Совсем недавно я писала о свежей премьере Юрия Бутусова в «Сатириконе»: «Видимо, повестка дня у нас такова, что даже самых далёких от политики творцов заставляет спуститься с высокой башни из слоновой кости и заговорить “шершавым языком плаката”. Иначе сегодня невозможно заниматься искусством и чувствовать себя порядочным человеком». А через несколько дней отправилась в Театр им. Пушкина на пропущенного осенью «Костика», который полностью подтвердил эту мысль. Постановка Дмитрия Крымова оказалась не менее острой и социальной, чем у Бутусова, хотя именно от этих режиссёров, авторов упоительных сценических миров, мы меньше всего обычно ожидаем «чернухи» и документалки. Но у Дмитрия Крымова в последнее время явно случился поворот от ликующей театральности и трагической клоунады, от воспевания театра как отдельной вселенной, прекрасной и ужасной одновременно, к горьким выводам о нашем реальном, всамделишном мире, о нашей стране, её страшном прошлом и настоящем. Причём, самыми жёсткими и смелыми у него были постановки не в государственных театрах, а в агентстве Леонида Робермана «Арт-Партнёр» и Музее Москвы. «Борис» – о природе власти вообще, порабощающей не только окружение, но и самого властителя. «Двое» – о более конкретной, советской власти, уничтожавшей конкретных людей, знаменитых художников и артистов, которые для неё были не больше чем куклами. И спектакль в Театре Пушкина внезапно оказался частью этой политической трилогии.
Как «Р» Бутусова начинается с цитирования поста из фейсбука, так и в начале «Костика» звучат подлинные документы. Длинный монолог бывшего функционера Шамраева — это не бред старого маразматика, а выдержки из реального проекта указа о «сохранении традиционных российских культурно-нравственных ценностей», а ответная «пьеса» Треплева — речь на суде Егора Жукова, приговоренного к трём годам условно за участие в протестных митингах 2019 года «За честные выборы». Можно, конечно, воротить нос и возмущаться этой публицистикой рядом с великим текстом Чехова, но пока мы будем спорить о границах интерпретаций, этот самый указ о скрепах, чреватый введением идеологической цензуры, будет реально принят (общественное обсуждение и голосование по нему заканчивается 4 февраля). И тогда спектакли будут разбирать, исходя не из их художественных достоинств, а из соответствия идеям марксизма-ленинизма (зачёркнуто), то есть «традиционным суверенным ценностям русского народа».
У Крымова же политика совершенно не мешает эстетике и психологической правде. «Костик» – спектакль безумно красивый, печальный и беспощадный. Бьющий электрошоком. В нём много злого, отталкивающего, грубого – а что поделать, «груба жизнь». Но в нём столько же тоски о красоте, о какой-то другой несбывшейся жизни, эхом которой тут становится французская эстрада. Надо видеть, с какой обречённостью герои слушают эти щемящие сладкие звуки шансона, так непохожего на наш – тот, который сочиняет поэт-песенник Тригорин (Александр Матросов в этой роли неузнаваем и неотразим) и исполняет Аркадина (совершенно неожиданная Виктория Исакова). И несчастны тут все – и те, кто на вершине пищевой цепочки, и те, кто у её подножия.
Даже уют дома, чьи окна так маняще светят в дальнем углу сцены, обманчив: там нет счастья, только дешёвые новогодние гирлянды, свисающие с крыши пластиковые сосульки и вечный «голубой огонек» по телевизору. Декорация ученицы Крымова Валентины Останькович напоминает первую сцену из последнего эпизода «Трёх толстяков» Андрея Могучего, тоже посвященного жизни в тоталитарном обществе и теме предательства – других и себя. Сознательна эта цитата или нет, но ты подспудно представляешь, что этот маленький дом тоже может засыпать тонной песка, как это происходит на сцене БДТ.
Но есть здесь и типичная «крымовщина» — эксцентричное дураковаляние, гротеск, гэги, падения со сцены и т.д., а вместо подстреленной чайки – выловленные Тригориным и бьющиеся на суше рыбы. И кажется, люди тут так же бьются и задыхаются, им не хватает воздуха в той системе, куда они сами себя загнали: где ты либо продажен, но успешен, и поёшь «Москва, звенят колокола», либо требуешь новых форм, но остаёшься никому не известным и не нужным аутсайдером. Тут больно смотреть и на Костика (Александра Дмитриева), в начале ещё бунтующего, но беспомощного, буквально – безрукого, которого Аркадина толкает и оставляет лежать лицом в луже, а в конце – ещё более жалкого, обретающего протезы рук лишь для того, чтобы застрелиться. Больно и за Нину – наивную провинциальную дурочку (я видела трогательную Анастасию Мытражик, но как эту роль играет Мария Смольникова, тоже очень хорошо представляю). Уморительно смешная и вместе с тем безысходная последняя сцена, где Нина показывает свои номера – жалкую, стыдную поденщину невостребованной актрисы, – ещё одно горькое и саркастичное высказывание Крымова о жестоком мире театра. «Без театра нельзя? Да можно!» – восклицает Костик. Но у героев Крымова обойтись без него почему-то никак не получается. И то и дело на сцене появляется внезапная балетная пара, танцующая то на ковре из жёлтых листьев, то на белом снегу – устойчивый символ классического русского театра в массовом сознании, но и символ советского застоя, реакции, беды – «Лебединого озера» по всем каналам телевидения во время путча. Вот они – традиционные культурные ценности во всей красе! И хотя в «Костике» нет ни карикатур на политических деятелей, исторических или современных, нет выхода за пределы чеховского сюжета и этой номенклатурной дачи, где все по большому счёту заняты собой, своими делами и проблемами, но именно этот спектакль мне кажется наиболее актуальным из всей трилогии. Потому что он о выборе, который стоит перед каждым из нас. Потому что линия фронта проходит тут – по подмосткам сцены.