Культурная политика: кому это надо? Лекторий Школы театрального лидера

Журнал Театр. публикует три лекции из цикла «Культурная политика», прочитанные в Школе театрального лидера — программе Центра им. Мейерхольда по подготовке кадрового резерва для московского театра.
poster41370

Саймон Манди

Британский поэт, эксперт в области культурной политики, автор книги «Культурная политика. Краткий курс», созданной по результатам исследований Совета Европы в 2000 году.

Культурная политика воплощается четверкой разных групп людей. Отчасти художниками. Отчасти политиками. Иногда зрителем. Но в основном администраторами. В большинстве случаев администраторы хотят только одного — осуществлять как можно меньше изменений за как можно большие деньги.

А чего хотят остальные?

Начнем с художников. Любой художник хочет создавать то химическое соединение, которое позволит ему общаться со зрителем поверх слов. Он хочет экспериментировать. Он не хочет повторять и возвращаться к тому, что он уже делал. Культура же аккумулирует в себе все достижения прошлого и настоящего на национальном и международном уровне. Именно поэтому художник и культура — это не одно и то же. Довольно часто работа художника заключается в том, чтобы подорвать культуру. Поэтому политики часто говорят, что поддержка культуры и поддержка художника — разные вещи. Здесь возникает конфликт интересов между политиками и художниками. К тому же художники хотят взаимодействовать с другими художниками, в том числе из других стран, но для политиков культура вроде национального флага. И здесь опять возникает непонимание. Наконец, художники хотят денег. Наверняка они интереснее распорядились бы деньгами, чем миллионеры. Но, к сожалению, самые богатые люди в искусстве, такие как Стивен Спилберг, — бедняки рядом с миллионерами.

Теперь обратимся к тому, что хотят администраторы. Администраторы готовы делать что угодно, лишь бы это было не слишком трудно. И чтобы можно было уходить домой в половине пятого вечера. Это грубо сказано, ведь мы знаем и администраторов-энтузиастов. Чаще всего они работают в искусстве и театре. Но администраторы в правительстве — это совсем другая история. Тут мы сталкиваемся с тем, что объединяет политиков и художников против администраторов. Политики и художники хотят изменений. Они могут не соглашаться, какие это должны быть изменения, но если вы спросите о планах министра в первый день его работы, он покажет целый список необходимых преобразований. И первое, что он услышит от своих администраторов, — это то, что подобное уже пытались сделать, ничего не получилось, не стоит и пытаться. Поэтому большая часть хороших министров оказывается поверженной к концу первой рабочей недели.

Наконец, третья группа. Зрители и пресса, которая высказывает мнение зрителей. Что они хотят? Людям нужно только одно — хорошее развлечение вечером. И главная обязанность вас, художников, по отношению к зрителям — делать то, что хотят они сами, и постараться при этом не надоесть зрителям. Они приходят в театр не для того, чтобы их образовывали. За образованием они идут в школу. Они приходят в театр не для того, чтобы узнать смысл жизни. Об этом можно подумать и в ванной. Люди приходят в театр для развлечения. И они готовы заплатить столько, чтобы на оставшееся дотянуть до конца месяца. И, конечно, возникает разрыв между тем, что они вам готовы заплатить, и тем, сколько нужно вам, чтобы создать свое произведение. Часто говорят: чем тратить на театр и прочее искусство, лучше отдать деньги больницам. Министр культуры находится в незавидной ситуации: в логике зрителя он тратит народные деньги на баловство. Поэтому в культуре гораздо проще получить деньги для национального музея или галереи, чем финансирование исполнительских искусств. К тому же люди искусства в глазах общества не блещут добродетелями. Они не работают с девяти утра до пяти вечера. После работы не мчатся к семье в маленький уютный дом. Мы-то с вами знаем, что в целом художники вполне нормальные люди. Но пресса подает искусство как потерю общественных денег, при этом она подает это как захватывающую историю. Потому что от прессы ждут того же, что и от театра: пресса должна развлекать.

Ну а чего хочет правительство? Правительство хочет выглядеть хорошо. Оно хочет показывать культуру во всей ее красе иностранным гостям. Ему нравится думать, что его искусство самое лучшее. Оно говорит, что, к сожалению, на все это благолепие не хватает денег, но культура будет существовать, несмотря ни на что.

Но больше всего правительствам нравятся уже почившие художники, потому что они не задают глупых вопросов. Лучший драматург — тот, который умер. Лучший писатель — тот, кому нечего сказать о сегодняшнем правительстве, но было что сказать о правительстве сто лет назад. При этом государственным чиновникам нравится появляться в окружении ныне здравствующих артистов и художников.

Итак, мы увидели четыре разных взгляда на культурную политику. Теперь поговорим, как это можно сбалансировать. Для этого нужно ответить на вопрос, кого мы хотим порадовать. Себя? Или зрителя? А потом мы должны задать вопрос: у кого деньги?

Скажем, американское искусство обращается к самым богатым. Богатые приблизительно знают, что художники должны производить. Например, масштабные оперы, не слишком сложные для понимания. Им нравится иметь то, что хотели бы иметь их друзья, но почему-то не имеют. «Мой кукольный театр больше вашего кукольного театра». «Моя театральная труппа радикальней, чем ваша театральная труппа». Самое важное слово в этих определениях — «моё». Нет ничего плохого, что вы обращаетесь к богатым, но важно понимать, что вы должны будете исполнить их желания. Часто не самые приятные.

Еще есть деньги у фондов. Вероятно, они могут вам помочь, но не всегда планы фондов будут совпадать с вашими. Они могут касаться улучшения экологии, образования, ликвидации бедности, распространения искусства среди людей, которые раньше не имели к нему доступа. Все это замечательно, вы ведь тоже хотите спасать китов — просто не постоянно.

Деньги есть у обычных людей. Собирать их понемногу от огромного количества обычных людей — это тот путь, по которому идут кино и шоу-бизнес. Вы собираете деньги и должны делать то, что должно понравиться всем. Но это в конечном счете невозможно, потому что все ждали от вас разного.

И куда это нас приводит? В конце концов мы плюем на богачей, фонды и частных лиц — приходим и просим у государства. Но, как и в случае с богатыми людьми и фондами, у правительства свои планы. Мы пытаемся привлечь их на свою сторону. Мы занимаемся лоббированием, пытаемся убедить государство сделать то, что нам нужно, сглаживаем острые углы. И в какой-то момент понимаем, что оказались на их стороне. Продали душу дьяволу.

Все это я говорю вам, потому что вы — то поколение, которому нужно решить вопросы, которые не смогли решить мы. Вам нужно четко представлять, чего и каким образом вы будете добиваться, на что пойдете, а на что не пойдете никогда. Что же касается денег, то просите денег у всех и никогда не будьте зависимы от одного источника. Потому что если вы будете зависимы от кого-то конкретного — государства, богачей, фондов или зрителей, — это в любом случае будет продажей себя дьяволу.

Mihail_Shvydkoj

Михаил Швыдкой

Министр культуры в 2000–2004 годах, глава Федерального агентства по культуре и кинематографии в 2004–2008 годах, специальный представитель президента РФ по международному культурному сотрудничеству, художественный руководитель Театра мюзикла.

Помню примечательный проект одного из телеканалов. Он был очень простой: разные видные деятели просто читали Конституцию. Приятно было послушать. У нас очень хорошая Конституция — 1992 года. Многие ее положения — это инструменты для реализации очень важных общественных, социальных и политических процессов в стране. В сфере культуры Конституция работает стопроцентно, потому что в ней закреплены два основных для культуры постулата. Первый постулат: граждане Российской Федерации имеют право на свободное творчество. Если бы кто-нибудь 25 лет назад во время перестройки, при Горбачеве захотел бы создать частный театр, частное издательство, он бы столкнулся с невероятными проблемами, потому что сфера идеологии (а культура была частью идеологии) была абсолютно закрыта для любой частной инициативы. Регуляция создания прачечных, ларьков и торговли сигаретами была значительно меньше, чем регуляция в сфере идеологии. С 1992 года у граждан есть право на свободное творчество. В Советском Союзе членами Союза писателей было всего десять тысяч человек. Сегодня, когда мы пытаемся составить справочник писателей Российской Федерации, оказывается, что писателями себя заявляют сто тысяч человек. Можно сказать, что расцвела графомания. Но, с другой стороны, у любого человека есть право сказать: «Я писатель», а почему бы и нет? Мы, например, открыли Театр мюзикла. Частный музыкальный театр. Просто сели вчетвером с моими товарищами, написали бумажку в какие-то инстанции: «Разрешите нам…» — и всё.

Второй очень важный постулат Конституции в том, что граждане Российской Федерации имеют право на свободный доступ к творчеству. Вот тут начинаются проблемы. Этот постулат не выполняется. Вернее, он трудно обеспечивается. Мы думаем, что Москва — это культурная столица мира, и справедливо думаем. Полагаю, есть три города, где культурная жизнь бьет ключом. Это Нью-Йорк, Лондон и Москва. А потом все остальные. Но проблема состоит в том, что Москва далеко не самый культурно обеспеченный город, если исходить из расчета на душу населения. В Анадыре, столице Чукотки, живет 13 тысяч человек. Там есть киноконцертный зал, библиотека и т. д. Получается, что Анадырь, если брать чистую социологию, — это самый культурно обеспеченный город России. Притом, понятно, количество культурных услуг и их качество уступает московским. Если смотреть на все 87 регионов, то Москва занимает примерно 50 место по обеспеченности.

Итак, Конституция открывает огромные возможности перед людьми, которые занимаются культурой. Но дальше начинаются законы других уровней. В 1992 году утром 1 января, точнее, когда был спущен флаг Советского Союза, мы оказались в стране без законодательства. Страна была новая, а законов для этой новой страны не было. Поэтому проблемой в 1992–1994 годах было быстро заполнить этот вакуум. Были созданы, например, «Основы законодательства о культуре». Они были неплохие, утверждали те же самые позиции, что и сегодня, и там была запись, из-за которой мы потом всю жизнь бодались с министерством финансов, но так и не добились ее исполнения. Там было написано, что на культуру в бюджете должно тратиться не меньше двух процентов от бюджета Российской Федерации и не меньше шести процентов от бюджета регионов. Эти нормы с самого начала не выполнялись. Но тогда — понятно. Денег не было. Баррель нефти стоил 7–8 долларов. Однако не выполняются эти нормы и сегодня, хотя баррель стоит уже 140 долларов.

Есть круг законов, который принимается парламентом, Советом Федерации и утверждается президентом. Есть такой механизм, как Указы Президента. Это не законы, но на некоторые вещи они распространяются. Например, в 1995 году мы проводили эксперимент о возможной приватизации памятников Нижегородской области. По этому поводу был специальный Указ Президента. Наконец, есть подзаконные акты. Это акты правительства, постановления и распоряжения. Есть законы прямого действия, когда в законе все прописано, как и что делать, а есть законы непрямого действия, когда закон всего лишь дает рамки. Наконец, есть министерские акты — те, которые принимает министерство культуры. Это инструментальный акт, который принимается министром по тем или иным позициям. Вместе это и есть свод документов, из которых и складывается культурная политика.

Другой сложнейший вопрос — инфраструктура культуры. В наследство от СССР мы получили определенное количество учреждений. В 1992–1994 годы начался коллапс: профсоюзы освобождались от своих учреждений культуры — домов культуры, библиотек. Муниципалитеты стали их приватизировать, превращая в мебельные магазины, автомобильные салоны. Инфраструктура таяла на наших глазах. В довершение в 1994 году был издан Указ Президента Ельцина о передачи церкви бессрочно и безвозмездно в пользование ее бывшую собственность. Как правило, в церквях были либо клубы, либо кинотеатры, либо музеи. Это еще ухудшило инфраструктурное положение дел в культуре. Эти потери до сих пор не восполнены.

Давайте посмотрим на государственный бюджет. Любой бюджет — это не экономический документ. Бюджет — это документ чисто политический. Сегодня треть бюджета страны — это военные расходы. Если до 2050 года мы не изменим концепцию военных технологий, то нам придется сложно, потому что весь мир переходит с ядерного на совершенно иной тип вооружения. Но чтобы решить военно-технические проблемы, нужно вкладывать в образование. Если мы хотим получить классных специалистов в области инженерии, то нужно вкладываться в культуру. Где-нибудь в Массачусетском технологическом институте
15 процентов времени у студентов занимают курсы по истории искусства и культуры. Одна из бед нашего образования состоит в том, что культуру и образование разделили, произошла дегуманизация образования.

Культурная политика начинается с очень простой вещи. Скажем, у вас в федеральном ведении 200 музеев, 5 музыкальных театров, 12 драматических, 54 высших учебных заведений и т. д. Сколько тратится на социальные выплаты, то есть на зарплату, страхование и т. д.? Если больше 60 процентов, то на бюджет развития ничего не остается. Именно такая ситуация в министерстве культуры.

А надо еще принимать волевые решения — что конкретно развивать. У государства огромное количество обязательств — консервация, сохранение, реставрация памятников. Нужно выделить серьезную часть денег на дебюты, потому что мэтру всякий даст, а дебютанты денег на рынке не найдут. Это вопрос культурной политики — как соотносится распределение средств между сохранением традиций (традиционных видов искусств, культуры, библиотеки, музеи, учебные заведения) и инновацией. Здесь разрывы очень опасны. Когда шла реконструкция Большого театра параллельно строительству Мариинки и созданию депозитария в Пушкинском музее, то есть шло создание инфраструктуры, на собственно развитие искусства оставалось около 10 процентов. Это ничтожно мало.

Если вы посмотрите, например, репертуар оркестров советского времени, то там был Чайковский, Бетховен и какой-нибудь праздничный кюй казахского композитора Кайбергенова. И это было обязательно. Говорили: «Если этот праздничный кюй
не сыграешь, то мы тебе не дадим денег на Бетховена и Чайковского». Когда закончилось вмешательство в дела художников, все стали играть Бетховена и Чайковского, в лучшем случае Малера, афиша скукоживалась на глазах. Сегодня афиша состоит из популярной симфонической музыки. Там уже не тысяча названий, а всего сто. Не пятьсот композиторов, а двадцать. Из программ наших симфонических оркестров вообще ушла современная музыка.

Стена между публикой и современным искусством — это еще одна колоссальная проблема. Публика хочет видеть знакомое, слышать знакомое. «Винзавод», концептуальное искусство — радости для 1 процента от 7 процентов театралов. Отношения современного искусства и современного общества разрушены, а они должны быть частью государственной политики. Потому что без современного искусства общество не развивается.

Да что там современное искусство — у нас публика не в состоянии воспринимать даже искусство традиционное. Деградирует школьное образование. В школе почти нет гуманитарных дисциплин. Смотрите, что происходит. Когда фашисты оккупировали часть территории Советского Союза и Польши, там открывали школы для славянских рабов. Норма национального языка и литературы в этих школах была 200 часов в год. То есть ровно столько, сколько сейчас. Почему я об этом говорю? Потому что сегодня колоссальная проблема России состоит в формировании творчески ориентированных личностей. За что государство дает деньги на культуру и искусство? Не для того, чтобы вы порадовались, когда будете ставить спектакль, а чтобы ваш спектакль оказал влияние на общество и оно начало по-другому дышать и чувствовать. Это сегодня ключевой вопрос культурной политики.

DSC07770

Александр Аузан

Экономист, общественный деятель. Декан экономического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова, член Экономического совета при Президенте РФ, член Правительственной комиссии по проведению административной реформы.

Двадцать лет назад было сделано открытие, которое потрясло экономический мир. Оно называется теорией социального капитала.

Кто-нибудь был в Италии? Южная Италия похожа на азиатскую страну, в ней люди верят только своим. В северной Италии исходят из презумпции, что с незнакомцами можно иметь дело. С незнакомцами, а не с людьми из своего комьюнити, своей профессии, корпорации и прочее. Доверие к незнакомым называют бриджинговым социальным капиталом. От слова bridge — «мост». Доверие к своим называют бондинговым капиталом. От слова bond — «связь». Уровень доверия можно проверить двумя способами, а в России еще и третьим. Во-первых, соцопросами: «Доверяете ли вы людям, можно ли доверять людям?». Во-вторых, экспериментально. По опросам в 1989 году 88% наших сограждан в СССР говорили, что другим людям доверять можно. В 2009 году 88% говорили, что другим людям доверять нельзя. Хотя после пожаров 2010 года, наводнения в Крымске, после Болотной и прочее, я думаю, эти показатели сдвинулись.

А эксперимент такой. Вы бросаете кошелек на улице, в нем 100 долларов и визитная карточка. И дальше смотрите, что с ним будет. Варианты развития событий: его вообще не трогают, его поднимают и звонят владельцу карточки, его относят в полицию, его берут себе. В России скорее всего будет последний вариант. В России есть менее дорогой способ измерять социальный капитал: это плотность и высота заборов. Если бы мы могли рассчитать точную площадь заборов по всей стране, то узнали бы, где как у нас обстоит дело с социальным капиталом.

Причем тут театр? А вот причем. Когда стали разбирать, какие факторы влияют на социальный капитал, то выяснилось, что далеко не последнее место в его создании занимает театр. В театре публика, независимо от художественного направления, стилистики и прочего, начинает пропитываться доверием к незнакомцу. Может быть, потому, что рядом находятся люди со схожими эмоциональными переживаниями.

Здесь есть два существенных фактора. Это наличие антракта и размер холла. Если нет антракта и если людям негде во время антракта разместиться, то доверие накапливается плохо. Людям хочется поделиться схожими эмоциональными переживаниями, походить, пофланировать.

Театральная труппа дает типичный пример бондингового капитала и отличный пример неформального института средневекового происхождения. Она очень хорошо мобилизуется на вражду. Ведь чтобы доверять своим, нужно, чтобы были чужие. Ими могут оказаться другие труппы, департамент культуры, режиссер.

Это очень мощные механизмы. Это объединение своих имеет внутри что-то… теплое. В нашей жизни есть не только социальные, но и биосоциальные механизмы, которые мы унаследовали от нашей длинной животной истории: инстинкт сбиваться в стаю, объединяться вокруг сильного самца. Выживали те, кто признавал патернализм и объединял своих против чужих. Недаром мафия называет себя семьей. Они и есть семья.

Но все же театр в целом производит доверие бриджингового типа. А бриджинговый капитал — главное отличие успешных стран от стран неуспешных. В зрительном зале собираются люди, которые друг друга не знают. Это не то что братва собралась на гулянку, а собрались люди по случайному принципу. Кто-то из них любит этот театр, кто-то любит этого драматурга, а у кого-то был свободный вечер. Если театру удалось вызвать у них переживание, то включаются механизмы, вырабатывающие доверие. Предположим даже, что у этих людей разные переживания. У одного положительные, у другого отрицательные. Но у двух незнакомых людей появилась некая общая тема, появился повод для взаимодействия, возник мост.

Кстати, о мостах. Если бы мосты через реки нужно было строить по принципу «кому как удобнее», то люди строили бы их не поперек реки, а вдоль. Не нужно залезать в воду, не нужно водолазов звать. У нас в стране настроили много мостов вдоль рек, а через реку ведет один мост — который охраняется кремлевскими курсантами. Этот мост заведует отношениями между разными группами населения. «Я с этими на одном поле не сяду» — самая популярная фраза в стране. Каждый считает, что власть должна устранить того, кто ведет себя неправильно. Мы конфликт с соседом решаем через министерство внутренних дел. Министерство становится почти членом семьи. На мой взгляд, лучше ругаться друг с другом, чем вызывать МЧС. Общение с чужим человеком необязательно начинается с солидарности.

Так что если рассматривать театр во всей его совокупности, придется признать: это мощный инструмент, который важен для развития страны. С его помощью можно выращивать в людях доверие друг к другу.

Комментарии
Предыдущая статья
Ад – это все те же 17.09.2013
Следующая статья
Что такое система Станиславского? 17.09.2013
материалы по теме
Архив
Эволюция или революция? Как и чему будут учить в новых театральных школах
Одна из новых важных тенденций в российском театральном образовании — создание независимых структур, предлагающих альтернативу традиционным творческим вузам или диалогическое дополнение к их программам. ТЕАТР. расспросил режиссеров Андрея Могучего, Виктора Рыжакова и Константина Богомолова, для чего они решили создать эти структуры и что их не устраивает в уже существующей системе.
Архив
Три этюда о Петре Фоменко
Петр Фоменко не создал новой театральной системы, но основал самую заметную и влиятельную в постсоветском театре школу. Не задаваясь целью охватить все результаты этой гигантской работы, мы решили для начала сделать своеобразный триптих, посвященный выдающемуся педагогу и режиссеру. Это пока…