В Свердловском театре драмы вышел спектакль Уланбека Баялиева по пьесе Горького. Корреспондент ТЕАТРА. – о спектакле «Железнова Васса Мать».
Вассы Железновы шагают по российским театральным сценам толпой. Время отчетливо призвало пьесу, особенно в первом ее варианте, «к ответу». Очевидно, что наступила эпоха активных женщин – время Васс. Но, с другой стороны, когда в России было иначе? Всегда, в обход всем, объявленным вечными, европейским концептам маскулинности («сильный и умный»)/феминности(«слабая и эмоциональная»), прежде всего женщина в нашей стране спасала, из беды выручала, коней на скаку останавливала и бабой, и мужиком была. Словом, дело здесь, конечно, не только в характере бизнес-леди. Например, тема семьи, тоже одна из самых острых – и вне ее в современном холодном, атомизированном мире жить невероятно сложно. Но и в семье невозможно, даже ещё в большей степени. В общем, веревочек, за которые можно дернуть горьковскую пьесу, не одна.
В последней премьере свердловской драмы «Железнова Васса мать» – веревочка обозначена уже в названии. Материнство – тема в российской культуре очень болезненная. Европа, во многом благодаря феминистским академическим штудиям, давно ее прорабатывает, у нас эту тему трогать опасно, она имеет слишком глубокие корни. И Русь – матушка (в то время как, например, Германия, Vater-land, Англия -«old merry England», Франция –«douce France»), и православная Мария – не столько дева, сколько прежде всего мать. Сам Горький устами героя пьесы «Чудаки» восклицает: «Мать! О ней мало говорят, Лена…позорно мало! …А ведь каждая женщина – мать – почти символ…». Символ – чего, объяснять российскому человеку не надо. И потому, когда на сценах, страницах, экранах возникают матери, сердце которых полно «нелюбви» к своим детям, это, как правило, чудовища (из последних – «Нелюбовь» Звягинцева, «Волчок» Сигарева).
В спектакле Уланбека Баялиева не совсем так. Высокая, изысканно- стройная средних лет Васса Ирины Ермоловой не может не вызвать если не симпатию, то хотя бы живой интерес. Она не столько озабоченная делом (хотя немало говорит о нем) «капиталистка», сколько прежде всего необычайно привлекательная женщина. Весь спектакль, по жанровой природе тяготеющий к балету, жестово-пластическойстихии существования персонажей, Васса как магнит притягивает своими неторопливо-гармоничными, выверенными движениями, мягкой интонацией низкого с легкой хрипотцой голоса, частой сменой почти современных стильных нарядов и причесок.
Главным пространственным акцентом спектакля становится даже не сооруженная на левой половине большой сцены хайтековская конструкция жилых помещений дома Железновых, а небольшое черное с раскинутыми голыми ветками дерево, расположенное в глубине другой части сцены (художник-постановщик Евгения Шутина). К нему, освещенному ярким локальным лучом (художник по свету Тарас Михалевский), уходит время от времени Васса, то зябко кутаясь в длинное изящное пальто, то поднимая руки и лицо к тяжелым, медленно падающим крупным снежинкам. Молитва? Безмолвный разговор? Её чувства в статичных молчаливых позах читаются даже отчетливее, чем в словесных баталиях, криках и страстях, кипящих в семье Железновых из-за приближающегося момента смерти хозяина и дележа наследства.
Да, все первое действие спектакля, когда где-то за полупрозрачными стенами угадывается спальня с умирающим мужем Захаром, пронизано атмосферой грядущей смерти. Сцена почти впостоянно полна звуков не только собственно музыкального свойства (композитор Фаустас Латенас, звуковой дизайн Руслан Кнушевицкий). Как сказано в программке: «в спектакле звучит дыханье народного артиста РФ Валентина Воронина» – тяжелые вздохи, всхлипы, стоны умирающего наполняют воздух этих комнат. На авансцене, между декорациями дома и зрительным залом – большой нарядный гроб, с которым постоянно взаимодействуют герои, то садясь-ложась на него, то запинаясь, а то и беседуя с ним. В конце акта умрет не только муж – удавится, с молчаливого согласия Вассы, горничная Липа (Екатерина Соколова), снимет веревку с никому не нужного здесь детского игрушечного конька на колесиках и повесится на большом подвешенном над семейным столом крюке, демонстрируя зрителю переход от переполненного страхом ужаса к посмертному покою, а затем к улыбке счастья на уродливом лице.
Сыновья Вассы тоже уродливы. Трудно себе представить, что какое-то иное чувство, кроме острой, смешанной с брезгливостью жалости, может вызывать сын Павел (Игорь Кожевин) – кособокий, подволакивающий ногу, с вечно выпученными глазами и нагло-заискивающей ухмылкой. Да и стройный Семен (Антон Злотников), непрестанно дергающийся в каком-то, будто от предвкушения близких денег рождающемся нервном танце, тоже подчеркнуто отвратителен. Зато совершенно блестяща дочь Анна (Татьяна Малинникова) – ухоженное лицо, гладкая гламурная прическа, дорогие, как будто заковывающие фигуру платья, роскошные украшения. Однако, подлинно хороша в окружении Вассы только Людмила (Ольга Мальчикова), простоволосая, в капроново-дымчатом открытом платье и стильно-грубоватых ботинках на легких ногах. Её почти балетные движения рук, стремительная походка, чудные, падающие при наклоне головы волосы – Людмила тоже почти непрерывно существует здесь в ритме внутреннего танца. Но у нее это – явное выражение жажды свободы и любви.
В последней сцене Васса с Анной и Людмилой – как чеховские три сестры – будут, обнявшись, стоять на авансцене. И Васса, оставившая без наследства сыновей (лишив мечты всей его жизни одного и отправив насильно в монастырь другого), будет, захлебываясь от возможности высказать, наконец тайное вслух, говорить о своих настоящих чувствах. Эта Васса-мать не любит сыновей, с прохладной нежностью относится к дочери и обожает неродную, гуляющую невестку Людмилу. Она мечтает о неродных от неё внуках – раз «сыновья не удались» – которым отдаст все. И, не обращая внимания на душераздирающие вопли Павла («ты, дьявол, мать!»), нежно просит обеих, – но прежде всего, конечно, её, Людмилу – только об одном «вы меня любите немного».
Уходишь со спектакля с ощущением вопроса. Главную героиню, несмотря на откровенно явленную диспозицию образов, здесь не оправдывают. Чего стоит хотя бы молчаливое присутствие весь второй акт на сцене мертвой Липы с нерожденным младенцем на руках – непрестанное напоминание о Вассе как виновнице смерти обоих. Но и страстное желанье Железновой быть не только матерью со всеми вытекающими отсюда императивами, а свободным в своих чувствах человеком, не разделить невозможно.