В редакцию «Театра.» пришло письмо. Оно написано нашим коллегой, критиком Александром Висловым. Мы решили, что письмо это, выражающее, по всей видимости, мнение не одного только Александра, надо опубликовать. Эпистолярию, сочиненную в популярном жанре «я офигеваю, дорогая редакция, хоть и пишу вам в первый раз», вы можете прочитать на стр. 4–5. Пока же несколько попутных замечаний.
В театральном сообществе (и вообще нашем обществе) наблюдаются нешуточные проблемы с рецепцией текстов (и вообще явлений действительности). Экзегеза первого номера, предпринятая в открытом письме, явственно свидетельствует об этих проблемах и напоминает анекдот о сексуальном маньяке на приеме у психотерапевта. Последний — если кто не помнит — показывал своему визави треугольники, квадраты и прочие пентаграммы и просил объяснить, с чем они у него ассоциируются. Невинные геометрические фигуры рождали в воспаленном сознании пациента красочные эротические фантазии, заставившие его воскликнуть: «Э-э-э, доктор, да вы сексуальный маньяк! Откуда у вас такие картиночки?». О чем бы ни писали авторы журнала — о Пине Бауш, о проблемах театрального образования, о последней премьере Дмитрия Чернякова, о противоречивой фигуре Георгия Гурджиева, о поколении режиссеров, вступивших в профессиональную жизнь в годы перестройки, о жанре перформанса, — они преследуют единственную цель — бросить очередной ком земли в ими же выкопанную могилу русского репертуарного театра. Воистину ни о чем другом эти «картиночки» свидетельствовать не могут…
Простая мысль, что Пина Бауш и Анатолий Эфрос выбраны ключевыми фигурами первого номера не для того, чтобы «закопать» современный отечественный театр, а для того, чтоб с самого начала задать некую планку, с которой имеет смысл соотносить события современной театральной жизни, отчего-то не приходит автору в голову. Лихим образом он увязывает в единую логическую цепочку текст памяти Марины Зайонц и разговор об острых проблемах нашей театральной жизни, публикацию архивных фотографий Анатолия Эфроса и памфлет Олега Зинцова, совсем неслучайно помещенный в рубрику «Особое мнение» мнение и отнюдь не являющийся манифестом журнала. Он упрямо твердит одно — гробокопательство.
Дорогой Саша, между похоронным ритуалом и медицинским освидетельствованием — огромная разница. Если бы русский театр, по мнению редакции, был мертв, вряд ли она бы стала так близко принимать к сердцу его проблемы. Странно переживать, что покойник легко одет и может замерзнуть. Скверное состояние печени или селезенки может беспокоить лишь до тех пор, пока организм жив. А русский театр не просто жив, он жив активно (не всякая столица может похвастаться таким количеством премьер в сезон, какое выходит в Москве). Он до сих пор претендует на особую роль в мировом театре, а заодно и в жизни российского общества. И уже хотя бы поэтому его имеет смысл судить строго. Снисходительность проявляют к убогим. А только хорошо (или, в крайнем случае, ничего) принято говорить как раз о покойниках. Жизнеспособность же того или иного социокультурного организма не в последнюю очередь маркируется способностью его членов критически осмыслять происходящие в нем процессы, и порой выносить им суровый приговор. (Несложно заметить, что национальное сознание у жителей развитых стран в куда большей степени склонно к самокритике, чем у жителей стран менее развитых, страдающих многочисленными национальными комплексами и то и дело устраивающих дебоши у чужих посольств).
Если же оставить в стороне малоудачный термин «гробокопательство», то в письме можно обнаружить две набившие оскомину оппозиции, о которых давно уже пора забыть, если мы и впрямь хотим перевести разговор о театре на какой-то новый уровень. Первая оппозиция: репертуарный театр — не репертуарный. Да в этом ли дело! Есть хорошие спектакли и спектакли плохие — замшелые, рутинные, пошлые. В какой организационной форме они сделаны, не так уж важно. У репертуарной модели в нынешнем ее виде много проблем (это очевидно уже, кажется, всем, кто имеет глаза), она нуждается в серьезном реформировании, но в рамках антрепризы наше театральное сознание рождает таких чудовищ (см. статьи этого номера), что становится ясно — дело не в модели, а в состоянии умов. Социализм может быть, как известно, и шведским. Колхозы могут оказаться и кибуцами (то бишь эффективными формами хозяйствования). Модель одинаковая, а результат разный. И дело именно в результате. Спектакли Льва Додина существуют в рамках репертуарной модели театра, а «Вишневый сад» Эймунтаса Някрошюса был выпущен в свое время Фондом Станиславского в форме антрепризной продукции. И в том и в другом случае мы имеем дело с произведениями искусства. И наоборот — зашоренность, закомплексованность, потакание низменным вкусам обывателя в рамках любой модели приводят к одинаково печальному результату.
Вторая оппозиция: отечественный театр — западный. Автор письма предлагает нам переименовать журнал в Новый европейский театр и писать в нем о всяких «марталерах», не противопоставляя их российским труженикам театральной нивы. Журнал же «Театр.», по его мнению, должен быть рассчитан на оных тружеников и писать в первую очередь «о них самих — о коллегах, о друзьях, о конкурентах-соперниках». Вообще-то, Юрий Погребничко, Дмитрий Черняков, Алексей Паперный или Сергей Женовач, о которых можно прочитать в первом номере, как раз и являются такими тружениками. И их наличие в русском театре само по себе есть убедительное свидетельство его жизнеспособности. Но речь, по всей видимости, идет в данном случае об отсутствующих на страницах журнала описаниях лучших спектаклей текущего сезона и рассказах о победителях региональных конкурсов. Статьи о Пине Бауш или Эфросе нам предлагают пускать «гарниром» к этим рассказам.
Дорогой Саша, во-первых, про «местные» рекорды и текущие события нашего, по твоему же стеснительно-уничижительному определению, «да, наверное, безнадежно отставшего, да, корявенького, да, зачастую слегка диковатого, — но живого, черт возьми» театра, можно прочитать в других изданиях — и профильных, и непрофильных. Зачем же мы будем занимать чужую нишу? Да и оторопь берет, как представишь себе журнал, в котором рассказ о Бауш является «гарниром» к рассказу о возрождении театра в отдаленном регионе страны.
Во-вторых, мы хотим не противопоставлять, а сопоставлять и оценивать по гамбургскому счету разные театральные явления независимо от места их прописки. Мы хотим не возводить стенку между российским и западным театром, а по мере сил разрушать ее. То есть начать, наконец-то, жить в едином пространстве. Нелепо думать, что по ту сторону границы все хорошо, так же как нелепо полагать, что там все загнивает, а у нас цветет. Там все очень по-разному. И интересно понять, почему современный венгерский театр переживает ренессанс, а, скажем, испанский — упадок, почему польский театр сейчас сильнее итальянского, а английский очень коммерциализирован. Мы об этом тоже будем писать. (Первый номер журнала — это ведь не монография о театре, так или иначе подводящая черту под неким этапом его развития, а лишь начало разговора, в котором неизбежно появятся — уже появились — новые персонажи и новые темы). Но все же пристально заниматься скверным состоянием испанского театра лучше испанским критикам, итальянского — итальянским. Нам же имеет смысл сосредоточиться на наших собственных проблемах.
Трогательно звучит забота автора письма, что обновленный журнал «Театр.» не будут читать. Но она звучит и пугающе. Если нашим театральным деятелям рассказы о Пине Бауш, Жане-Луи Барро (в третьем номере мы собираемся опубликовать главу из будущей книги о нем Вадима Гаевского) или Анатолии Васильеве (см. этот номер) менее интересны, чем рассказ о скромных тружениках отечественной сцены, русский театр и впрямь если не мертв, то близок к летальному исходу. Между тем через неделю после выхода первого номера журнала в свет от его тиража практически ничего не осталось. Так что есть основание надеяться, что немалая часть наших театральных деятелей и театралов готова жить не в замкнутом мире коллег, друзей и конкурентов, а в широком пространстве европейского театра.
С чем мы их и себя поздравляем.