Недавно в Красноярске завершился фестиваль «Театральный синдром» – ежегодный региональный проект Фонда Михаила Прохорова. В 2022 году красноярские зрители увидели спектакли двух театров – новосибирского «Красного факела» и московского Театра имени Вахтангова. Причем билеты на «Войну и мир» Римаса Туминаса для сибирского зрителя стоили от 100 до 1000 рублей, хотя в Москве за тысячу можно приобрести билет только на последний ряд балкона. Такая ценовая политика – логичная составляющая масштабной деятельности Фонда по преодолению культурной изоляции регионов.
Журнал ТЕАТР. поговорил с соучредителем Фонда Михаила Прохорова, меценатом, издателем, историком культуры Ириной Прохоровой о том, почему именно театр стал приоритетными направлением работы Фонда, не грозит ли российской культуре полная гибель вслед за гибелью свободной прессы, стоит ли художнику идти на компромиссы, а также о Гоголь-центре, цензуре и ее последствиях. И о том, почему современное российское общество – не такое негодное, как многим кажется.
– У Фонда Михаила Прохорова довольно много театральных проектов. Почему театр стал одним из приоритетов в работе Фонда?
– Одно из приоритетных направлений деятельности Фонда Михаила Прохорова – развитие современного искусства: мы активно поддерживаем ведущие региональные культурные институции, биеннале, выставки, отдельные творческие стартапы. Но так сложилось, что театр стал для нас центром приложения сил, что не удивительно, поскольку он – чуткий барометр общественных настроений и исконно демократический вид искусства. Фестиваль «Театральный синдром» возник как первый операциональный проект Фонда, целью которого было и остается донести до регионов яркие, современные постановки, и, наоборот, выявить в регионах интересные художественные инициативы и включить их в общий театральный процесс. Ведь стратегия Фонда нацелена на системную поддержку культуры, поэтому у нас вокруг каждого направления складываются целые комплексы программ. Что касается театра, то это многолетнее партнерство с «Золотой Маской», Театром Наций, фестивалями «Территория», «NET», «Ново-Сибирский транзит», «Любимовка», грантовый конкурс «Новый театр».
– Я понимаю, что лауреатов этого конкурса выбирают эксперты, но все же хочу спросить у вас как у опытного зрителя, почти профессионального: что такое для вас новый театр? Каковы его критерии?
– Я заядлый театрал, и мне посчастливилось увидеть много замечательных постановок, но я никак не могу считать себя профессиональным зрителем. Лично для меня, как преданного любителя, новый, то есть современный театр, как и искусство в целом – это поиск нового языка, тем и образности для постижения и осмысления все более усложняющейся реальности. Мне было отрадно наблюдать, как с середины 2000-х годов стала расцветать российская театральная жизнь, как появилось новое поколение талантливых режиссеров и актеров.
Этот «ренессанс» прежде всего связан с открытием российского театра миру и знакомством российского театра с театром мировым благодаря многочисленным гастролям. Вторым важным фактором стала активная финансовая поддержка экспериментального театра как благотворительными организациями, так и государством. Все старо как мир. Если мы хотим расцвета культуры, нужно два обстоятельства: с одной стороны, взаимовлияние и конкуренция, с другой – материальная поддержка, которая позволит театру существовать. А с остальным – с авторитетами, приоритетами, репутацией – культурная жизнь разберется сама. Мы прекрасно знаем, что в культуре, как и в образовании и в науке, существует самоорганизация и саморегуляция. Поэтому худшее, что можно сделать как для культуры в целом, так и для театра в частности – это начинать режиссеров учить, как ставить, а актеров – как играть. Я имею в виду внехудожественные предписания, что дОлжно делать, а что нет, подмену культурной политики личными вкусами чиновников, их собственными представлениями о прекрасном. Это как правило ведет к провинциализации театральной жизни. Да что тут говорить. Мы все знаем, что в России мощная традиция цензуры, губительной для культурной жизни. И эта традиция, увы, сейчас реанимируется.
– Случалось ли вам в российском театре пережить уникальный опыт, который вы больше нигде не могли бы пережить. Можете назвать такие спектакли?
– Сложный вопрос. На разных этапах жизни влияние на меня оказывали разные постановки, каждая из которых давала мне частицу чужого уникального опыта, который я разделяла в процессе сопереживания. Пандемия способствовала тому, что я посмотрела огромное количество мировых театральных постановок в сети, послушала лучшие оперы. В совокупности эта многократно сотворенная новая художественная реальность расширяет горизонты познания мира, будит воображение, что очень помогает в собственной профессиональной деятельности.
– Поскольку мы общаемся вскоре после закрытия одного из самых значимых и художественно состоятельных театров страны, Гоголь-центра, не могу не попросить вас поделиться вашим опытом взаимодействия с этим театром.
– Я считаю, что это одно из самых трагических событий в современной российской культурной жизни. Я очень любила этот театр, мы возили спектакли Гоголь-центра по стране, в том числе, и в Красноярск. На меня неизгладимое впечатление произвел спектакль Кирилла Серебренникова «Барокко». Массу спектаклей этого театра мне посчастливилось посмотреть. Считаю, что это был один из лучших современных российских театров мирового уровня. Ну что тут можно сказать? Остается только оплакивать печальную участь театра, да и нас самих.
– Гоголь-центр вошел в историю как абсолютно бескомпромиссный театр в вопросах творческой и политической позиций. Но мы знаем, видим, что многие театры и отдельные художники на компромиссы сегодня идут – чтобы сохраниться в качестве художественной единицы, чтобы сохранить труппу и зрителей. Кажутся ли вам допустимыми какие-либо компромиссы в нынешней понятной нам всем ситуации?
– Это такая болезненная тема! Как печально, что вопрос о творческих компромиссах вновь оказался на повестке дня, а ведь был довольно длительный период, когда мы почти забыли об унизительной необходимости выбирать из двух зол наименьшее. Как сохранить с таким трудом созданную культурную институцию? Где та грань, которая отделяет вынужденный, но оправданный компромисс от творческой гибели и сдачи? Здесь нет единого рецепта: на какие жертвы художник готов пойти, чтобы хоть сохранить свое творение, решает только он сам.
Мы помним, какие невероятные усилия тратили советские деятели культуры на борьбу с цензурой, консервативной бюрократией, с идеологическим выхолащиванием изначального замысла, с бессмысленными госприемками. Сердце болит при мысли, что старая история возвращается. Все препоны, которые возводит государство на пути свободного творчества в своем желании вновь низвести культуру до положения служанки идеологии, ведут лишь к деградации интеллектуальной и культурной жизни.
– Чего бы вы никогда не сделали, даже чтобы сохранить свое детище?
– Честно скажу, правдиво ответить на этот вопрос можно лишь тогда, когда ты встанешь перед нелегким выбором и примешь решение.
– Это случайность, что в этом году программу «Театрального синдрома» составляли спектакли двух театров – Красного факела и Театра имени Вахтангова, которые недавно, в связи с известными событиями, лишились своих творческих лидеров?
– Да, случайность. Программа составляется всегда заранее, примерно за год. Так произошло, что замечательные режиссеры Тимофей Кулябин и Римас Туминас больше не работают в театрах, для которых столь много сделали, возглавляя их долгие годы. Но это же не повод отменять гастроли. Спектакли же выдающиеся, и они не запрещены. И я рада, что мы показали «Дикую утку» и «Войну и мир» красноярцам.
– Почему именно в Красноярске возник форпост Фонда Михаила Прохорова? А не в каком-то другом крупном театральном сибирском городе – в Новосибирске, например, или в Омске?
– Так просто сложилось исторически. С самого начала миссия будущего Фонда формулировалась Михаилом Прохоровым как системная поддержка культуры в российских регионах. Когда началось непосредственное создание благотворительной институции, брат занимал должность генерального директора «Норильского никеля». Естественно было начинать прежде всего с Норильска, в котором фонд эксклюзивно работал первые три года. Потом благотворительная программа распространилась на весь Красноярский край, и далее ряд проектов – на всю страну (например, наши конкурсы «Новый театр», «Библиотеки лицом к образованию», «Школа культурной журналистики» и так далее). Ну а «Театральный синдром» как прописался в Красноярске, так тут и остается. Но я знаю, что очень много людей приезжает из соседних городов, чтобы попасть на гастрольные спектакли. Более того, когда мы проводим нашу Красноярскую ярмарку книжной культуры (КРЯКК) – а этому проекту уже 15 лет, – то на неё съезжаются читатели не только из Зауралья, но и из европейской части России. А почему нет? Никто же не спрашивает, почему важные культурные события проходят в Москве и Петербурге. Красноярск – крупный университетский и промышленный город, так что все логично. И это никак не умаляет достоинства других городов.
– В Красноярске сейчас удивительная публика. Говорю это как критик, объехавший практически всю страну. Тут есть не просто отдельные продвинутые люди, способные воспринимать современный театр, читать его язык. Тут существует культурная среда, театральная среда, которая не возникает сама по себе, а создается, благодаря регулярному присутствию качественного театра в городе, в том числе, благодаря и «Театральному синдрому», и КРЯККу, где тоже всегда есть театральная программа.
– Собственно, для этого Фонд и работает – чтобы создавать, поддерживать и расширять культурную среду. Но тут важно подчеркнуть, что мы всегда активно сотрудничаем с местным культурным сообществом. То есть нельзя сказать, что наше воздействие – односторонне, мы подпитываем друг друга.
– Как будет существовать Фонд в новой исторической реальности? Изменится ли что-то в его деятельности, какие-то направления, приоритеты? Ходили слухи, что он может закрыться. Нет таких планов?
– Никаких планов закрытия Фонда нет. Экспертный совет на протяжении всех 18 лет существования Фонда периодически пересматривает и обновляет благотворительную программу в связи с неизбежными трансформациями общества. Сейчас произошел резкий слом главного вектора социальной жизни, и мы естественно думаем, как адаптировать деятельность Фонда к стремительно меняющейся реальности. Сейчас мы серьезно обсуждаем формы и способы дальнейшего развития приоритетных направлений, возможность создания новых проектов и конкурсов. В общем, несмотря ни на что, жизнь продолжается.
– Насколько вам кажется возможным продолжать формировать гуманистическую повестку в нынешней исторической реальности, буквально списывающей со счетов человека, его жизнь, его достоинство? Стоит ли такая задача перед Фондом Прохорова – возможно, как сверхзадача?
– Сама идея благотворительности покоится на гуманистическом фундаменте – эта повестка для неё магистральная. А что касается бесчеловечной реальности, то специфика России заключается в большом разрыве между официальной риторикой и жизненными практиками. Милитаристский дискурс сейчас, действительно, обволакивает собой почти все информационное поле, но одновременно страна покрыта густой сетью НКО, работающих с социально незащищенными группами людей. Гуманитарная деятельность постоянно совершенствуется, видоизменяется, то и дело появляются новые частные инициативы. В совокупности, если всё это проанализировать, получится очень масштабная картина стихийной гуманизации общества, в которую втянуто огромное количество людей. Не будем недооценивать эту системную работу, которую часто пренебрежительно называют «теорией малых дел». Борьба за жизнь и достоинство отдельного человека – это совсем не малое дело.
– Я действительно постоянно сталкиваюсь с тем, что мои коллеги и знакомые, даже без всякого НКО, на уровне личной инициативы организуют сборы денег, одежды, пересылку этого нуждающимся. Просто потому, что никакая другая деятельность сегодня эмоционально не спасает от тотального разрушения.
– Правильно. По сути, это – взросление общества. Суть гражданственности – взаимопомощь, консолидация, милосердие. Иными словами – гуманизация среды. На этом, собственно, и строятся базовые цивилизационные процессы. Понятно, что в связи с трагическими событиями сейчас преобладает мнение, что наше общество ни на что не годно. Я бы с этим не согласилась. Конечно, на общество идёт мощное государственное давление, но предшествующие этому тридцать лет не прошли совсем даром. Мощный низовой тренд продолжает существовать, постепенно набирать обороты и рано или поздно приведет нас к более гуманистическому и достойному существованию.
– То, что в России погибли все независимые СМИ – факт. Нет ли у вас ощущения такой же необратимой и трагической гибели культуры, гибели театра?
– Я прекрасно понимаю серьезность момента, но российская культура, как явствует из истории нашей страны, сумела выстоять и в значительно более пагубных обстоятельствах. Наша культура так закалилась, имеет такой мощный, наработанный веками ресурс сопротивления, что она несомненно преодолеет и нынешние временные сложности.