Журнал ТЕАТР. – о спектакле группы «Римини Протокол», показанном в рамках Театральной олимпиады.
«Утополис. Петербург» – прямой наследник спектакля-променада «Remote Петербург» группы «Римини Протокол»: режиссер Штефан Кеги, почти та же группа создателей-распорядителей-администраторов, схожий принцип построения действия и работы с текстом, похожие (а иногда и совпадающие) локации. У зрителей-участников, подчиняющихся невидимым голосам, есть возможность немного пройтись-пробежаться, послушать многозначительные «рассуждалки» о высоких материях, что-нибудь поделать синхронно (потопать, похлопать, потянуться ручками вверх, поплясать), сказать несколько слов незнакомому человеку и выслушать его ответную реплику, подумать на бегу, о чем велено. Участники прошлых прогулок ценили проект за «возможность взглянуть в глаза друг другу», за мощь нежданных философских откровений на кладбище («посмотрите на это надгробие»), за шанс увидеть город «другими глазами», за радость внезапной общности с себе подобными. «Утополис» обещал более-менее то же самое плюс некие упражнения на темы «Утопии» Томаса Мора и идеального государства будущего.
Наушники заменили на аудиоколонки, участников разделили на небольшие группы: каждой группе – своя колонка, надо собраться в указанном месте (в моем случае это был маленький бар), послушать чьи-то честные простодушные откровения о тщете всего сущего и проблемах с бизнесом, избрать носителя «тайного голоса» и спешить за ним по маршруту. Индивидуальное восприятие «потусторонней мудрости» таким образом было заменено на коллективное: построение идеального государства – дело массовое, тут внутренним голосом, нашептывающим экзистенциальные идеи, не отделаешься. Так, буквально несясь с писаной торбой, наша маленькая бодрая группа дошла до первой точки. Идти было недалеко, но некоторые из нас боялись не поспеть вовремя – и я постеснялась спросить «а то что?»
Это, пожалуй, важно: большинство участников опасаются, что начнут без них, что «их не пустят», что нечто – значимое, занимательное, удивительное (возможно), то, ради чего они примерно сидели, скучая в баре (или где там), сбудется без них. Как ни готовились бы гуляющие зрители «променада» к новым формам, к собственной интерактивности и даже к тому, что «новыми глазами» посмотреть если и доведется, то и процесс, и результат взгляда – это лишь «красота в глазах смотрящего», однако они ждали События и ни за что не желали упустить старое доброе шоу. И – об этом можно было судить по некоторому взволнованному милому напряжению в начале «променада» и скисшей вялости ближе к концу – тот факт, что Годо не придет ни под сухое дерево, ни в читальный зал РНБ, радует публику по-прежнему мало. Впрочем, участники продолжали выполнять инструкции «голосов» и доброжелательно улыбаться – нет, они не могут позволить себе упустить ни минуты обещанного модного театрального удовольствия, во всяком случае никто не сможет обвинить их в том, что они не старались. И они старались вовсю. И бежали все быстрее. Хлопали книжками, подавая сигналы как можно громче. Тянулись ручками к потолку как можно выше. Закрывали глаза и не подглядывали. Писали, что просили, и говорили, когда требовалось. Ходили направо. Ходили налево. С глупого и скучного спектакля на сцене-коробке некоторые наверняка ушли бы, но добровольно покинуть «Утополис» (или умерить свой все менее правдоподобный энтузиазм) зрителям, похоже, просто не хватало воли. Не было времени на осознание собственных эмоций – примитивное физическое усилие и скорость решали все. Спектакль-променад и впрямь презанятный формат.
Человеческая психология делает щедрые подарки создателям интерактивного театра. Иногда совершенно незаслуженные. Переложить ответственность за свое создание на людей, купивших билеты, – одна из самых эффектных манипуляций в мире искусства. Все, кто не «почувствовал дыхание осени» (как это называлось когда-то), дескать, сами виноваты.
В читальном зале РНБ, где собралось несколько групп, нужно было положить голову на стол и подумать: «Что может быть спрятано внутри этих книг?» (вообще-то есть способ узнать, довольно распространенный). Безымянный голос воодушевлял нас: «Вы можете написать книгу! (угу, могу, да, там вот дальше интересно) Вы можете мечтать!» «В Утопии Томаса Мора, – просвещал голос – каждые пятнадцать лет следовало менять свою профессию». «Никто не готовил вас к тому, что работы будет еще меньше», – проницательно замечал голос немного погодя. (Эээ, не хотелось бы комкать рассказ! – пришлось подумать невзначай). Продолжать делать вид, что голос обращается к взрослому человеку, а не к гипотетическому школьнику на занятии по профориентации, становилось все труднее. До кладбищенских высот авторы «Утополиса» на сей раз не доберутся, но качество текста и задушевность интонаций без труда составили бы конкуренцию каким-нибудь «мотивирующим методикам личностного роста» и заклинаниям по успешному ведению бизнеса. Это бессмысленно. Это хорошо продается. Возможно, стоило написать «поэтому».
Такова еще одна важная проблема этого словоохотливого променада. Вопрос о том, кто может говорить, и кого вы готовы слушать. Со школьниками (а практически все – от уровня философских открытий, до манеры подачи текста говорило о том, что формат проекта исключительно школярский) просто: они привыкли слушать всех подряд, у них редко есть выбор. Не то со взрослыми, того хуже – с критиками. Совсем плохо, что за вечер до «Утополиса» на Театральной Олимпиаде был показан «Процесс» Кристиана Люпы, и великий режиссер, как обычно, весь вечер тихонько комментировал в микрофон происходящее на сцене. Этот голос, эта интонация, этот текст, эта мера интимности во взаимоотношении со зрителем были неотразимы. Голоса «Утополиса» провоцировали на бунт против их журчащих банальностей. Еще до того, как колонка принялась мычать, хрюкать, предлагать представить себя в джунглях и строго обрывать самое себя: «Но вы же не животные!»
На это мычание (на детский плач, еще какие-то шумы) разумеется, реагировали случайные прохожие – на то и расчет. Однако реагировали слабо (удивите Петербург шумом!). Не слишком интересны оказались посторонним горожанам и танцы на бегу. Зато немало участников с несколько болезненным воодушевлением воспринимали эти мгновения собственной и соседской активности, принимаясь фиксировать происходящее на мобильные телефоны. Возможно, они выложат это в сеть – как доказательство, что с ними происходило что-то необыкновенное, модное и продвинутое. Надеюсь, они не очень чувствительны к комментариям. Потому что не происходило решительно ничего. Это так и должно было быть, это по всем правилам, это современное искусство, это неопределенность, пожирающая космос, – но я с трудом забуду лица зрителей (особенно зрительниц, конечно), которые норовили подпрыгнуть повыше или зажмуриться покрепче, чтобы почувствовать хоть что-нибудь.
Незнакомые люди преодолевали естественное смущение и старались общаться друг с другом. Некоторые прилагали для этого усилия просто героические, до слез. Но говорить о какой-то особой реальности, которая как-то особенно мощно сконцентрировалась бы вдруг от того, что случайные знакомцы выдавили из себя пару фраз, не приходится. Условия «Утополиса» лишь усилили публичную несвободу: условность шоу обрекала участников на общение из-под первых попавшихся, наспех ими нацепленных социальных масок. Все это были милые, славные, думающие, открытые всему новому, позитивные, улыбчивые люди. У этой фальши дна нет. Подлинный контакт готовится совсем по-другому, требует иного времени, иных интеллектуальных затрат, иных усилий. Реальность и свобода в «Утополисе» остались утопией.
Поговорив про политику в темном автобусе с диванчиками («Что бы вы изменили в обществе?» Нуу, как вам сказать… На следующий день в Петербурге прошли выборы Беглова губернатором), нам разрешено было в очередной раз за вечер пройти через металлодетекторы (антиутопия – в отличие от Утопии – окружала весь этот променад совершенно неотступно и всеобъемлюще) и обменяться бумажками со свежими идеями самых что ни на есть реальных людей («Давайте будем беречь природу!» – было написано на моей. «Знай и люби свой край!» – отозвался на заветный пароль мой внутренний пионер). После этого требовалось потанцевать, и можно было идти по домам.
На Малой Садовой очень серьезный черноволосый мальчик пел «Группу крови».
Напротив стояла вместительная полицейская машина.
Слушали с интересом.