Наши корреспонденты рассказывают о спектакле-победителе форум-фестиваля «Особый взгляд. Регионы» – проекте «Плюс-минус спектакль» (Фонд «Солнце внутри» и Картинная галерея города Набережные Челны).
В марте 2021 в Казани, на площадке Национальной библиотеки Татарстана, прошел форум-фестиваль социального театра «Особый взгляд. Регионы»: четырехдневный срез театральных и междисциплинарных проектов Поволжья, опутанный лекциями, встречами и воркшопами, где «агенты» разных областей социального искусства искали поля пересечений. Социальный театр – старое изобретение в новом качестве и рамке, которое в действительности являет собой не отдельный вид театра, а имманентное театру качество. Точечная связь с локальным контекстом, реактивная способность быть в связи с неблагополучными зонами жизни общества, эмпатия к «исключенным» и желание сделать все если не равным (утопия!), то проблематизировать неравенство – вот свойства социальности, которые могут реализовывать себя в самых разных форматах или вообще вне их.
«Плюс-минус спектакль» казанской художницы и режиссера Ксении Шачневой – крутейший пример такого театра, в котором свидетельское встретилось с художническим, вербальное с телесным, обезоруживающая откровенность участниц, женщин с инвалидностью, живущих в Набережных Челнах (единственные два «признака», по которым актрис можно аттестовать) – с паттернами сознания «нормотипических» зрителей.
Александра Дунаева, вместе с режиссером Борисом Павловичем собравшая театральную программу форума, поговорила с Ксенией Шачневой, а казанский журналист Андрей Абросимов, участник семинара по критике, проходившего на «Особом взгляде», – записал монолог Юлии Ахметзяновой, основательницы фонда «Солнце внутри» и руководительницы группы людей с инвалидностью. Материал подготовила Кристина Матвиенко.
Александра Дунаева: Как появился замысел спектакля?
Ксения Шачнева: Юля Ахметзянова позвала меня делать выставку для Набережночелнинской картинной галереи вместе с подопечными ее фонда. Уже в процессе работы появилась идея спектакля и началась работа над ним. Создать спектакль — это было желание участниц и создательниц спектакля, очень ясно проявленное. Назову имена: Анастасия Плеханова, Алсу Хайруллина, Вероника Плеханова, Аделина Рахматуллина, Лена Фархутдинова, Наталья Лапшина, Эльза Ярушкина, Лилия Лутфрахманова. Было несколько важных вещей, которые они озвучили в самом начале: они хотели говорить о себе; они хотели, чтобы окружающие больше узнали о таких людях, как они; они не хотели никакой жалости. Что угодно, только не слезки. Началось наше знакомство, долгие разговоры. Мне было важно понять, в чем у каждой из девушек личный интерес, в чем групповой интерес, есть ли общая цель. Разговоры оказались гораздо более долгими, чем мы предполагали.
Участницы почти сразу сформулировали, что аудитория будущего спектакля — это люди, которые ничего про их жизнь не знают. Но как понять, что этим людям хотелось бы узнать? Так возник запрос на исследование — и для меня, и для них.
Я могла, конечно, ответить только за себя, и я отвечала много раз. Вот это мне страшно интересно. Они мне не очень верили. Им казалось, что все это фигня, и они постоянно себя обесценивали. Отсюда выросло название проекта, который объединяет выставку и спектакль, — «Ничего особенного». Это именно те слова, которые участницы постоянно про себя говорили и до сих пор продолжают говорить.
Так Алсу не призналась нам про бочче — другая участница сказала о ней: «Вы знаете, у нас Алсу бочче занималась, входила в сборную Татарстана, участвовала в играх по всей России». Я говорю: «Но почему же она об этом никогда не упоминала?» «Наверное, думает, что в этом нет ничего интересного», — ответили мне. Мне приходилось говорить: «Алсу, знаешь, мне тебя сдали». «Ну да, — говорит, — но я уже не играю, это я когда-то, сейчас уже не умею». И буквально каждой нужно было время, чтобы проявиться и понять, что ее жизнь может быть интересна другим.
Мы устроили опрос в социальных сетях о том, что было бы интересно окружающим узнать о жизни наших героинь. Были странные вопросы, были супернекомфортные, на которые они не сразу захотели ответить. Вопросы про секс, про жизнь с родителями и что будет, если родители умрут, и т.д. Я разбила все вопросы на блоки, и мы начали с тех, которые казались мне наиболее простыми. Конечно, быстро выяснилось, что они совершенно не простые. Но процесс был запущен, и участницы поняли, что они в безопасности, что можно открыто говорить о каких-то вещах, которые они не привыкли озвучивать. Многие из их историй очень меня удивили и продолжают удивлять. Например, история о том, как к участнице подошел человек, дал сто рублей и сказал: «Шоколадку купи». Она ответила, что не надо, а он не понимал, в чем проблема. Эта история привела меня в замешательство, и я показала это — чему остальные, в свою очередь, удивились и стали рассказывать о том, что им всем подавали деньги.
Моя работа состояла в основном в том, чтобы удивляться.
А.Д.: Мне кажется, для этого спектакля очень важна атмосфера доверия. Как собирались на этот проект участницы? Насколько они были знакомы между собой прежде?
К.Ш.: Некоторые были хорошо знакомы еще до проекта: в Челнах, насколько я понимаю, всего одна специальная школа, которую многие наши актрисы закончили в разное время. Кроме того, они участвовали в других проектах фонда «Солнце внутри». То есть находились в отношениях разной степени близости. Но были вещи, которые они впервые узнавали друг о друге и тоже удивлялись.
Не все истории дошли до сцены. Одна из участниц, Надежда, переехала в Казань за два месяца до премьеры. Она проделала с нами большую часть пути, и была уже понятна ее история — о прыжке с парашютом — но ее не удалось доделать. Еще с нами была Эльза. Когда начинался проект, она была на раннем сроке беременности. Мы думали, что спектакль выносим раньше, чем она ребенка, но получилось по-другому. Эльза не смогла участвовать в показе из-за детей, поэтому в конце спектакля мы поставили короткое видео с ней — чтобы она присутствовала с нами на сцене хотя бы виртуально. Мне очень хотелось, чтобы она рассказала о беременности и материнстве женщины с инвалидностью. Был случай, когда врач очень долго не замечал беременность пациентки на коляске. Это показывает, насколько общество не готово принять то, что женщина на коляске вообще может рожать. Я сама прошла через роды и помню, что это был сложный опыт, связанный с медицинским насилием. Но если ты на коляске, то его можно умножать на двадцать. Было бы круто об этом поговорить. Эльза очень хотела на сцену и, надеюсь, это еще произойдет.
А.Д.: Как проходила работа? Где заканчивалась ваша воля и начиналась воля соавторов?
К.Ш.: Я могу вносить предложения, убеждать, но если мне не удается переубедить участницу, то мы оставляем все, как хочет она. Я всегда старалась держать в фокусе тот факт, что их интересы для меня важнее, чем мои интересы. Потому что… да много почему.
Если здесь есть конфликт, то он не про художественное целое и волю соавтора. Есть же еще интересы зрителя. Думаю, именно с ними была связана та позиция, из которой я выступала. Ее я старалась придерживаться. Мне кажется, что сделать что-то на сцене гораздо круче, чем сказать. Можно рассказать или показать на видео, как играют в бочче, но если есть возможность поиграть на сцене, то это круче. То есть я вижу, когда форма считывается зрителем, а когда тяготит его; я понимаю, какая форма эффективнее для того, чтобы донести историю. Это, наверное, основное, что я привнесла в спектакль. Некоторые мои предложения были не совсем понятны. Участницы спрашивали: «Нууу… а зачем мне это делать?» Я не настаивала, но просила попробовать. И когда мы пробовали, то чаще всего и другие видели, что это работает, и соглашались оставить тот или иной ход.
О способах подачи истории мы много говорили — обсуждали и один на один, и в группе, думали о том, как сокращать тот или иной текст или как ярче выявить мысль автора, не изменяя историю. Везде, где я могла передать инициативу актрисам, я старалась это делать. И они очень друг друга поддерживали. Некоторым из них даже не надо ничего передавать — они и так идут на три шага впереди меня. Были и те, кто находился в оппозиции. И это тоже ок. Люди не обязаны договариваться до чего-то одного. Но если в своей позиции один человек подставляет других, а у нас такое было, я не вставала на сторону этой участницы.
Мы с самого начала договорились о том, что это работа. И если мы ее делаем, то мы и друг перед другом ответственны как коллеги. Так, в общем, и было. Мы делим ответственность за наш проект. Понятно, что наши позиции не были равными, но там, где они могли проявлять инициативу и помочь друг другу, они помогали.
А.Д: Что-то изменилось в вашей жизни в связи с этим проектом?
К.Ш.: Так получилось, что одновременно с челнинским проектом я работала в Казани над «театром горожан». И, конечно, эти две вещи связались друг с другом. Я задумалась, что вообще мне интересно в театре? Ведь я пришла сюда из совершенно других областей — архитектуры, дизайна, издательского дела. Моя работа с фондом «Живой город» началась, когда появилась площадка «Угол». Я нарисовала им фирменный стиль, некоторые афиши — просто потому, что мне нравилось, то, что они делают, хотелось их поддерживать. И случайно так получилось, что я как художник оформила детский спектакль «Дети и эти», который до сих пор стоит в репертуаре. Ну ок, сделала и сделала, можно дальше своими делами заниматься. То есть сначала моя работа в театре носила стихийный характер, я совершенно не думала о том, что я здесь делаю и зачем. Мне было интересно и все. Потом стало понятно, что мне интересно про людей и про «сейчас». И свидетельский театр оказался удачным ответом на мой внутренний запрос. Мне нравится, что непрофессиональные актеры гораздо более пластичны, чем профессиональные. Что они гораздо свободнее. То есть, у всех есть какая-то несвобода, и у меня в том числе. Но любая несвобода тоже о чем-то говорит в человеке и для меня даже эта несвобода у «горожан» интереснее актерской. У меня был опыт, когда мы интервьюировали замечательного художника и очень обаятельного человека Виктора Тимофеева, жителя Мергасовского дома (здание в Вахитовском районе в Казани, один из редких образцов архитектуры авангарда – прим.ТЕАТР.), о котором делали тогда спектакль. Он отказался участвовать в спектакле, и на его место пришел профессиональный артист. Конечно, я понимала, что другой человек принесет что-то новое. Но меня поразило, сколько всего он унес! Есть прекрасные актеры, которые очень тонко работают с материалом, знают, как подать чужой текст, но все равно той искомой глубины, которую дает присутствие свидетеля, не добиться. Я помню сожаление, которое испытала, поняв это, и мне кажется, это сожаление было важным. Есть очень тонкие вещи, которые исчезают при переходе из одной субстанции в другую, и хочется, чтобы они не исчезали.
А.Д.: Как вы видите дальнейшую жизнь спектакля? Считается, что жизнь свидетельских проектов очень ограничена, потому что участницы начинают играть.
К.Ш.: Пока мы делали с Диной Сафиной спектакль с участием горожан «Чын татар», то уже на этапе репетиций начали происходить странные вещи. Некоторые начинали играть себя. Мы пытались отловить это и прояснить, не дать им начать изображать. Отчасти это удалось и фальшь ушла. Я хочу, чтобы все жило и развивалось, чтобы «Плюс-минус спектакль» посмотрели побольше людей. Думаю, что он будет существовать. Со временем что-то может уйти, а что-то, наоборот, добавится. Мне бы хотелось, чтобы этот спектакль был разомкнут и созвучен жизни. Ведь то, что казалось важно сказать когда-то, может перестать быть важным. Это очень хрупкая история, и она может меняться, но не переставать при этом быть. Возможно, потом она станет чем-то другим, например, кусочком выставки, которую мы сейчас заканчиваем. Потому что форма важна, но есть вещи, которые важнее.
Юлия Ахметзянова, основательница и руководительница Фонда содействия деятельности в сфере социальной адаптации «Солнце внутри», г. Набережные Челны
Фонду «Солнце внутри» пять лет. Началось всё с того, что я была долгое время (лет двенадцать) волонтёром фонда «Дети ДЦП». Когда наблюдаешь за этими детьми, то видишь, что мало кто прислушивается к их желаниям. А мы старались идти от них.
Потом я начала работать со взрослыми, и это стало профессией. По образованию я юрист, работала на «КАМАЗе», имею частную практику. Я против насильственной адаптации; со взрослыми девчонками мы пытаемся найти, что им интересно, дать им реализоваться там, где они могут и хотят. Открыт курс по бухгалтерии — иди учись. Не нужно? Придумаем что-то еще. До пандемии у нас был сувенирный проект, который мы пока поставили на паузу. Захотелось больше смысла. В 2019 году у нас родилась мысль: не попробовать ли нам побыть экскурсоводами? Они сами всё придумали, перелопатили кучу информации и провели экскурсии. Об этом проекте я рассказала на сайте международного форума ИНТЕРМУЗЕЙ-2020 зимой. В мае нам сообщили, что мы выиграли спецгрант от Фонда Потанина. И я подумала — моя мечта сбудется, мы будем работать с Ксенией Шачневой. Так начался наш проект выставки и спектакля, который позже получил название «Ничего особенного».
Когда я пригласила Ксюшу, с моей стороны не было сказано про театр ничего. Мы могли остановиться на выставочном проекте, но все, помимо выставки, очень хотели театр. И мы подали заявку на грант «Особого взгляда».
Обычно с людьми с инвалидностью работают так: сегодня танцуем, завтра плетём из бисера, послезавтра дурацкая ярмарка поделок. А в нашем спектакле все рождалось в диалоге. Долго, почти полгода, мы просто разговаривали. И участницы были в шоке от того, что их кто-то слушает. Наш опыт показал, что диалог может привести к ощутимому результату. Стало ясно, что жизнь наших участниц уникальна, и людям важно о ней узнать.
Кроме этой истории у нас есть проект по исследованию доступной среды. Пандемия спадёт, и мы продолжим им заниматься. Мы фиксируем наличие-отсутствие доступной среды, потом долбим тех, кто за это в ответе. Доходим до прокуратуры.
Так получилось, что мы сейчас работаем в муниципальном учреждении и немножечко привлекаем к нему внимание. Они радуются нашим результатам, особенно, за показ нашего спектакля в «MOÑ», в Национальной библиотеке». А мы просто делаем то, что нам хочется.