Редакция журнала «Театр.» решила, что номер, состоящий исключительно из положительных рецензий, не может претендовать на какую бы то ни было объективность. Этот перекос был нами исправлен. Предлагаем вашему вниманию оценку, данную спектаклям минувшего сезона авторитетным экспертом, чье мнение не совпадает с мнением редакции, однако очень часто совпадает с мнением многих членов нашего театрального сообщества.
Несколько слов о мадам Ля Мерд
Точную дату рождения мадам Ля Мерд установить не удалось, но доподлинно известно, что Павел Мочалов обращался к ней за советами, создавая образы Гамлета и барона Майнау. Старики Малого театра читали вслух ее актерские портреты. Алла Тарасова называла ее в числе своих любимых критиков. Мадам Ля Мерд является автором многих монографий, преподает в театральных вузах страны, имеет ученую степень и является активным блогером, причем часто пишет в социальных сетях под мужскими псевдонимами. Многие корифеи российской сцены, народные артисты России и СССР неизменно прислушиваются к бескомпромиссно честным оценкам современного театра и отдельных его явлений, которые там и сям раздает мадам Ля Мерд.
Журнал «Театр.» взял у авторитетного эксперта короткие комментарии по поводу отрецензированных в номере постановок.
О Юрии Бутусове и его «Макбет. Кино»
Пять часов, четыре акта, три антракта… И вот я представляю себе человека, который не прочитал «Макбета» и пришел смотреть это, с позволения сказать, «Кино». Я-то, как вы догадываетесь, читала пьесу не раз. Но по ходу спектакля я успела забыть, про что она. В чем смысл увиденного, тем более непонятно. Это прежде был застольный период — посидели, поговорили, разобрали текст, выстроили какие-то смыслы. Нынешняя режиссура так не работает. Зачем предварительный разбор? Мы и так всё знаем. Мы сразу побежали на сцену. Включили громкую музыку. Начали танцевать. Авось все как-то само собой поставится. Нет, милые мои, не ставится само собой! Если ты не придумал, что ты хочешь сказать, оно само не скажется. Хоть ты какого дыма напусти. Хоть каких шуток нашути. Хоть какой кровищи на сцену налей. Хоть портрет Алена Делона поставь. И при чем тут Делон, спрашивается? А ни при чем! Мы посмотрели кино — мы пошли ставить спектакль. До спектаклей дорасти надо. Если же ты дорос только до дискотеки, ставь дискотеку. Если ты диджей — не лезь в режиссуру. Дискотеке ведь в отличие от спектакля смысл не нужен, она может продолжаться и четыре часа, и пять: только знай себе — меняй пластинки.
Про «Кеды»
У нас что ни пьеса, то поколенческое высказывание. Походили с диктофоном, пособирали материал — уже пьеса. Три предложения вместе сумели соединить — уже поколенческое высказывание. Я помню первые постановки Розова, помню Вампилова… Вот это были поколенческие высказывания. Мы сидели в зале и плакали. А тут одно прекраснодушное свистоплюйство. Артисты тоже… Что они умеют? А я вам скажу, что они умеют. Они кеды носить умеют, шарфики, маечки в дырочку. Вот это — да, это они научились. А играть — нет, не умеют. В питерском спектакле вообще дискотеку какую-то утроили со светомузыкой. В зале все с телефонами сидят, СМС пишут. И тоже в шарфиках, в кедах. Я вам так скажу: какое поколение, такое и высказывание — про кеды. Больше им не про что сказать!
О Дмитрии Волкострелове и Ко
Я отовсюду слышу — Волкострелов, Волкострелов. Решила посмотреть, что ж это такое. Пришла в Театр наций, усадили меня в какую-то палатку, жду, когда и где начнется спектакль. Пять минут проходит, десять, полчаса. Спектакля нет! Из динамиков какой-то голос на одной тухлой интонации бубнит текст. Действия никакого. Ролей никаких. Скука смертная. Рядом со мной сосед заснул, захрапел. Я уж не стала будить. Невнятные персонажи бродят по сцене, шепчут чего-то. Что шепчут — не слышно. Со сценречью совсем беда. Да драматургу-то и сказать нечего. Обыкновенная проза, почему-то называемая новой драмой. Зияющая пустота. Полная профнепригодность, прикрытая претензией на новые формы. В другом спектакле Волкострелов с компанией вообще решили текст показывать в виде титров. А артисты пусть сидят себе и молчат. И правильно решили. Надо же профнепригодность маскировать как-то. Хочется спросить, на каком посту вы стоите? Что у вас за душой? Что вы на Таганке-то будете делать, дорогие мои!
О Марате Гацалове и МХТ
И вот опять все те же ошибки. И вот опять все та же Ксения Перетрухина, уже не раз «порадовавшая» нас своей, с позволения сказать, сценографией в спектаклях Дмитрия Волкострелова. Первое, что хочется сказать новоявленной авангардистке: милочка, в зале совершенно нечем дышать! Прежде чем думать о новых формах, ты подумай сначала о вентиляции. Да и что во всем этом нового? Это же все уже было, уже с 70-х годов все эти жалкие потуги на создание нового театрального пространства всем известны. Вот, помню, в 1976 году я была в Венгрии — ездила с мужем в командировку, — так там в одном из театров стояли точно такие же картонные коробки, в которых сидели зрители. Точно так же артисты разносили их в конце. И кто помнит сейчас этого сценографа, кто помнит режиссера, который это все наворотил на сцене? Я не знаю, куда смотрит Лелик Табаков, каких советников он слушает. Вряд ли эти советники сообщили ему, что режиссер Гацалов только что блистательно провалился в Эстонии. И неудивительно. Это нашим наивным зрителям можно впаривать всякую тухлятину под видом авангарда. Западный зритель продукты второй свежести уже давно не ест.
О спектакле «Толстой — Столыпин. Частная переписка» в Театре.doc
Каждый раз буквально заставляю себя пойти в этот подвал. Жарко, тесно, кругом потные люди. Иногда туда заносит приличных артистов, но спектакли это не спасает. Снова все с листочками, снова не учат текст. Конечно, зачем его учить, если не надо входить в образ, не надо перевоплощаться. Так можно и пять спектаклей в день сыграть, и десять. И все без отдачи, на холостом ходу! Сейчас любят говорить про антрепризные постановки, что это чес. Но в антрепризах люди хотя бы текст знают наизусть. Они как-то учатся общаться с партнером, они надели костюмы. А тут и этого не обнаружишь.
Так почему же то чес, а это нет? Потому что Doc по провинции не ездит? Да кто его туда позовет! Ведь даже в провинции человек может отличить, где профессионал, а где халтурщик. Спектакль о Толстом и Столыпине… Но Толстой был барин, Толстой был граф, а тут я вижу небритых, помятых людей. Толстой — это фактура, это человечище. А посмотрите на эти лица в подвале. Посмотрите на артиста, играющего Толстого! Он даже пройти ровно не может. У него походка расхлябанная. Да какой он граф? Мне все время хочется встать и спросить: да какой вы граф, батенька?
О Дмитрии Крымове
«Нету их, и все разрешено», — написал когда-то Давид Самойлов. Я иногда думаю, что сказали бы Георгий Александрович Товстоногов, Анатолий Василевич Эфрос, если бы они увидели опусы Дмитрия Крымова — что 7, что 8, что 3 или 5. Наверняка объяснили бы ему, что поставить хороший капустник — не то же самое, что сделать спектакль. Но мы живем в эпоху «лайт искусства» — облегченного, как нежирные пирожные (хотя мне мой врач объяснил, что там одна химия и вреда еще больше). И капустники уже можно выдавать за драматическое искусство. Театр Крымова, сценографа, назначившего себя режиссером, сегодня объявлен модным. Наши критики подняли его на щит. И остановить их некому. Лия, Лиечка, народная артистка и борец за демократию! Мы же с тобой в дом отдыха вместе ездили (помнишь, я тогда еще первый раз разводилась). Ты ж боготворила Анатолия Васильевича, а теперь сама в таком участвуешь! Это как?! Мастера, всю душу в свое дело вкладывавшие, ушли — и теперь все можно?
О Юрии Погребничко
Нельзя одним ключом открыть все ларчики. А ведь именно это и пытается делать уже очень много лет одаренный, в общем-то, режиссер Юра Погребничко. Он неплохо начинал. Помню, я в 80-е ездила в Петропавловск и еще тогда обратила внимание на Юру. Это был ищущий художник. Но с тех пор много воды утекло. И что мы видим каждый раз? Одни и те же ватники. Одни и те же ушанки. Одни и те же кирзовые сапоги. И все те же песни. Нет, поначалу это было даже неплохо. Я люблю советские песни. Но вот уже 40 лет я слышу их в спектаклях Погребничко! И ходят, и ходят в своих сапогах. И поют, и поют. И в «Трех сестрах» поют, и «Школе для дураков» поют. А отчего поют? Иногда думаешь — может, оттого, что сказать-то уже и нечего.
О Кирилле Серебренникове
Я вам так скажу: единственный удачный спектакль, который поставил в прошлом сезоне Серебренников, называется «Изгнание Сергея Яшина из Театра им. Гоголя». Этот спектакль у Серебренникова, безусловно, удался. Дорвался-таки. Нарушая все нравственные табу, потеснил старшего товарища. Браво! С остальным не задалось. Стоило ли увольнять профессионала Яшина, чтобы выскочка без диплома гнался за вчерашней модой? Нам рассказывали, что прежнего худрука отставили, потому что в Театр Гоголя не ходят зрители. А вы полюбуйтесь, как они уходят со спектакля «Идиоты». Уже на двадцатой минуте начинают тянуться к выходу. И есть от чего бежать. Некрасивые поступки, нарочито некрасивые тела. Все рассчитано на дешевый эпатаж. Во всем разлито болезненное подростковое сознание. Говорят, Серебренников критикует Россию и ее власть. Про критику не знаю, но боли за родину тут нет, а у власти Серебренников давно и сытно ест с рук. Посмотрите, какой лакомый кусок себе отхватил — прямо у Курского вокзала! И, кстати, зачем было браться за все эти киносценарии? Неужели пьесы закончились? Или у нас кино посмотреть негде? А концерты в театре зачем? Дискотек вокруг мало? О чем думает департамент культуры? Он, что, не видит, как городской театр превращается в концертно-развлекательный центр, в котором непрофессиональный режиссер удовлетворяет свой интерес к идиотам за государственный счет?
О Валерии Фокине
Невозможно спектакли ставить с холодным носом. А Фокин все время с холодным носом, я сама однажды потрогала. Вот он борется с формализмом. Но при этом он формалист — хуже некуда. Для него нет сокровенных тем — даже блаженную Ксению Петербургскую, и ту не пожалел. Если формалист берется за Гоголя или Достоевского, то получаются не Гоголь и Достоевский, получаются гоголевщина и достоевщина. А то и вовсе, прости господи, чертовщина. И выпрыгнуть из этого заколдованного круга Фокин уже не может. Сам черт водит его по этому кругу. Он ведь и сам иногда проговаривается — «Литургия Zero». Лучше и не скажешь. Действительно — зеро…
О «Москве — Петушки» Сергея Женовача
Единственное, на что я могла смотреть в этом спектакле, — люстра из бутылок водочных. Но это вы по наивности думаете, что ее Саша Боровский сделал — люстру папа его придумал для Любимова. Но у Юры же характер страшный, спектакль они не выпустили — Дэзик бедный, как он столько лет на «Таганке» это терпел, не знаю. Он же мученик был! И вот Саша взял папину люстру, на которую только и можно смотреть у Женовача. Слушать-то там ничего нельзя! Ну, мальчик этот вышел. Хороший мальчик — я его видела еще в школе, в ГИТИСе. Но дальше-то что? Его же не научили ничему. Веничка Ерофеев, я же помню его. Он уже совсем испитой, больной был, хрипел хуже, чем Володя Высоцкий. Но мы собирались, ловили его каждый вздох, каждое слово. С ним весело было. А тут я и поспала, и по сторонам посмотрела. Артисты даже водку не умеют пить, я не говорю про остальное — девочка лежит на герое полуголая, тело синюшное, в гусиной коже — никаких представлений об эстетике! Водки в буфете дали настоящей, и то спасибо. Пила и сама себе приговаривала: выпьем, Саша, где же кружка — за папу твоего, у которого ты люстру украл.
О «Египетской марке» в Мастерской Петра Фоменко
С тяжелым сердцем шла я в Петин театр. Так и оказалось. Мальчик какой-то, полуголый, с куриным тельцем, скачет на одной ноге, повернуться не может, потому что вся сцена завалена. Художница молодая, вместо того чтобы создавать игровое пространство, засыпала его всяким мусором — все, что в реквизиторской было, все и вывалила, актерам, бедным, ступить некуда. Чему их Петя учил? Он их учил работать с поэтическим словом, а не мусор по сцене таскать. Какой Мандельштам, о чем вы? Научитесь сперва внятно говорить по-русски, двигаться по-человечески. Женя Каменькович, очнись! Найми им педагога хорошего по речи, по сцендвижению, ведь это ж смотреть тяжело! У Пети был Пушкин, Шекспир, Боря Вахтин был.
Я помню мы все собирались компанией — и Петя приходил. Он тоже выпивал — он же хулиган был, его из школы-студии МХАТ выгнали за хулиганство, и правильно, между нами, сделали, но не хочется сейчас плохого говорить. Так вот. На этой же сцене поставлены лучшие Петины спектакли! Я еще схожу, посмотрю, в каком они сейчас состоянии. Ведь никто не смотрит за ними — им некогда, они Мандельштама читают.
Об «Идеальном муже» Константина Богомолова
После этого спектакля в стенах МХТ хочется немедленно сделать дезинфекцию. Ибо смердит! Мы давно уже привыкли к планомерному уничтожению русского психологического театра, но теперь мы наблюдаем это уничтожение, этот разгром уже в самом МХТ! Дожили! Устроенное господином Богомоловым шоу — другого слова не подберу — претендует на критику современной низости, но низости и пошлости в нем действительно много, а вот критики я что-то не вижу. Ибо претендующий на фронду господин Богомолов на самом деле глубоко сервилен. Это мы теперь умеем — и рыбку съесть, и на велосипеде покататься. И фрондером прослыть, и властям подмигнуть. Литературный так называемый талант Богомолова подлежит глубокому сомнению. Режиссерская же его некомпетентность несомненна. Тут нет никаких оригинальных идей, сплошная калька с польского или немецкого театра, как будто мало нам этого добра и без Богомолова за последнее время завозили.
О Льве Додине
Лева Додин — талантливейший человек. Я и сейчас вспоминаю его ранние спектакли, его «Братьев и сестер», его «Дом». Вспоминаю и плачу. Там была боль, там был нерв, там мы чувствовали любовь к человеку. Но в 90-е годы все изменилось. Режиссер стал ездить по миру, режиссер вкусил заграничный успех. И боль, и нерв, и любовь — все, что было русскому зрителю так дорого в его театре, он умело завернул в западную упаковку. На место Федора Абрамова заступил Владимир Сорокин. И пошло-поехало… Задрав штаны, мы гонимся за актуальностью, за театральной модой. Сокращаем, переиначиваем. Вот «Коварство и любовь» — ну нельзя за два часа что-то серьезное сказать про пьесу Шиллера. Или «Враг народа» … Опять же эта дешевая социальность, которой теперь так много вокруг. Западная упаковка осталась, а обертывать уже и нечего. Не для души это все, не от души. И понятно почему — изменяя себе, изменяешь искусству!
О «Евгении Онегине» Римаса Туминаса
Позвали в академический театр варяга. А он не чувствует русской поэзии! Да и как чувствовать! Ну что литовский хуторянин может рассказать мне о Пушкине? У него в Литве огромный участок — видимо, покосил траву, выпил водки и решил, что знает что-то о России. Нет, не знает. Два Ленских, два Онегина — что это добавляет к пониманию великого произведения? И зачем их столько? Артистов надо занять побольше, чтоб не зря зарплату получали — это, что ли, и есть европейский подход?! Для Туминаса что Лермонтов, что Пушкин — все едино: включим громкую музыку, посыплем сцену снежком, девочек выберем самых замурзанных, дадим им гармошки… Странно, что он аквалангиста в ластах по подмосткам не заставил ползать, как в «Маскараде». Зато зайчики прыгают вовсю. Зайчики и снежок — вот вам и образ России!
Об Алексее Паперном
Ну играешь на гитаре — играй себе. Кто ж тебя в театр-то тянет? Человек законов драматургии не знает. Путается в собственных героях — то А у него Б, то Б — А. Ты прочерти линии! Сведи концы с концами! Говорят, что это такой импрессионизм. У нас если не немецкий театр, то уж обязательно импрессионизм. А по мне, это просто пофигизм. Грузин какой-то играет грузина. Пианист — пианиста. Баянист — баяниста. Вообще, количество непрофессионалов на площадке зашкаливает. И все тут как будто бы из подбора — и текст, и артисты, и декорации. Все, что есть под рукой, тащи на сцену. Кто-то там мимо проходил, приглашай всех в спектакль! Заходи кто хочешь, ставь что хочешь — это вообще принцип «Платформы». Она с самого начала была похожа на проходной двор. Но если так будет продолжаться, в проходной двор у нас скоро превратится весь театр.
О Liquid theatre
Социальных проектов мы уже видели-перевидели. Что это значит? Это значит — мы пойдем к наркоманам, к педерастам, к убогим, к бомжам и будем с ними говорить, будем на них смотреть — больше нам смотреть не на что. И потом из этого соберем спектакль. Здесь пошли в наркологическую клинику. Ну и что они там увидели? Вот, говорят, «движенческий театр». Но, дорогие мои, чтобы делать «движенческий театр», надо сначала научиться двигаться. Танцевать надо научиться. Вы для чего ходили к наркоманам? Вы у них, что ли, хотели научиться движению? Ну вот и научились. Беспорядочно дергать ногами и руками — это еще не танцевать. Давно уже замечено, что непрофессионалы должны обязательно чем-то себя прикрыть — или социалкой, или патологией, или иронией. Или фиговым листочком постмодернизма. Но мы не слепые. Мы видим, что там спрятано за фиговым листочком.
Редакция журнала «Театр.» благодарит мадам Ля Мерд за то, что она нашла время побеседовать с нашими корреспондентами.