Готовя рецензионный номер, мы обратились к московским и питерским режиссерам с одним и тем же вопросом: «Чего вы ждете от театральной рецензии?» Вот что они нам ответили.
Константин Богомолов: Слушайте, ну это вопрос настолько общий, что не имеет ответа. Как если бы спросили: чего вы ждете от публики? От жизни? От каждой встречи? Я ничего не жду. Я живу и живу себе. Работаю. Появляется статья. Я ее читаю. Она умна или нет, уважительна или нет, адекватна или нет. Статья как человек: либо твой взгляд и внимание останавливаются, задерживаются на ней, либо пробегают, ища иной объект интереса. В начале карьеры ты ждешь от статьи похвалы и поощрения. Обретая уверенность и самостоятельность, на похвалу смотришь равнодушно. Как на хамство или злобу. Обретая силу, ждешь иного. Ума. Талантливости. Юмора! Юмора! Очень туго с юмором!!! И еще хорошего языка и чувства формы. И еще много чего… Я, действительно, читаю очень ограниченное количество авторов. Остальных проглядываю — если друзья в «Фейсбуке» перепостят. А слежу за несколькими фамилиями. За людьми, чьи суждения о театре мне действительно интересны и кажутся важными. Остальное — шум, гул. Если вслушиваться во все составляющие этого гула, с ума можно сойти. Да и не стоит того. Ну, вот вы идете по улице: шумят машины, орет сумасшедший, ребенок плачет, мат, радио из машины, ветер, сирена — вы же не станете вслушиваться в каждый звук. Так и с рецензиями.
Юрий Бутусов: Я жду от рецензии очень простых вещей. Уважительного отношения к нашему труду, понимания того, что у нас, как это ни странно, тоже есть мозги и душа. Хочется настоящей попытки осмысления. Наша профессия предполагает путь от анализа к синтезу, а профессия критика — обратный ход — он подразумевает обратную проекцию, движение навстречу (а не навязывание своей точки зрения). Где-то посередине этого пути должна быть точка соприкосновения. У нас же вместо того, чтобы анализировать, начинают учить режиссера его профессии. Но это же невозможно — мы разные, у нас разные профессии. Задача критика — попытаться понять природу чувств спектакля и смысл моего высказывания, а не навязывать мне свое. То есть я открываюсь, а критик, как мне кажется, должен почувствовать меня и рассказать, как он меня понимает. Если, конечно, я ему интересен. А если нет, то и писать про меня лучше не надо. Кроме того, мне кажется, критика должна быть интересной. Когда я читаю критиков старой школы — Крымову, Смелянского, Соловьеву, наших питерских «стариков», например Горфункель, — мне всегда интересно, всегда возникает с ними внутренний диалог, и это очень обогащает. Если автор концептуально принимает спектакль, то я, читая, начинаю понимать его эмоционально. То есть настоящая концепция ничего не стоит без эмоции. Хорошо написанная рецензия — это такое же художественное высказывание, как и спектакль. К счастью, сейчас, как мне кажется, стало появляться новое поколение критиков — с попыткой понять, а не проштамповать. Тем же, кто «штампует», хочу напомнить, что мир разнообразен, в нем бесконечно можно открывать новое. И самое главное — не бояться быть восприимчивым. Короче, жду от рецензии открытости, незашоренности и уважения к другой профессии. Чтобы диалог критика с художником не превращался в бессмысленное нравоучение.
Дмитрий Волкострелов: Да просто — чтобы они были! Они очень помогают мне как зрителю — не все успеваешь увидеть, а некоторые статьи прекрасно передают спектакль, иногда они даже производят на меня большое впечатление. Когда пишут о моих работах, это тоже очень важно — это же диалог.
Марат Гацалов: Интересно, когда критик может проанализировать не только профессиональный инструментарий, используемый при создании спектакля, пусть даже в нем есть новость или встроенность в современный контекст, но и то, что заложено в работу режиссерской интуицией и подсознанием, то, что режиссер не смог проконтролировать. В этом, возможно, скрыты более важные вещи. И всегда интересно, когда критик находит ошибку в том самом законе, по которому создан спектакль.
Лев Додин: Чего я жду от статьи о своем спектакле, от так называемой рецензии? Если говорить совсем коротко: смысла. Может быть, точнее: смыслов.
Если рискнуть говорить подробнее, жду понимания смысла того, что меня и всю нашу компанию беспокоило, тревожило, что мы искали, о чем думали, когда рождали спектакль. Если с рецензентом повезет, жду понимания того, что из этого получилось, что удалось выразить, что не удалось. А если повезет еще больше, жду внятного анализа, что и почему удалось и что и почему не получилось. Жду отражения спектакля, которое объяснило бы мне самому, как он выглядит со стороны, как эмоционально и рационально воспринимается его структура; жду описания спектакля, потому что сам спектакль когда-нибудь уйдет, а описание его в статьях останется. По рассказам о спектаклях других режиссеров, описанных в статьях Натальи Крымовой, я — могу смело сказать — многому учился. Сегодня это искусство рассказа о спектакле, к сожалению, куда-то уходит… Очень жду уважительного, требовательного и последовательного внимания к актерской игре. Читал в рецензиях XIX века поразившее меня замечание: «Госпожа такая-то в такой-то фразе проявила тонкость, понимание и нужную в этом месте нежность, а в такой-то фразе оказалась груба и неправдива». Жду отсутствия иронии, любых обидных и могущих ранить душу актера слов. Можно быть очень суровым и жестким по отношению к спектаклю, и по отношению к актеру — и при этом не унижать и не оскорблять его. К сожалению, в последнее время — подчеркиваю, что говорю не о статьях о наших спектаклях — за артистов порой бывает обидно.
Наконец — как предельный мечтательный максимум — ждешь возможности узнать о своем спектакле что-то, чего ты о нем не знаешь. Позитивное, непозитивное — что-то, что открывает тебе новые горизонты того, что ты сделал, и того, что ты еще можешь сделать в ходе развития этого спектакля или в процессе рождения следующих. Такое бывает крайне редко, но в моей жизни случались такие письменные и устные рецензии. Я все их помню наперечет. Думаю, что благодаря устным и печатным анализам таких театральных писателей, как Крымова, Свободин, Львов-Анохин, Соловьева, Смелянский, Семеновский, Колмановский, я многое понял в себе самом, в том, что я делаю, и в том, что такое театр. Если говорить об Италии, то это, конечно, Франко Квадри; если об Англии — Майкл Биллингтон; если о Франции — Рене Солис и Фабьен Дарж. Все они для меня стали не только коллегами, друзьями, но и во многом учителями в профессии. Иных уж нет, другие ныне далече от жанра театральной рецензии. Я сознательно не называю тех, кто продолжает работать в реальной театральной критике — не хочу, чтобы их потом упрекали в необъективности. Но они и есть и пишут сегодня. К счастью.
А если вернуться к началу и снизить торжественность тона, от статей о своем спектакле ждешь как минимум какого-то смысла в том, что хотел сказать автор статьи. К сожалению, даже это случается далеко не всегда.
Сергей Женовач: Сегодня, к сожалению, не востребована серьезная и глубокая театральная критика, которую я понимаю как анализ и постижение сценической структуры. Культура постижения театра остается разве что у старшего поколения критиков. От журналистов требуют быстрых и кратких откликов. Они обмениваются мнениями и впечатлениями, порой поверхностными и приблизительными, пересказывают сюжет, перечисляют фамилии участников спектакля. Слава богу, если без ошибок.
В свое время, работая в Театре на Малой Бронной, я поставил спектакль «Король Лир». Наталья Анатольевна Крымова несколько раз пересматривала спектакль, много говорила со мной по телефону, задавала вопросы, прежде чем написать рецензию, при том что я был начинающим режиссером, а она великим театроведом!
Сегодня порой отзывы зрителей в интернете интереснее профессиональных рецензий. Мы проводим зрительские опросы — сарафанное радио работает гораздо лучше, обычно реакция критики никак не соотносится с интересом зрителя. Слову «критик» я предпочитаю понятие «театровед». Это человек, который любит, понимает и чувствует театр — его судьба и жизнь тесно с ним связана.
Евгений Каменькович: Всегда ждешь того, чего сам не увидел. А зачем читать то, что уже знаешь? Всегда ведь нужен человек, с которым можно посоветоваться. Это хорошо, если у тебя «под рукой» есть Фома. А если нет?! У меня на этот случай есть две тетушки — одна гиперинтеллектуалка, другая простая. И вот я прислушиваюсь то к одной, то к другой, пытаясь понять, что видят на сцене разные зрители. Но совет профессионала тоже необходим. Все замечания Фоменко я обычно записывал по пунктам — и на следующей репетиции говорил ему: вот этот пункт можно выполнить, этот нет. Он смеялся, он был против такой «канонизации» своих слов. А статьи критиков, они тоже иногда серьезно помогают, а иногда непонятно, для чего они написаны. Но сейчас ситуация меняется: сейчас пятая часть зрителей пишет. И надо с сожалением признать, что зрители сегодня бывают большими сотворцами и философами, чем критики. Поэтому я стараюсь читать все, что выходит о спектакле. И всегда нахожу те пять процентов отзывов, в которых можно вычитать то, чего ты сам недоглядел. Мне вообще нравится мейерхольдовская ситуация (а Мейерхольд, говорят, обожал, когда зал расколот пополам), при которой один эпизод понимается зрителями по-разному: одни хлопают, а другие свистят.
Дмитрий Крымов: Я жду от автора рецензии понимания моего замысла и разбора спектакля, исходя из этого замысла: не на уровне «нравится/не нравится», «ерунда/ не ерунда». Лучше бы он исходил из того, что я хотел сказать, а не выдумывал за меня. Вообще, я очень уважительно отношусь к этой профессии и считаю, что критика нужна и тем, кто делает спектакль, и тем, кто его смотрит.
Андрей Могучий: Рецензий не читаю. А если бы читал, то хотел бы, чтобы меня в них только хвалили.
Юрий Погребничко: Чего я жду от театральной рецензии? Любви!
Константин Райкин: От театральной рецензии я жду понимания и поддержки. Больше ничего. Все остальное есть во мне, в реакции зрителей, в оценке близких мне людей. Рецензия может быть вполне критической, но она обязательно должна быть проникнута пониманием, обязательно должна содержать в себе конструктивный созидательный импульс. Иначе она мне только навредит.
Виктор Рыжаков: Публичная рецензия — открытое приглашение к профессиональному диалогу. У критика есть такое право — «пригласить на танец». У режиссера этого права нет, у него другая роль. Дебютирующий режиссер, подобно героине романа Льва Толстого, пришедшей на свой первый бал, пытается завязать очень важный, иногда даже интимный контакт-диалог с опытным или начинающим критиком. Но непременно с профессиональным и любящим, то есть с осознанно выбравшим именно эту роль на этом балу под названием «Театр». Зачастую, не получив такого приглашения, режиссер отдает эту роль собеседника («адвоката дьявола») либо коллегам по цеху, либо друзьям, либо родственникам, либо даже случайным, но обязательно неравнодушным людям. Пустым это место никогда не бывает. Конечно же, разговор с искушенным и опытным теоретиком театра важен и необходим любому режиссеру, даже если он декларирует полную независимость от критики. Это лукавство и, как правило, результат несчастливого первого опыта. Другой вопрос, когда обоюдно предъявляются высокие требования к серьезности и профессионализму такого общения. Не просто найти взаимообогащающее и искреннее партнерство. Порой нас может напугать одноразовость отношений, небрежность «приглашения» к диалогу, простое невнимание или увлечение другой режиссерской личностью. Обыкновенная зависть или ревность (этому режиссеру все, а мне ничего) знакомы любому из нас. Можно найти миллион причин, но это не суть вопроса. Это только пристройка друг к другу, долгая и непростая. Критик — мой профессиональный зритель, умный, требовательный, бескомпромиссный. Так важно получить от него подтверждение чистоты и общности намерений. И этого бывает достаточно, пускай даже для жесткого, часто болезненного, но такого необходимого диалога о театре и его смыслах с человеком, посвятившим себя такому неблагодарному ремеслу, как театральная критика. Находясь же в позиции зрителя, страшно интересно и важно бывает сопоставить свое восприятие с восприятием «избранника» из теоретического цеха. У каждого режиссера есть свои ориентиры, но важно двигаться вперед и развиваться, опираясь, пусть на чужой, непохожий, но обязательно глубокий и неравнодушный анализ. Когда все по-настоящему, никого не пугает прямое обращение критика к публике. Ведь это только такая форма, условность, через которую критик ведет свой диалог, конечно же, с вами — автором спектакля.
Кирилл Серебренников: Ответ несложен — жду рекламы, рекламы и еще раз рекламы. Серьезный разговор про спектакль в газете невозможен, в сети — неуместен, в журнале — не нужен. Мне кажется, странно в XXI веке узнавать про спектакль из журнала. Журнал для меня — сугубо профессиональная площадка. Там профессионалы говорят с профессионалами — теория, исследования, концепции, философия, авангард, анализ. Зритель никому не верит, кроме сарафанного радио, соседа и друга, критиков он давно не читает. А с теми, чье мнение мне важно, я и так поговорю.
Юрий Квятковский: Чего точно не жду — это эмоциональных оценок. Прочтешь восторженную рецензию, потом весь спектакль внутренне споришь. И потом, оценка как таковая убивает смысл театра: ведь как зритель ты участвуешь в чем-то, что происходит здесь и сейчас. И это что-то, может, получится, а может, и нет. Понятно же, что один и тот же спектакль идет иногда совершенно по-разному. Так вот, я несколько раз отправлялся на, как было сказано в статье, «новое слово в искусстве» — и обламывался. Слишком многого ждал, наверное. Я раньше, если это была не премьера, читал про спектакль и до и после. Теперь только после.
Жду анализа, но не внутреннего. Когда спектакль сравнивают с постановкой этой же пьесы великим режиссером N в 63-м году — для меня это скучновато. Прекрасно, когда автор настолько эрудирован, что может в статье указать на цитаты из современного искусства, например. Причем на те работы, про которые режиссер не слышал. Круто, когда читаешь статью и потом ходишь по разным ссылочкам на имена, указанные в статье, на события — можно очень долго над такой рецензией просидеть. Все это очень интересно. Когда читаешь статью, должно быть ощущение, что ты вместе с ее автором разбираешься в увиденном. Тогда в этом даже сюжет появляется, драматургия. В общем, у меня есть несколько авторов, с которыми мне интересно.
Римас Туминас: Чего я жду? Того, что меня удержат от соблазна рассматривать театр как место развлечения. Вот этой помощи я жду от рецензента.
Считаю, что рецензент должен быть храбрым человеком — в своей статье он защищает ценность театра как материка мировой культуры. Процитирую Гете, который называл вечного врага человечества духом отрицающим: пресыщенность, цинизм или апатия одинаково страшны для критика. Он всегда должен уметь разглядеть в плохом то, что еще можно спасти. Рецензия, даже на очень плохой спектакль, должна напоминать маленький рассказ. А уж о хорошем спектакле я должен читать небольшое произведение искусства!
Антон Павлович Чехов, рецензируя рассказ брата Александра, писал ему примерно так: «Да, рассказ твой неплох. Но там везде ты! Гони себя из рассказа». Вот так и рецензент должен направлять меня, чтобы я не занимался выражением себя, а раскрывал автора, эпоху, век, дух, цвет…
В конце концов, я бы пожелал рецензенту не бояться быть цензором. И еще — быть санитаром. Если театр больше не занимается человеком, его историей, судьбой, не раскрывает явления нашей жизни, надо предложить закрыть такой театр. Вот этой смелости мне, наверное, сегодня не хватает в цензорах. Чтобы они писали так, будто пишут последний раз в жизни. Но при этом не забывали, что подлинная красота всегда требует защиты. И еще хочу добавить: не вините ни в чем актеров. Виноваты только мы, режиссеры.
Валерий Фокин: Я всегда жду от театральной рецензии только одного — анализа. И очень редко это получаю. Вместо этого очень часто я получаю либо пересказ того, что происходило на сцене, либо демонстрацию своих ощущений и взглядов на сегодняшний театр, как его понимает рецензент. Мне же всегда хотелось (и такие рецензии иногда появляются), чтобы даже при несогласии с тем, что происходит на сцене в плане режиссерского языка и подхода, в статье все-таки был анализ, чтобы рецензент пытался понять: а что, собственно, двигало режиссером, какова была его цель, по каким законам он делал свой спектакль? Вот при таком подходе — аналитическом, а не схематично-обозревательном, получается рецензия. В любом другом случае это просто комментарий или декларация автора статьи. А рецензия должна быть такая — в ее основе должен лежать профессиональный анализ. Ну и еще, конечно, я всегда жду от театральной рецензии — даже при полном, крайнем неприятии — ощущения профессиональной ответственности, которая диктует корректность. При всей жесткости в рецензии надо быть корректным, не допускать никаких переборов. Хотя для меня это все же не главное. Главное — аналитический подход, попытка судить по тем законам, которым следовал даже не нравящийся тебе режиссер или автор.
В подготовке опроса принимал участие Антон Хитров