В ноябре в московском Центре имени Мейерхольда пройдёт фестиваль «Родина авангарда», посвящённый диалогу молодого театрального поколения с искусством эпохи авангарда. Помимо трёх репертуарных постановок ЦИМа («Хочу ребёнка» Саши Денисовой по пьесе Сергея Третьякова, «Родина» Андрея Стадникова и «Тело авангарда» Дмитрия Мелкина), в рамках фестиваля запланировано и уникальное событие: единственный показ камерной версии кантаты композитора Ханса Эйслера по пьесе Брехта «Die Maßnahme».
Название «Высшая мера» — авторизованный перевод Сергея Третьякова, друга Брехта и одного из первых его переводчиков. В спектакле режиссёра Фабиане Кемманн участвуют шесть музыкальных коллективов (хоры и вокальные ансамбли), актёры из России и Германии, и, по замыслу создателей, сидящие вокруг сценической площадки тоже не зрители, а участники.
Драматург проекта Ольга Федянина рассказала журналу «Театр.» о прошлом и настоящем «Die Maßnahme» и о том, как будет выглядеть спектакль в ЦИМе: “«Высшая мера» — вероятно, самая сложная пьеса Бертольта Брехта. История её постановок за 90 лет, прошедших со времени написания, вполне уместится на одной стороне почтовой открытки.
«Высшая мера» — пьеса, за текст которой Брехт чуть не отправился в американскую тюрьму в конце 1940-х, и это только одно из многочисленных недоразумений, с нею связанных.
Это пьеса, которая отменяет классический театр и предлагает заменить его на то, что сам Брехт называл театром эпическим, или, что гораздо точнее, — диалектическим. Театр, формальные истоки которого находятся в восточной, в частности, китайской культуре, а содержание целиком и полностью взято из современного Брехту западного мира. Театр, в котором драма, комедия и трагедия высушены до скелета, до сути, до основы.
Это театр, в котором роль античного рока играет объективная реальность — именно она ставит любого героя перед целым набором вопросов, на которые нет правильных ответов. Вернее, любой ответ неизбежно ведёт к трагедии и гибели. Единственный способ остаться в живых — продолжать спрашивать.
Вопросы, которые заданы в «Высшей мере», касаются очень базовых, элементарных вещей — права на жизнь, права на заблуждение, права на самостоятельный выбор. Самая большая сложность, которую театр ХХ века испытывал с этой пьесой Брехта, заключается в неумении — и в нежелании — начинать каждый спектакль, не имея в кармане заранее заготовленной шпаргалки с ответом. Казалось, что играть «Высшую меру» можно, только если есть какая-то позиция, которая объединит в финале зал и сцену. Однако театр Брехта никогда не был театром консенсуса — и «Высшая мера» в наименьшей степени предполагает какое бы то ни было согласие, будь то исходное или финальное. Это пьеса, которая в идеале оставляет вас с ещё большим количеством вопросов — потому что, напомню, способность продолжать спрашивать здесь равно способности выжить.
«Высшую меру» невозможно поставить средствами традиционного театра, ещё и потому, что она не предполагает разделения на актёров и зрителей. Для ХХ века это было большой проблемой, но мы видим, что век ХХI постепенно заменяет оба этих понятия понятием «участника».
Брехт и его композитор Ханс Айслер в своё время писали эту пьесу для рабочего театра и любительских хоров, потому что предельная степень абстракции, не отрицающая при этом живую эмоцию, возможна только в музыке.
Режиссёр Фабиане Кемманн однажды в Берлине уже сумела соединить исполнителей, зрителей и музыкантов в такую огромную группу со-участников, которая смогла объединиться ради исполнения этого текста. В этом сезоне она повторит этот опыт в Москве — в Центре имени Мейерхольда и при помощи Петра Айду, который взял на себя музыкальное руководство проектом. Актёры, хор и публика объединятся на один вечер — 8 ноября. С какими вопросами все они закончат это путешествие в диалектику Брехта, узнают те, кто решит присоединиться”.