В Казани прошел ХV Международный фестиваль тюркоязычных театров «Науруз». C подробностями – наша корреспондентка Ольга Фукс.
Науруз – праздник весеннего равноденствия – слово из доисламской и дохристианской древности тюркских народов, когда они еще не разошлись по основным конфессиям и государствам в их современных границах. «Науруз» – театральный смотр огромной языковой группы (и сопутствующей тревоги за судьбу этих языков) – возник как советский фестиваль для Средней Азии, кочующий по ее республикам. Чуть было не погиб с распадом Союза. Возродился в Татарстане, который во всем соревнуется с Башкортостаном (у соседа есть «Туганлык»). Разросся до настоящего международного формата, вобрав в себя такие страны, как Турция и Иран. Позволил себе отказаться от соревновательности и решений жюри ради декларации иллюзорного, но важного для всех равенства в театральном контексте. Со всем миром отсидел на самоизоляции в онлайн-формате, проведя рекордное количество лабораторий. И в этом году позволил себе компромиссный вариант с живыми спектакля-ми и видеозаписями. Корреспондентке «Театра» удалось посмотреть двадцать спектаклей – это чуть больше половины программы.
По театру встречают
Конечно же, «Науруз» – это пестрое лоскутное «одеяло», сшитое не только по соображениям театральной новизны, но и по соображениям идеологии. Тюркские театры очень разные, как и страны, состояние которых отражаются в театре, как в зеркале. В Казахстане, например, театр развивается наперегонки с динамичным обществом. Изоляция Таджикистана, Туркменистана и до недавнего времени Узбекистана отражается в театральной игре, отчасти навязанной и точно застрявшей в прошлом веке. В Хакасии актеры моложе сорока учат роли на незнакомом им родном языке – и ухо ловит особую певучесть в речи пожилого актера и резкую обрывистую речь молодых. А в татарском вербатиме своя публика хохочет не только над текстом, но и над воспроизведенными акцентами, которые старательно вытравляются в театральном институте, но вызывают у людей ностальгию по своей малой родине. Но можно найти и общее: частое обращение к мифам, легендам, сказаниям, близость мира горнего и мира дольнего, соседство жизни и смерти – и вежливое равнодушие к сегодняшнему дню.
Попасть в список
Только два спектакля «Науруза» были поставлены по текстам, не связанным с тюркской тематикой. Это почти бессловесная пластическая «Шинель» чувашского ТЮЗа им. Сеспеля в постановке Владимира Беляйкина, где юный страдалец Башмачкин (органичный в своей хрупкости Николай Миронов) к финалу обретает черты Иисуса Христа – только без гоголевской мести и без христова вознесения. И прогремевшее уже на многих фестивалях «Королевство кривых» из Альметьевского театра в постановке Антона Федорова. Получив предложение поставить детскую сказку, режиссер сочинил спектакль-наваждение о мрачном зазеркалье университета, где пропал друг главной героини и сама она обречена на исчезновение. Мутные списки (не)благонадежных, палач из профессоров, который постоянно тренируется, рубя морковку на настоящей деревянной плахе, сокурсницы-вороны с мертвечиной в глазах и «продолжительными аплодисментами» вялых ладошек-крыльев; рыдающая от страха единственная верная подруга (да и она – зеркальное отражение) напоминают не только сталинское время (усатый истукан контролирует происходящее, как вертухай на вышке), но и наше.
Абай. С Пушкиным на дружеской ноге
Казахстан представляли два спектакля – и оба посвящены поэту Абаю (Кунанбаеву). «Удивительная трагедия» (Молодежный театр «Дариға-Ай», Семей) в постановке Гаухара Адая отправляет Абая (и его спутницу – душу, совесть, вдохновение) на вымышленный суд чести, приговоривший к казни двух влюбленных. Рефлексирующий гуманизм Абая (который постоянно сомневается и в своих силах, и в своей любви к дикой нравами родине) противопоставлен жестокости традиций и «скреп» (которую поддерживал, в том числе, и отец поэта). А между этими полюсами – растерянный безвольный народ (каждое лицо частично замотано полотном, каждая личность – размыта). «Абай. Впечатления» (Театр кукол, Алматы) в постановке Антона Зайцева переводит мерную дидактическую поэзию Абая на театральный (подчеркнуто не иллюстративный) язык. Его обитатели – люди с птичьей походкой, забывшие о мечте, о душевном полете. Особняком держится – мальчик Икар, который пытается взлететь: то сверяется с учебником, каков должен быть угол размаха крыльев, то пытается из веревки соорудить пропеллер (а после неудачи ловит себя на мысли: а не удавиться ли мне), то сооружает летательный аппарат из веток, но вдруг замечает на них гнездо – и отказывается от своих амбиций ради чужой жизни. С ними соседствуют куклы – Пушкин, обучающий Абая стихосложению (Пушкин живо интересовался казахским фольклором, Абай много переводил Пушкина), Петрушка-революционер, маленький человек в руке Бога, которая дает ему защиту, но и ограничивает его пределы. А главным символом спектакля становится птичье перо – «инструмент» полета и поэзии.
На последнем «Наурузе» было еще одно посвящение выдающемуся деятелю культуры – композитору Салиху Сайдашеву в спектакле Театра драмы и комедии им. Тимчурина «Сайдаш. Бессонница» (режиссер Резида Гарипова) с трагической (как положено крупному художнику в ХХ веке) судьбой. Самый европейский по форме спектакль фестиваля использовал разные пространства и закоулки театра, гримерки, лестницу, зал и сцену. И оставил в памяти несколько замечательных мелодий и визуальных образов: афиши спектаклей, которые превращаются в арестантские номера, обыск и арест с разбросанными по полу, растоптанными, утраченными рукописями, танец двоих разлученных, между которыми – как общая душа – «танцует» белая ткань, распад сознания (пятеро взрослых Сайдашевых в белых костюмах и юноша Салих в национальной одежде с нотами в руках, который усердно пишет ноты, а вокруг – манекены с воздушными шарами вместо голов, безликая тол-па).
Борьба за манкурта
У нынешнего фестиваля – акцент малых тюркских народов Сибири. В программу попали сразу три постановки Баатра Колаева (выпускника Владимира Левертова и Марка Захарова) в разных театрах. «Алып Пил Тараан» (Хакасский драматический театр, Абакан) – визуально избыточный и ритмически медитативный, этакий театр Кабуки на хакасский лад – отсылает зрителя к легенде о богатыре, которой преодолел много дорог, трудностей и искушений, чтобы возродить свой род. «Колыбель» Национального драмтеатра Алтая основана на легенде о манкурте из романа Чингиза Айтматова «И дольше века длится день» (как выяснилось, частый сюжет на фестивале «Науруз») и тюркской поэзии VI-XII веков (Орхоно-енисейские надписи). А тема потери памяти (ей яростно и безнадежно пытается противостоять мать героя) – потери убийственной, непоправимой – стала едва ли не главной темой всего фестиваля. Но если в первых двух спектаклях режиссер остается в пространстве ми-фа, то в третьей фестивальной работе – спектакле «Чанар Хус» (Хакасский театр драмы и этнической музыки «Читiген») – режиссер переносит сюжет мифа в современность (хотя мифический сюжет об охотнике, который измазался кровью оленя, чтобы проверить любовь жены, смотрится очень странно в современных реалиях). Главный герой мифа, охотник Чанар Хус в новой реальности становится крутым, властным, нечистым на руку дельцом, который позволяет себе ставить любые эксперименты и раздвигать границы дозволенного. И только трагедия, которую он спровоцировал собственными руками, очеловечивает его.
Важной работой стал спектакль «Хуума» в постановке Сергея Потапова (Театр коренных малочисленных народов Севера). Сложный перевод названия означает что-то вроде «мираж стада». Старый эвенк с немой приемной дочерью и молодым якутом-попутчиком стремится найти Мир теней – свою малую родину, где он мечтает обрести вечный покой, надеясь, что попутчик подарит его отверженной дочери ребенка и смысл жизни. А находит убитого русского парня в телогрейке зэка, решая проводить его в Мир теней, к своим родителям, с почестями – вместо себя. Незаконные похороны убитого длят цепочку трагедий – и вот уже якут вынужден примерить одежду зэка и пустить в себя пулю, что-бы разорвать замкнутый круг неудавшейся жизни. Но все-таки оставить после себя сына. Люди Севера с легкостью отказываются от земной жизни ради миражей, хоть и мечтают продлить свой род…
Уходящая натура
Но для осмысления национальной идентичности мифов и легенд уже мало. Сразу два спектакля (один – двухсерийный) были созданы в технике вербатим и посвящены татарской деревне, источнику вечной силы и тревог, что однажды она исчезнет. Айдар Заббаров с актерами Татарского театра имени Камала взяли более пятидесяти интервью в двадцати деревнях, прочитали множество дневников и, кажется, не захотели делать жесткий отбор. Так появились два очень неровных, но живых спектакля на семерых актеров – «Я не вернусь» и «Я не вернусь. Мечты», где важна не только сама история, не только характерные черты рассказчика, но и диалекты языка. Время действия растянулось от сере-дины прошлого века до наших дней. Среди них были как удачные зарисовки, так и целые мини-спектакли, например, сюжет о четверых голодных мальчишках-сиротах, которые идут зимней ночью в соседнюю деревню на благотворительный спектакль для фронта и не могут заплатить за вход.
Разговоры об умирании деревни звучат, пожалуй, в любом народе. Но вот пример Буинского театра говорит об обратном. Небольшой – всего 20 тысяч жителей – город стал местом силы и притяжения для многих театральных процессов (директор театра Раиль Садриев вдохновился – ни много ни мало – примером Авиньона: тоже ведь маленький город, а родил такой фестиваль!). Несколько лет назад здесь был заварен густой бульон из лабораторий, читок, фестиваля «Буа: пространство диалога», приглашений режиссеров и критиков, что дало свои плоды – небольшая труппа театра, где не у всех даже есть театральное образование, стремительно набирает силу. Доказательство тому – «Жребий» в постановке молодого режиссера Тимура Кулова, героинями которого стали деревенские бабушки. Им нужно отчитать заупокойные молитвы над умер-шей подругой. Терпеливыми богомолками их назвать нельзя, зато каждой есть, что вспомнить из своей горькой, бесконечно длинной и до обидного короткой жизни, сквозь муть которой удается разглядеть и проблески счастья. Теплый, нежный спектакль, сыгранный совсем молодыми актрисами, балансирует на грани между обыденным ужасом и терпким юмором. И тот мир, который на наших глазах безвозвратно уходит в прошлое.