Фотография: Петр Антонов
Наметив театральные точки силы в российской провинции и обрисовав наиболее типичные проблемы, с которыми сталкиваются современные (то бишь современно мыслящие) режиссеры, оказавшиеся за пределами МКАД, Театр. не мог не обратить внимание на опыты создания в провинциальных городах центров современного искусства — Пермского музея под руководством Марата Гельмана, ГЦСИ в Нижнем Новгороде и Екатеринбурге. Кажется, базовые проблемы и вопросы тут общие. И на многие из них не только в провинции, но и в столицах еще не нашли ответов.
Неизбежный конфликт с большинством
«О какой культурной революции они говорят? Там на улицах негде пустую пачку от сигарет выкинуть!» — возмущался знакомый житель столицы после поездки в Пермь два года назад. Действительно, приволжский город славится длинными, как на Манхэттене, улицами. Расстояние между урнами составляет добрые сто, а то и двести метров. Здесь не все ладно с центром города, и уж точно небезопасно гулять по набережной величественной Камы после восьми вечера.
Изнутри к культурным инициативам в Перми другие претензии. Почему приезжие тратят столько денег на фестивали, выставки и прочее, когда край не может похвастаться хорошей социалкой — больницами и библиотеками? Рациональные аргументы против жалобы москвича и местного патриота существуют. Деньги на бесплатную медицину и городское планирование не выделаются по статьям бюджета, отведенным на культурные проекты Марата Гельмана и компании. Но похожие споры о государственной поддержке культуры ведутся во всех странах, и особенно упорно — с кризисного 2008 года. Последнее слово на данный момент сказал кандидат в президенты США от республиканской партии Митт Ромни. Он обещал в случае победы на выборах разогнать National Endowment for the Arts — американский фонд, выделяющий господдержку некоммерческим по преимуществу искусствам.
Может быть, сравнение покажется слишком лестным для Перми. Но суть проблемы не меняется от страны к стране и от региона к региону. Поскольку культура, которую поддерживает государство США и до недавнего времени администрация Перми, не рассчитана за редкими исключениями на массовый спрос, на нее легко транслировать недовольство «большинства». А «большинство», представленное в основном цифрами в соцопросах и редкими выступающими на демонстрациях против очередной затеи в области паблик-арта, легко запугать тщательно (или на скорую руку) сконструированным образом «чужого». Часто этот образ не имеет ничего общего с реальностью. Мне довелось как-то участвовать в публичном диспуте о современном искусстве в Екатеринбурге. Оппонентом был местный девелопер. То, что он говорил, было слово в слово взято из книги художника Максима Кантора «Уроки рисования», равно известного своей едкой критикой в адрес «священных коров» современного искусства вроде Олега Кулика и Дэмиена Херста и неумением рисовать. Реальных людей страстный девелопер перед собой не видел, аргументы не слушал. А от насущного разговора о том, что же понастроили родственные ему структуры в изуродованном двадцатиэтажными стекляшками Екатеринбурге, уклонился. Хотя роль девелоперов в культуре российских городов уж поважнее будет, чем новая работа Херста.
В свою очередь продвинутые гости очередной культурной столицы критикуют новоявленную Золушку с эстетических позиций: уровень профессионализма местных работников искусства регулярно удручает. При этом они, как католические теологи в преддверии 1000 года, живут в ожидании катастрофы. «А что будет, когда Гельман уйдет?» — главный вопрос, повторенный бессчетное количество раз за пять почти безоблачных лет романа Марата с губернатором пермского края Олегом Чиркуновым. И вот Чиркунов в отставке, в министерстве культуры перестановки, что будет дальше — неясно. И местные интеллектуалы ведут уже другие беседы. «Хорошо, что Марат был, он нас заводил», — говорят они. «По крайней мере Пермь уже не путают с Пензой», — не без гордости сообщил мне местный историк.
Ненадежный контакт с властью
Гельмана часто упрекали и упрекают в том, что он делает упор на политический ресурс и полностью от него зависит. Упреки справедливы.
Но и для всех прочих форпостов современного искусства в регионах хорошие отношения с властью — вопрос решающий. Государственный центр современного искусства уже 20 лет строит сеть по всей России. Она основана на французской модели. В каждом регионе Франции есть свой FRAC, организация, ведающая коллекциями современного искусства. Поступления в коллекцию осуществляются благодаря собственному бюджету и распределению из Парижа — там действует закупочная комиссия при министерстве культуры. Точно так же когда-то работала музейная система СССР: на всех выставках покупались работы, которые потом предлагались местным музеям. В постсоветской России аналогичную сеть выстроить трудно. Во-первых, нет денег для центральной закупочной комиссии. Во-вторых, у московского ГЦСИ свои задачи — построить новое, грандиозное здание и разместить наконец-то существующую коллекцию.
Поэтому все филиалы ГЦСИ вынуждены подстраиваться под действующую администрацию. Иногда с пользой для себя. Так глава нижегородского ГЦСИ Анна Гор в бытность известного либерала Сергея Кириенко губернатором получила в распоряжение центра огромное здание арсенала в местном кремле. Теперь, правда, конъюнктура изменилась: близкие ситуации люди говорят, что нынешняя администрация требует чего-то понятного и близкого народу.
У ГЦСИ в Екатеринбурге выставочных площадей вообще нет, хотя город в разы богаче Нижнего. Зато есть Индустриальная биеннале, прошедшая в этом году уже во второй раз. Главе ГЦСИ Алисе Прудниковой приходится учитывать интересы власти и говорить о том, как биеннале повышает шансы на проведение в Екатеринбурге Всемирной выставки «Экспо-2020», хотя с рациональной точки зрения связь между современным искусством и технической выставкой, мягко говоря, сомнительна.
Гор и Прудникова, как и любые руководители государственных структур, крепкие орешки. Они умеют лавировать, мыслят стратегически, довольны малым. Без них, собственно, ничего бы и не было. Любая экспансия современного искусства начинается (да и заканчивается) увлеченными личностями. Глава московского ГЦСИ Михаил Миндлин так и говорит: сначала человек, потом институция. Гельман взял джекпот: программа основанного им музея возникла одновременно со зданием.
Сложность, однако, была в том, что бывший губернатор Олег Чиркунов не раз менял политические пристрастия с ущербом для культурного проекта. Сначала он рассорился с Сергеем Гордеевым, который, будучи полпредом президента в Приволжском регионе, вкладывал немалые средства в культурные проекты. Потом произошел конфликт с Надеждой и Андреем Агишевыми, пермскими коллекционерами и бизнесменами. До ссоры они поддерживали созданный Гельманом Пермский музей современного искусства, после — обвиняли культурных революционеров в растрате народных средств.
Местный бизнес поддерживать современное искусство тоже не готов. В Перми, например, бытует мнение, что крупный капитал перестал ходить в музей современного искусства после выставки Дмитрия Врубеля и Виктории Тимофеевой «Евангельский проект». Художники перерисовали картинки, блуждающие по интернету, и снабдили их цитатами из Библии. Общественность увидела в этом богохульство, бизнес, видимо, тоже, хотя в проекте не было ничего острого, даже наоборот — рассказ о том, как приспособить священные тексты к описанию сегодняшней реальности. Так что руководители институций современного искусства должны быть постоянно готовы к самоцензуре — как бы не обидеть большинство. А большинство вникать не будет. ГЦСИ Екатеринбурга и Нижнего в скандалах пока не замечены, но эпатаж, как и красота, в глазах смотрящего, и кто будет этим смотрящим, неизвестно.
Неиспеченный торт соблазнов
Каждый раз, когда приезжаешь в осчастливленные наличием институций современного искусства города, возникает старый вопрос Маркса о базисе и надстройке, только в новом, постиндустриальном аспекте. Каждый вид искусства требует от зрителя того, что по-английски называется suspension of disbelief. Погружаясь в повествовательную структуру какого-нибудь боевика, мы должны поверить, что после смертельных для простого человека ударов монтировкой по голове главный герой встает как ни в чем не бывало и продолжает схватку за будущее планеты. Современное искусство, пожалуй, наиболее требовательно в этом отношении. Недаром на рубеже XX и XXI века расцвел жанр инсталляций, погружающих зрителя в произведение целиком — нечто вроде декораций, ожидающих от наблюдателя собственной игры. Трудно с непривычки поверить в то, что очередной реди-мейд имеет право на глубокий смысл. Еще труднее оценить, насколько претензии автора на этот смысл обоснованы, тем более что современное искусство уступило право на соблазн — то есть эмоциональную манипуляцию зрителем — рекламе, иллюстрации, кино, превратившись в конце концов в лабораторию анализа соблазна. Знаменитые работы Энди Уорхола, от девяти Мэрилин до тридцати банок супа Campbell’s, — это, в сущности, не очень гуманные эксперименты с привлекательностью иконических изображений. А если их сорок? А если они в гамме «вырви глаз»? Отсюда и элитарность современного искусства: его зритель должен понимать, как работает повседневный соблазн, а коллекционер — еще и наслаждаться своим иммунитетом от него.
Грубо говоря, для возникновения современного искусства в виде хорошо работающей институции нужен высокий уровень комфорта. Оно процветает там, где есть достаточное количество общедоступных эндорфинов, то есть в местах и культурах, где все в порядке с соблазнами. Характерно, что в «консервативной» Перми никто, кроме местных оркестрантов, не выступает против Теодора Курентзиса. Или музыкальных фестивалей. Или новых кафе, магазинов, стрип-клубов, в конце концов. Они, как ни странно, оказываются в одном ряду, а современное искусство совсем в другом.
И чтобы функционировать нормально, его энтузиастам придется для начала составить каталог местных соблазнов и понять, что художники могут предложить взамен. Пока же современное искусство в массовом сознании выглядит обманом и профанацией, хотя в идеале оно существует как раз для того, чтобы профанацию обнажать.
Оно — такая вишенка, положенная на торт, который, в сушности, еще не испекли.