Училась: Школа-студия МХАТ, курс Кирилла Серебренникова.
Роли в театре: Ева, Ангел, Люцифер («Каин»), Бэла, княжна Мэри, Старуха («Герой нашего времени»), Митингующая («Отморозки»), Жанна д’Арк («Жаворонок»), Бобер («Охота на Снарка»), Гермия («Сон в летнюю ночь»), Пигмалион («Метаморфозы»), Повар, Нянька, Служанка («Елка у Ивановых»), Девочка со спичками («Девочка со спичками»), Илзе («Пробуждение весны») и др.
В кино: Аля («Мотыльки»), Валентина («Прошлым летом в Чулимске»), Лена Чехова («Класс коррекции»).
Режиссеры, с которыми работала в театре: Кирилл Серебренников, Евгения Беркович, Давид Бобе, Денис Азаров, Вера Мартынова.
В кино: Виталий Воробьев, Виктор Демент, Иван И. Твердовский.
Режиссеры, с которыми хотела бы поработать: «Так как сейчас много снимаюсь, то в театре хотелось бы поработать, как ни странно, с Серебренниковым, и верю, и прикладываю все усилия. Еще, если говорить о театральной Москве, давно хочу поработать с Виктором Рыжаковым. Тому, как этот человек работает с актерами и текстом, точно не грех поучиться. С Антоном Адасинским (театр Derevo) очень хотелось бы поработать вместе. И с Александром Николаевичем Сокуровым! Однажды он приходил на встречу с нами, молодыми артистами, в „Гоголь-центр“, поймала себя на мысли, что человек сформулировал и вербализировал в течение монолога большую часть тех чувств и идей, что бродили в моем сознании, но я еще не успела их сформулировать, — по поводу жизни, профессии, литературы, кино. Сокуров — личность, учитель, художник, у меня вызывает огромный интерес все, что он делает. Есть мечта работать с ним над материалом, связанным с Данте Алигьери».
Роль, которую хотела бы сыграть: «Если в кино — мне интересно новое, разное, и пробую я себя в разном кино. Сейчас „Драконы“ — фэнтези Индара Джендубаева, он молодой режиссер, но при всей сложности процесса (огромная съемочная группа, уйма технических аспектов) он всегда четко дает задачи, обладает четким представлением, каким должен быть фильм. Было бы интересно с Ваней Твердовским еще поработать. Работа с ним меня многому научила. Спасибо ему. Благодарна судьбе за все свои роли, за людей, встречи с которыми дарит».
Любимые актеры: «Не могу сказать, что Триер — любимый режиссер, но невозможно не отметить то, что он делает в кино, особенно „Идиотов“, „Танцующую в темноте“, „Рассекая волны“. Этот фильм лежит на особой полке — „Актеры/Истории/Роли“ — из-за работы Эмили Уотсон. Там же и „Ночи Кабирии“ — Джульетта Мазина, „Мама Рома“ — Анна Маньяни, „Пианистка“ — Изабель Юппер, „Начало“ — Инна Чурикова, „История Аси Клячиной, которая любила, да не вышла замуж“ — Ия Саввина».
Она лучше Аллы Пугачевой поет песню «Этот мир придуман не нами». В ее репертуаре есть Жанна д’Арк, Девочка со спичками и Бобер. На режиссеров она наводит страх — говорят, что она питается их мозгом, но трусы не работают в театре, потому на невостребованность ей жаловаться не приходится. Она сама способна многому научить любого постановщика. Ее зовут Мария Поезжаева, она актриса «Седьмой студии» и «Гоголь-центра».
***
Весной 2012 года у меня была мечта. Я, без малого 15 лет оттрубивший редактором и журналистом, решил снять кино. И взялся не за миниатюрный эскиз, а за вполне эпическую историю, датированную 1991 годом, — про последних советских школьников, про первые попойки, поцелуи и баррикады. Я бы не додумался до такой завиральной идеи, если бы не рассказ Владимира Козлова «Математика» — при желании вы можете найти его в сети: он очень короткий, страниц на пять, совершенно гениальный и будто бы про меня, хотя у Козлова все происходит в 1989-м, когда заканчивал школу он сам. Я перенес действие в свой переломный, как оказалось и для страны, год, дописал несколько сцен, допридумал героев, в первоисточнике лишь обозначенных прозрачным пунктиром. В этом сценарии начало новой (взрослой?) жизни вчерашних школьников рифмовалось с началом новой жизни страны. Я бы никогда не взялся за воплощение этой идеи, если бы не был уверен в актерах: сценарий сочинялся под конкретных людей — играть главные роли должны были Александр Горчилин и Мария Поезжаева, больше никто. Сразу скажу, что кино я так и не снял — не столько потому, что реконструировать 1991 год с нулевым бюджетом, на одном энтузиазме дилетанту и дебютанту невозможно. Здесь, пользуясь случаем, я прошу у Саши и Маши прощения: они поверили и увлеклись, а я не то чтобы стал предателем — с самого начала честно предупреждал, что из затеи может ничего и не выйти, — но все же. И предложение «Театра» написать об актрисе Марии Поезжаевой — из тех, от которых невозможно отказаться; неожиданный повод вспомнить про абсолютно счастливые дни и лишний раз объясниться в любви.
***
Маше повезло учиться среди «лучших людей на Земле» — так называли себя мятежники из «Саньки» Прилепина, романа, который тогда еще не ставший «Седьмой студией» мхатовский курс Кирилла Серебренникова превратил в спектакль «Отморозки». Я уверен, что они и правда лучшие и выделять кого-то одного кармически несправедливо. Но влюбился я в Машу — при всем восхищении ее фантастическими однокурсницами. Думаю, что с первого взгляда, когда увидел на «Винзаводе» — еще до основания «Платформы» — «Героя нашего времени», где Маша была Бэлой и одной из трех княжон Мэри. Или полгода спустя, когда пришел в шестую, кажется, аудиторию Школы-студии МХАТ, где студенты показывали этюды. «Путину — клизму, смерть капитализму! Да, смерть!» — взбиралась на металлические ограждения, обжигая все вокруг огромными голубыми глазами, Саша Ревенко. Рядом стояла малышка революционерка — Маша, прижимая к груди живой сверток: хрупкая девочка-дюймовочка пришла на митинг с ребенком и «Да, смерть!» уже не выкрикивала, а страстно шептала — чтобы не разбудить сверток. Для этих этюдов актеры полгода, если не больше погружались в жизнь героев, разговаривали с представителями всех молодежных движений, и Маша — я заметил — исписала заметками толстую общую тетрадь (а может, и не одну), потому слова мастера курса о том, что она «одержимая, в постижении профессии выказывает черты «маньяка», не казались преувеличением. И уж точно не был дежурным комплиментом его же комментарий о том, что Поезжаева «в совершенстве владеет телом и голосом». В этом она еще не раз даст повод убедиться — на концертах «Седьмой студии», в опере по мотивам «агонии в восьми воплях» «Охота на Снарка» (где, о боже, Поезжаева исполняет партию Бобра, носит соответствующий мохнатый костюм «зверушницы» и при этом выделывает гимнастические упражнения с лентой), в мюзикле «Пробуждение весны» и «Жаворонке», дипломном спектакле Жени Беркович. Жаль, что точная, меткая, актуальная, практически безупречная версия пьесы Жана Ануя была сыграна ничтожно малое количество раз (мне повезло попасть на прогон в свой день рождения, 24 декабря). Крошка Жанна д’Арк — ее и играла Поезжаева — носила худи, джинсы и высокие ботинки (что не противоречит воле драматурга, требовавшего в костюмах ограничиться лишь намеком на Средневековье), противостояла самой железной леди Алле Покровской в роли Кошона, демонстрируя и стальную волю, и бесстрашие, и величие духа — вещи, которые невозможно просто сымитировать. У Беркович все работали превосходно, но энергетической осью, вокруг которой вращался этот беспокойный спектакль, была Поезжаева.
«Да, Маша — удивительная актриса, — соглашается со мной Беркович. — Она может работать по 20 часов в сутки. Она не устает. Не болеет. Не спит и не ест. Она съедает мозг себе, не насытившись, принимается за мозги окружающих, и больше всего ее гастрономически привлекает режиссер. Потому что именно в мозге режиссера содержатся полезные и питательные ответы на вопросы «что я здесь делаю», «какой именно у моей героини диагноз, походка, прическа, национальность, возраст и семейное положение» и «как я существую, когда меня никто не видит и на сцене еще 135 человек». Но тот, кому удалось выжить в этой смертной любви, получает невероятные результаты. Маша может сыграть практически что угодно, от гопницы с района или умирающей от ножевого ранения дагестанской девочки до тургеневской барышни и бобра. Главное — вовремя остановить Машу в процессе подготовки к роли. Для «Жаворонка» она прочитала все, что написано о Жанне д’Арк. Для «Героя нашего времени» изучила все письменные свидетельства о жизни местного населения во время обеих чеченских войн. Боюсь предположить, как Маша готовилась играть Бобра из «Снарка». Беркович если и утрирует, то самую малость. Я вспоминаю свою «Математику», как, страшно нервничая, отдавал ребятам сценарий, как, нервничая еще больше, звонил им узнать, что думают и согласны ли на авантюру. Оба наговорили уйму хороших слов про текст и согласились играть.
Саша — без вопросов, чему есть объективная причина: его герой, которого я сочинял отчасти с себя, вышел на бумаге вполне достоверным, все с ним было более-менее понятно. Маша же предложила встретиться и обсудить — потому что я придумал слишком правильную «голубую героиню», а ей нужны детали и те самые упомянутые Беркович «питательные ответы». Мы говорили довольно много — и про Олю из «Математики», и про саму Машу: так я узнал, что она из Перми, где еще ребенком ходила в театральную студию, обожает Жюльет Бинош, золотая медалистка, которая не любит, когда ее принимают за пай-девочку, хотя честно любит учиться, английский язык, а еще петь — и после встречи убегает на репетицию к Karamazov Twins (и правда, похоже, ничего не ест, довольствуясь одним соком). В результате наших бесед героиня «Математики» наконец ожила, тоже стала настоящей.
Тогда, в мае 2012-го, я украл у Саши и Маши сон. Собрать даже начинающих актеров на несколько часов, необходимых для съемки тизера будущего фильма, оказалось трудно. Горчилин как раз начинал работать с Германикой, на «Да и да», и не хотел отвлекаться, а когда вдруг выкроил нужный день, случился форс-мажор у Маши — ее срочно вызвали «на примерку» костюмов в Киев, где снимался телефильм «Мотыльки» о любви на фоне чернобыльской катастрофы. В итоге, чтобы снять «Математику. Первую репетицию» (так я назвал то, что у нас получилось, — потому что слово «пробы» невозможно, никого «пробовать» я не собирался, будучи уверен в актерах), мы с Машей, Сашей и оператором Федей Ляссом встретились в семь утра. Вышло здорово, правда, но моя заслуга в этом ничтожна: лучшую сцену, которую Лясс гениально снял одним планом, придумал не я. В сценарии вообще не было эпизода, где героиня смотрит на срубившегося от дешевого алкоголя одноклассника, в которого влюблена и которого хочет, но боится поцеловать. Этот эпизод придумала Маша, попутно рассказав, что в жизни каждой девочки был такой случай; я потом спрашивал у всех знакомых женщин, правда, что ли, был, — и все без единого исключения, чуть смущаясь, говорили: ну да, был. А еще мне почему-то очень льстит, что в «Сне в летнюю ночь», который придумывался в те же дни, что и «Математика», Серебренников превратил Гермию Поезжаевой в выпускницу; прямой связи с моей старшеклассницей, конечно, нет, но астральная — безусловно.
Маша — умная, внимательная и проницательная. Очень. Летом того же 2012-го мы столкнулись у кинотеатра «35 мм», где на фестивале Summer Times показывали редкий американский фильм «Маргарет», драму, успевшую нашуметь до выхода, пережившую тяжбу между продюсерами и режиссером. Впрочем, Маша с друзьями ничего о фильме не знали, в «35» пришли с рюкзачками за плечами скоротать время перед ночным поездом в Петербург — и на «Маргарет» их затащил я. После просмотра нелегкого и долгого, почти на три часа, фильма ни я, ни мои товарищи, ни спутники Маши не могли понять, почему он так называется? Героиню звали Лизой, жертву ДТП, невольной виновницей которого она оказывалась, — Моникой, кто такая Маргарет? И только Маша укоризненно на нас смотрела: «Да вы что? Правда не поняли?» Да, она одна запомнила ключевые для фильма стихи Хопкинса, английского поэта XIX века, которые Лиза слышит в колледже: «Margaret, are you grieving over Goldengrove unleaving? Leaves, like the things of man, you with your fresh rhoughts care for, can you? Ah! as the heart grows older it will come to such sights colder by and by, nor spare a sigh though worlds of wanwood leafmeal lie; and yet you will weep and know why…» У Поезжаевой вообще есть все, что необходимо актрисе, включая мощнейшую сексуальную привлекательность. На первый взгляд тихоня, но вспомните ее Илзе, героиню в «Пробуждении весны», на глазах превращающуюся из робкой забитой школьницы в хмельную богемную музу; не просто так она солирует в финальном зонге про цветное лето. И в провокационном фильме «Класс коррекции» режиссер Иван И. Твердовский опирается, помимо прочего, именно на острую сексуальность актрисы, приговоренную сценарием к инвалидному креслу-каталке.
В арсенале Поезжаевой есть все виды оружия массового соблазнения. Пусть сколько угодно насыщается режиссерским мозгом — им же на пользу. А может, если захочет, и забыть про терпение и труд, расслабиться — все равно все получится, не сомневаюсь. И Женя Беркович со мной согласна: «Машу можно остановить, обругать, похвалить, поцеловать, отобрать все книжки и просто выпустить на сцену — результат все равно получается фантастический. Поэтому режиссеры отращивают новый мозг и снова зовут Машу».