© Тимур Хадеев. На фото: перформанс по мотивам стихотворения Мудариса Агалямова
В Казани завершилась первая – театральная – часть проекта TAT CULT LAB. В последний день было показано шесть театральных работ в разных жанрах от бэби-театра до оперы. Особенность именно этой лаборатории в том, что из шести создателей эскизов режиссерский диплом есть только у одного.
– Такова была задумка, – объяснил куратор лаборатории TAT CULT LAB/театр, театровед, известный культуртрегер и переводчик Нияз Игламов, – пригласить молодых людей, которые специально режиссуре не учились, и предложить им высказаться театральным языком, ни в чем себя не ограничивая, кроме жанра и материала обязательно на татарском языке, которые участники выбирали сами. Продюсер лаборатории – тоже весьма молодой человек Ильяс Гафаров – идею поддержал. В результате были показаны два детских спектакля (один – из разряда «бэби-театра», второй – по изумительно красивой с точки зрения образности языка национальной сказке), отрывок одной забытой оперы благополучного татарского композитора советского периода Назиба Жиганова, одна драма и два эскиза по татарской поэзии: перформанс по стихотворению Мударриса Аглямова 1970 года и physical theatre по тексту поэта начала века Сагита Рамиева «Перед рассветом», известному в Татарстане каждому школьнику.
О месте показов важно сказать отдельно: это бывший ДК, а теперь, как водится, КЦ (культурный центр) «Московский», расположенный на приличном расстоянии от центра, «на выселках». Так что у автора этих строк возникло сравнение с КЦ «Каннелтало» на севере Хельсинки – пространстве, которое активно поддерживается муниципалитетом и довольно успешно выполняет роль центра культурной жизни удаленного микрорайона, «магнита», прежде всего, для молодежи. Более того, именно «Каннелтало» в нынешней мультикультурной финской столице играет роль места встречи и диалога культур. В тот момент, когда я там оказалась с пресс-туром, в рекреации нижнего этажа расположилась выставка художников – эмигрантов из России, в зале на 250 примерно человек шел гастролирующий грузинский спектакль, а в одном из просторных помещений финский повар проводил мастер-класс для всех желающих по изготовлению национальных рождественских блюд. Ну а уж среди зрителей и участников мастер-класса обнаружились представители самых разных национальностей. В Казани и в республике Татарстан вообще проблема с национальной культурой – обратная. Тут татарский язык в школах изучается факультативно, а в центральном кукольном театре «Экият», куда я с утра отправилась на премьеру, спектакли на национальном языке составляют от силы десять процентов. «Почему?» – удивилась я. «Вот и министерство мне тот же вопрос задает, – ответила директор театра «Экият», опытный и уважаемый театральный менеджер Роза Яппарова. – Люди не ходят. Чтобы ходили, надо национальную политику в республике менять». В национальном татарском Театре им. Камала взяла новый номер журнала «Идель». Открыла. Титульная статья называлась «Мы как неандертальнцы в своей культуре». Но сверху инициатив, которые бы могли изменить ситуацию, пока не заметно. Зато реализуются инициативы снизу. И в этом смысле забавно, что лабораторно-театральный проект TAT CULT осуществился в недрах ДК с названием «Московский».
От показа к показу – а они длились с 16.30 до 23.00 без перерывов – количество зрителей ощутимо росло и к сумеркам их подтянулось значительно больше сотни: в основном, молодежь. Причем процент русскоязычных реплик в контексте этой конкретной как раз не превышал десяти процентов, несмотря на то, что три весьма говорливых (как им и положено) эксперта – я, Глеб Ситковский и Наталья Каминская – были русскими. Эскизы, как уже говорилось, игрались по-татарски. А после окончания на этом же языке обсуждались всеми собравшимися. Причем, некоторым артистам, татарским языком не владеющим, коллеги нашептывали перевод на ухо. Нам же, экспертам, нашептывать было некому – Нияз Игламов заранее прислал мастерский собственный перевод трех текстов (в том числе, стихотворный), но в «Московском» сам вел все обсуждения на национальном языке. Тем интереснее было наблюдать за эмоциями обсуждающих. Их явно затянуло в процесс. Театр, не ограниченный рамками сцены, да вообще ничем не ограниченный, кроме фантазии его создателей, их натурально возбуждал. Я же не без удовольствия ощущала себя не только критиком, но и, отчасти, подопытным кроликом, потому что множество молодых людей с интересом ожидали, пойму ли я что-то из текстов, известных им с детства, и что именно пойму.
Идеально понятным оказалось, естественно, талантливое – поскольку оно, как это обычно и случается, переводило конкретные национальные тексты на визуальный метаязык, многослойный и многогранный. Такого было немало, и это подтверждало мое давнее убеждение, что в современном мире режиссуре специально учиться не обязательно, зато обязательно – иметь идеи, интеллект, ощущение сегодняшней реальности, чувство композиции и желание говорить с современниками на языке театра (примеров тому в европейском театре – множество: Кристоф Марталер пришел на драматическую сцену из музыки, Ромео Кастеллуччи учился живописи в болонском Университете изящных искусств, Димитрис Папаиоанну уверенно движется в сторону театра от contemporary dance). Однако наиболее комфортным для всех зрителей, наиболее доступным и даже просветительским для всех разом оказался эскиз единственного дипломированного режиссера, выпускницы режиссерской мастерской Фарида Бикчантаева в КГУКИ Амины Миндияровой. Она показывала первый акт пьесы «Неравные» татарского автора начала прошлого века Фатиха Амирхана. О художественных достоинствах пьесы по одному акту сложно судить, и я не буду, чтобы не оскорбить тех казанских зрителей, которые считают названного автора татарским Ибсеном. Но совершенно неожиданно на этом показе мне вспомнились лекции первого курса по методологии искусствоведческих исследований. Молодой режиссер подошла к тексту не только как «инженер человеческих душ» – хотя с артистами-любителями на уровне характеров и образов она сотворила практически невозможное, но и применила к нему конкретно-исторический подход. Неравные в нем – две сестрицы: старшая – потенциальная домохозяйка, любимица старорежимного отца, и младшая – та, что в ближайшем будущем непременно станет засиживаться в литературных салонах до глубокой ночи и на равных спорить с мужчинами на остросоциальные темы. О таких женщинах и таких салонах вековой давности в Казани подробно и чрезвычайно занимательно рассказано в монографии последовательного популяризатора татарской истории и культуры Лилии Габдрафиковой «Татарское буржуазное общество», год издания 2015. И вот в самый разгар семейных микродрам, в которых старое, разумеется, борется с новым, в игровом пространстве появлялась подтянутая «слуга просцениума» – крошечная девушка, вытянутая по струнке и в мужском костюме – и зачитывала по-русски документальные факты и свидетельства, собранные в книге. Остроумный вариант «зонга», остраняющего сюжет, вводил короткий эскиз в контекст последующего столетия. Мне тут же вспомнились эскапады первых российских феминисток, которые в первые постреволюционные годы могли появиться на публике почти без одежды, а еще – то, что Берлинский фестиваль искусств в 2017 году выбрал себе подзаголовок «Сто лет без Александры Коллонтай». Ну и, разумеется, нынешний европейский феминизм на грани экстремизма. С другой стороны, спектакль мог бы называться и «Сто лет с кредитами», потому что, глава семейства в пьесе едва ли не за бесчестье почитает факт взятия денег в долг. Это практически как голым на улицу выйти. Ну а сын – ясное дело – мыслит, как мы сегодня, невзирая на сто прошедших лет: кредит идеален для развития, пользуешься сейчас – отдаешь, когда сможешь.
Остальные удачные эскизы выглядели более метафорично. Поэт Йолдыз Миннуллина, сочинившая зарисовку по мотивам стихотворения Мударриса Аглямова, усадила публику на пол на подушечки вокруг игрового пространства, как Ян Фабр в «Ангеле смерти». И зрители сначала наблюдали пульсацию некоей жизни, скрытой целлофановым «колпаком», а потом колпак разрастался до размеров юрты и зрители допускались в мир поэта. Молодой человек в черном трико (впрочем, одеты все одинаково) находился в центре композиции, остальные весьма экспрессивно его доставали. Важно, что это не выглядело суетой, и рождало, как и все последующие эпизоды становления поэта вплоть до встречи с «народом», массу ассоциаций из русской и других культур. Архетипы будоражили фантазию, а татарский язык с его невероятным сочетанием твердых согласных и певучести, постоянно возвращал мое воображение к образу аксакала (который и у Нияза в переводе присутствует), хотя это и вовсе не татарское слово, а вместо белой бороды здешний поэт к финалу обретал набеленное лицо и превращался в памятник. Ну а уж этот символ славы запускает в сознании всякого культурного человека вне зависимости от национальности «веерную отсылку» к десяткам поэтических творений о сути, значении и последствиях творчества.
Похожая по воздействию история – потенциально – могла бы произойти с эскизом театрального художника №1 в Казани Ксении Шачневой по сказке, которой самое место в книге Клариссы Эстес «Бегущая с волками» про женский архетип в мировой мифологии. Тем более, что речь в татарской сказке «Зухра» (как следует из перевода Нияза Игламова) идет о девочке-падчерице, которая, наполняя по заданию злой мачехи бездонный колодец, ведет диалог с луной. Ксения Шачнева регулярно работает с Фондом поддержки современного искусства «Живой город» и с его известной всей стране творческой лабораторией «Угол» – в портфорлио Ксении совместные спектакли с Лисовским, Букаевым, Маноцковым, Серзиным. В некотором роде она идеальный художник нового театра – чувство стиля, задачи (художественной и социальной), меры собственного участия в общем проекте у нее безупречно. Кроме того, она – директор казанского издательства «Трехречье», издатель литературы по современному искусству: в частности, легендарной книги «Чурики-мокурики острова Свияжск» Марины Разбежкиной и Рашита Сафиуллина, «свияжского Фейсбука», как ее называют на острове. В КЦ «Московский» она придумала изумительной красоты конструкцию из подручных средств, где роль колодца играло обычное круглое бытовое зеркало, в которое заглядывала, эффектно в нем отражаясь, полноликая луна. Проблема оказалась в том, что в этой конструкции задышало всё, кроме собственно героини, Зухры. Ксения решила поставить кукольный спектакль, а кукла – особая субстанция, которая анимируется по своим технологическим законам и не выдерживает большого объема текста. Но дело даже не в кукле как таковой, а в том, что мир художника остался иллюстрацией, не превратился пока в «театр художника», не стал параллельным, главным, самоценным текстом относительно той татарской сказки, которая звучала фоном в исполнении нейтрального рассказчика – не превратился в фантазию Ксении на тему прекрасной легенды о смерти, в которой красота истории побеждает смерть. Думаю, это произошло от излишней скромности художника Ксении Шачневой, которая постеснялась занять первую и доминирующую роль.
Второй спектакль для детей был создан в форме бэби-театра Алмазом Садриевым. Я не специалист в этом особом жанре театра на грани психологии и педагогики, но, на взгляд дилетанта, тут безукоризненно сработала только первая десятиминутка, когда большой белый куб вдруг засветился разными цветами, и на сцене появились два карапуза: «дети» вызвали полное доверие зала, ни у одного из карапузов в зале не возникло мысли, что это незнакомые «тетенька» и «дяденька» (мальчика играл сам Алмаз). Самой уязвимой в этой истории мне показалась просьба режиссера к родителям: сначала мы, мол, покажем все, что хотели показать, а потом уж начнется интерактив (в подтексте: вы уж последите за вашими детьми, чтобы не мешали). Основатель направления бэби-театра Роберто Фрабетти часто говорит именно о том, что крошечные зрители в театре далеко не всегда должны активничать, но завоевать их внимание – особая и ключевая задача тех, кто занимается театром для самых маленьких. Фрабетти формулирует ее как «погружение». И вряд ли ее можно решить через императив. Впрочем, возможно, мои проблемы с восприятием этого бэби-спектакля связаны с тем, что я не знаю даже простейших, «детских» слов по-татарски.
Еще больше вопросов возникло к оперному эскизу. Выступивший в роли режиссера композитор и вокалист Илгиз Мехетдинов провел колоссальную работу, буквально по листку собирая в архивах партитуру малоизвестной оперы Назиба Жиганова «Ильдар» (о фронтовой дружбе, как сказано в буклете) – очевидно, опера попала в немилость по причине того, что автор либретто Муса Джалиль до смерти Сталина официально считался предателем. Тем удивительнее, что молодой композитор Мехетдинов поставил один из ее эпизодов так, как это сделали бы в 70-х годах к очередной годовщине Великой Победы для центрального городского Дома культуры: на заднике сначала цветущий яблоневый сад, затем строй солдат на пыльной фронтовой дороге, актеры во фронтальных мизансценах поют в зал. Пели, правда, отлично, а исполнители ключевых ролей успели за очень краткий срок на сцене проявиться еще и как серьезные драматические артисты (хотя в эскизе были заняты студенты казанской консерватории, пока не имеющие большого сценического опыта). Рискну предположить, что до формулирования собственного высказывания у Илгиза просто дело не дошло – захлестнуло желание поделиться со слушателями результатами обширной исследовательской работы. С другой стороны, я не знаю, существует ли в Казани хоть сколько-то значительный опыт современных оперных постановок. Судя по тому, что после оперного эскиза к нам с Глебом Ситковским подошел молодой режиссер и спросил совета, как преодолеть в этом городе косность оперной сцены, – вряд ли. И эта проблема в контексте современности представляется весьма значительной.
Зато в части contemporary dance к Казани вопросов нет. За этот жанр на TAT CULT LAB взялся один из самых именитых представителей молодого поколения татарских художников – танцор и хореограф Нурбек Батулла: в Москве его, несомненно, помнят как единственного исполнителя в спектакле «Алиф», получившего в минувшем апреле «Золотую маску» (в ближайшее время спектакль ожидают в Париже ).
У Нурбека вышел не эскиз даже, а полноценный спектакль. По счастью, перевод стихотворения из татарских школьных учебников «Перед рассветом» Сагита Рамиева до меня не дошел, и я просто следила за талантливыми и изобретательными пластическими вариациями группы из десяти молодых артистов на тему тотальной несвободы. Тут отчетливо прочитывался образ стада и образ стенки, у которой люди покорно стояли, а потом валились бездыханными на пол, и весьма узнаваемы сегодняшние образы людей, зацикленных на собственных проблемах – то есть, герои буквально не могли выпутаться из капканов, которые плели их собственные же руки, ноги, тела. Был потрясающий горловой клич черноволосой красавицы, очевидно, тоже зовущий на волю, но не имеющий отзыва, как глас одинокого в пустыне рабов. Стоит сказать, что пластичная команда Батуллы – не специальный коллектив, занимающийся исключительно физическим театром, а актеры труппы Казанского ТЮЗа имени Кариева. Возможно, конечно, повышенная пластичность – это тоже татарское, национальное. Но очевидно, что при такой физической подготовке актеров татарский ТЮЗ может хоть завтра запускать программу современного танца, как это сделал в воронежском Камерном театре Михаил Бычков. Финал спектакля выглядел чрезвычайно обнадеживающе: все исполнители вдруг разом бросались к выходу, и уже оттуда, с темной улицы, с территории свободы призывно махали руками зрителям. Как минимум половина молодого зала устремилась за актерами. И мне вспомнился финал первой редакции «Лысой певицы» Андрея Могучего в самом начале 90-х. Тогда маститый ныне режиссер делал первые шаги в профессии, его независимый Формальный театр ютился под крышей общежития на Ржевке и играл спектакль по Ионеско в черной комнате. Так вот, в финале артисты медленно сбрасывали кринолины, смывали грим – и на глазах у изумленных зрителей, еще не привыкших к подобным кунштюкам, вылезали в окно на крышу. А спустя пару минут возникали на ночной улице и долго шли и шли по ней, пока не скрывались за домами. Воспринималось это как ритуальное прощание со старыми формами, выход из тесных «традиционных» рамок прежнего театра. И ритуал сработал, как ни крути. Вполне вероятно, что сработает и в Казани. Во всяком случае, шанс есть. Раз у лаборатории «Угол», о которой говорят на каждом углу, но которая несколько лет оставалась единственной резиденцией современного театра в Казани, появился проект-соратник с национальным уклоном. И, кстати, театром в этом проекте дело не ограничится. На ближайшее время (до конца 2018 года) запланированы TAT CULT LAB/медиаарт и TAT CULT LAB/музыка.