auto_play=false&hide_related=false&show_comments=true&show_user=true&show_reposts=false” width=”100%” height=”166″ iframe=”true” /]
Когда при мне превозносят богача Ротшильда, который из громадных своих доходов уделяет целые тысячи на воспитание детей, на лечение больных, на призрение старых — я хвалю и умиляюсь.
Но, и хваля и умиляясь, не могу я не вспомнить об одном убогом крестьянском семействе, принявшем сироту-племянницу в свой разоренный домишко.
— Возьмем мы Катьку, — говорила баба, — последние гроши наши на нее пойдут, — не на что будет соли добыть, похлебку посолить…
— А мы ее… и не соленую, — ответил мужик, ее муж.
Далеко Ротшильду до этого мужика!
8. «Русский язык» И. Тургенева. Читает А. Ленский. [30 марта 1894].
[soundcloud url=”https://api.soundcloud.com/tracks/184560396″ params=”color=ff5500&auto_play=false&hide_related=false&show_comments=true&show_user=true&show_reposts=false” width=”100%” height=”166″ iframe=”true” /]
Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, — ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя — как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!
9. «Эрнани» В. Гюго. Монолог Дон Карлоса из IV акта в исполнении А. Южина. Дубль 2. 8 апреля 1890.
[soundcloud url=”https://api.soundcloud.com/tracks/184560394″ params=”color=ff5500&auto_play=false&hide_related=false&show_comments=true&show_user=true&show_reposts=false” width=”100%” height=”166″ iframe=”true” /]
Дон Карлос
Великий Карл! Доволен ли ты мною?
Вступил ли я на твой державный путь?
Сумел ли я надменной головою
До твоего величья досягнуть?
Могу ль твоим преемником назваться?
Могу ль, представ перед святым отцом,
Как некогда ты сам, короноваться
Я римским императорским венцом?
Оставил ли у этого порога
Я мелочь королевской суеты?
И стал ли я, как ты, наместник Бога?
И стал ли я велик и свят, как ты?
Пред трудною задачею моею
Я немощен стоял и одинок.
Грозит Франциск мне местию своею,
Венеция, и Лютер, и Восток!
Во имя прав народных и свободы
Встает убийц презренный легион,
Вокруг меня волнуются народы,
Опасности грозят со всех сторон!
К тебе воззвал я в страхе и в смятеньи,
Перед твоей гробницей распростерт:
С чего начать? О, дай мне наставленье!..
Ты отвечал: мой сын, будь милосерд!
(Пер. С. Татищева)
10. «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» А. Островского. Монолог Дмитрия Самозванца из I акта в исполнении А. Ленского. Дубль 2. 9 апреля 1890.
[soundcloud url=”https://api.soundcloud.com/tracks/184560392″ params=”color=ff5500&auto_play=false&hide_related=false&show_comments=true&show_user=true&show_reposts=false” width=”100%” height=”166″ iframe=”true” /]
Дмитрий
Сиротливо
В душе моей! Расписанные своды
Гнетут меня, и неприветно смотрят,
Не родственно, таинственные лики
Из темной позолоты стен угрюмых…
Мне рада Русь, но ты, холодный камень,
Святым письмом расписанный, ты гонишь,
Ты трепетом мою обвеял душу —
Я здесь чужой! Сюда без страха входят
Только отшельники святые или
Московские законные цари…
Гляжу и жду, что с низенького трона
Сухой старик, с орлиными очами,
Поднимется и взглянет грозно… грозно!
И зазвучит под сводами глухими
Презрительно-насмешливая речь:
«Зачем ты здесь? Столетними трудами
И бранями потомство Мономаха
Среди лесов Сарматии холодной
Поставило и утвердило трон,
Блистающий нетелеными венцами
Святых князей, замученных в Орде,
Окутанных одеждой херувимской
Русских святителей и чудотворцев —
Гремящий трон! Кругом его подножья
Толпы князей, склоненные, трепещут
В молчании… Бродяга безбородый!
Легко тебе, взлелеянному смутой,
Внесенному бурливыми волнами
Бунтующей Украйны в сердце Руси,
Подъятому преступными руками
Бояр крамольных, взлезть на опустелый
Московский трон с казацкого седла:
Вскочить легко, но усидеть попробуй!»
Отец названый! Я себя не знаю,
Младенчества не помню. Как сон припоминаю,
Что в детстве я был вспыльчив, как огонь;
И здесь, в Москве, в большом дому боярском,
Шептали мне, что я в отца родился…
Составитель: В. Золотухин
Реставрация: А.В. Осипов (Институт русской литературы (Пушкинский дом) РАН), Н.В. Красильников
Звукорежиссер: В. Бузин