Иллюстрация Анны Хохловой
В августе прошлого года Лаборатория Дмитрия Крымова получила награду в Эдинбурге за спектакль «„Как вам это понравится“ по пьесе Шекспира „Сон в летнюю ночь“». Его премьера состоялась примерно за неделю до этого в Стратфорде-на-Эйвоне. Хотя Крымов работал над спектаклем по предложению Мирового шекспировского фестиваля, он почти не воспользовался текстом великого Барда.
Вот что он написал в программке: «Наш спектакль „Сон в летнюю ночь“ — это не „Сон в летнюю ночь“. Это другой спектакль. Он называется даже „Как вам это понравится“ по пьесе Шекспира „Сон в летнюю ночь“. Во всяком случае, мы хотели так его назвать. Ну, что-то вроде „Гамлет“ по пьесе „Отелло“».
Написано, кстати, совершенно в духе шекспировских прологов: «Актеры здесь, они сыграют знатно, и вы поймете все, что вам понятно».
На самом деле основа спектакля — «Прежалостная комедия и трагическая любовь Пирама и Фисбы». Была такая пьеска, сыгранная в Афинах по случаю свадьбы Тесея (он у Шекспира почему-то герцог).
Работай Крымов у этого герцога, он с его склонностью к шутейным процессиям наверняка пришелся бы там ко двору: на чеховский юбилей Лаборатория прошла карнавальным шествием через зал «Манеж» Школы драматического искусства. Новый спектакль Крымова начинается с маленького привета этому маршу под названием «Тарарабумбия». Рабочие сцены бегом проносят через партер муляж английского дуба; по дереву, как белка, мечется маленький терьер. Следом волокут фонтан, а за ним спешат сердитые люди с ведрами: кран по дороге сработал, и зрители вымокли до нитки. Последней торопится уборщица с тряпкой. Но ожидания обмануты: аляповатую бутафорию припрячут в дальнем конце «Манежа» и больше никогда не покажут.
Художница Вера Мартынова встраивает в белую архитектуру Школы драматического искусства маленький театрик из фанеры, с накладными балконами и пандусом, который круто поднимается к полиэтиленовому заднику. В ложах-пристройках сидит подсадная публика; в насмешку над обычаем guest star Крымов пригласил в их ряды Лию Ахеджакову на роль маниакальной дамы, которая не умеет молчать. Гости шекспировского герцога тоже наперебой острили насчет самодеятельной трагедии. Актеры в спектакле так же многословны, как и подсадная зрительница, и так же, для подстраховки, многое разъясняют. Мы бы ни за что не догадались без их подсказки, где у них «гвоздь программы» — а это лев, облезлый маленький лев из желтого плюша, в котором сидит на карачках один из горе-артистов. По пьесе это чудовище едва не растерзало Фисбу; Пирам закололся при виде ее окровавленного плаща, а она, обнаружив тело возлюбленного, тоже покончила с собой (Шекспир писал «Сон в летнюю ночь» через год после «Ромео и Джульетты»).
История о Пираме и Фисбе — это у Крымова история о том, как смешно и нелепо люди говорят о любви. Влюбленная пара покрыта с головы до ног патиной ходульных сюжетов, замучена и препарирована интерпретациями, на ней не осталось живого места — один ходячий постмодернистский плагиат. Две высокие, под потолок, коротконогие, длиннорукие куклы похожи в спектакле на монстров Франкенштейна: у Фисбы кастрюли вместо грудей и размалеванная физиономия старого маминого пупса, у Пирама вместо лица — картина, классический портрет. Кроме живописного лика, художники наградили Пирама похабнейшим надувным членом: высокое соединилось с низким. «Порнография!» — знакомо кричат подсадные.
Под нежное пение кукла собирает букет, но ее габариты превращают дежурную сцену в целое приключение: нагибаться трудно, актеры норовят помочь, непоседливая Ахеджакова ломится на площадку, чтобы дать великану лишний цветок. Томный завтрак на траве, достигший раблезианских масштабов, становится фарсом — в пасти женщины-пупса пропадает ананас.
Еще есть эпилог — танец. В эпилоге девочки в пачках показывают «маленьких лебедей».
***
Зрелищный театр или, если угодно, театр художника, нередко вступает в союз с высокими технологиями, как, например, Ex Machina Робера Лепажа. Крымов не большой поклонник технологий, ему достаточно подручных средств, чтобы сделать шоу, такое, например, как «Демон. Вид сверху». Но то, что он сделал теперь, — это скорее анти-шоу. Артисты, кукловоды и машинисты зрелищного театра должны работать ловко, легко и точно — «Как вам это понравится» исполняется неуклюже и сбивчиво. На самом деле Крымов собрал виртуозов, которые научили кукол танцевать, а собачку — делать сальто, но все номера и трюки совершенно убиты долгими приготовлениями и пустыми замечаниями. Исполнители при этом стараются, просто из кожи вон лезут. И без того нескладную любовь громоздких кукол то и дело тормозят актеры-выскочки и неугомонная публика. Валерий Гаркалин в седом парике — еще одна guest star — бренчит тарелками, нарочно расставляя бессмысленные паузы, чтобы уничтожить ритм спектакля. Кукольная драма рассыпается окончательно. Пародия на дурное представление ломает канон эффектного и стильного театра художника.
Конечно, Крымов с самого начала не давал поводов к тому, чтобы называться русским Робером Лепажем. Самые ранние его работы вообще не претендовали на полноценные спектакли; в них была необязательность и не было недостатка иронии. Но какими бы непритязательными, вызывающе инфантильными они ни были, это все же было зрелище. Ирония его последних спектаклей — «Горки-10», «Как вам это понравится» — другого рода, она категоричней и жестче. Крымов был нарочито наивен в своем желании удивить затейливой выдумкой, растрогать потрепанной вещицей. Он этого нисколько не стеснялся, наивность была и остается узнаваемой приметой его спектаклей, но сейчас это становится скорее постмодернистской игрой.
Новые работы — и в особенности «Как вам это понравится» — дают понимание логики этого режиссера. С ним, как оказалось, не все так просто. Вот, например, его куклы, Фисба и Пирам, поют по-немецки. Прима Лаборатории Анна Синякина — голос Фисбы — командует кукловодами и тоже говорит по-немецки. В «Горках», в той части, где на разные лады играли сцену из «Кремлевских курантов» Погодина, Ленин переходил с родного языка на немецкий, благо нашелся перевод для театров братской ГДР. И в исполнении актеров Лаборатории это вовсе не язык Шиллера и Гете, это тарабарщина. Так говорила бы какая-нибудь Амалия Людвиговна.
Когда-то немцами — немыми — называли всех, кто нес тарабарщину на чужом наречии. И даже закрепившись за одним народом, это слово сохраняло связь с представлением о «немых» иностранцах: именно немец у классиков не может правильно говорить по-русски и тем смешон.
Я не вижу иного объяснения немецкому языку в спектаклях Крымова, кроме этой литературной традиции (какой бы интуитивной ни была их режиссура, традиция в них существенна). «Немота», косноязычие, неспособность к речи — постоянная черта персонажей Крымова: они мычат, шепелявят, заикаются или говорят на непонятном языке, особенно когда это чужие слова, Гоголь или Бунин. Будучи художником, Крымов особенно осторожен с новым инструментом — словом: не позволяет себе и своим артистам до конца присвоить авторский текст. Даже самые литературные его спектакли — это сломанный телефон, «сказка в пересказе глупца». К примеру, в раннем опусе «Сэр Вантес. Донкий Хот» уборщица подбирала клочки гоголевских «Записок сумасшедшего» из отхожего места и читала их по слогам.
А первый спектакль Лаборатории по сказочному сборнику Афанасьева назывался «Недосказки». Название оказалось программным. Все эти «немые» герои, эта веселая нелепица — от разочарования в общении, в обмене смыслами. Кажется, Крымов уверен, что всякое послание будет неверно услышано или не будет услышано вовсе. А уж время уничтожает всякую надежду на понимание. В каждый свой спектакль Крымов и его художники несут всякую всячину, какие-то платья, коляски, обувь, — и в каком-то смысле эта ветошь — тот же «сломанный телефон», неуслышанное послание от неизвестных владельцев. Недавно у Лаборатории была выставка в Новом Манеже, в одном из залов на столе лежали старые фотокарточки. Их можно было повертеть в руках, но кто это такие, почему они здесь — никто не имел понятия.
Почему Крымов поставил собственных «Пирама и Фисбу» с пустопорожними словами, длиннотами, неуклюжими куклами, с «недалекими» подсадными зрителями? Да все потому же: он обошелся с композицией и ритмом, с самой тканью спектакля так, как обращался раньше с речью. Между художником и публикой — та же пропасть, что и между автором и исполнителем, настоящим и прошлым; само искусство косноязычно, оно не умеет быть по-настоящему красноречивым. Замечательно, что худшим оратором в «Как вам это понравится» оказывается некий важный и загадочный господин, который выдает себя за режиссера «Пирама и Фисбы» — не жалея слов, он так ничего и не говорит по существу. Достается и зрителям — подыскивая название тому, что им показывают, подсадные перебирают клише многолетней давности: авангард? андеграунд?
Метатеатральный сюжет — не признание в любви искусству. Это деконструкция ходульных лирических историй, зрелищного театра, театра художника, вообще театрального спектакля. И тем не менее Крымов ужасно сентиментален. Да, человек нем, но попытка говорить трогает его; он и сам пытается разговаривать, иначе как объяснить его пристрастие к старым вещам и снимкам, его работу в театре, в конце концов? Искусство заслуживает если не восторга, то хотя бы снисхождения. Камео Гаркалина и Ахеджаковой тут не просто так. Пока танцуют «маленькие лебеди», они успевают переговорить в сторонке, подбодрить друг друга — и в этой злой комедии напоследок появляется что-то поэтически-печальное.