«Дядю Ваню» Жолдака на «Золотой маске» играли в двух составах. Но я, честно говоря, не могу представить этого спектакля без Кристы Косонен — финской музы Жолдака, которая дебютировала два года назад в его «Анне Карениной» в городе Турку. Тот спектакль участвовал в программе фестиваля NET, но привезти его в Москву не удалось из-за громоздких неразборных декораций, поэтому видели его лишь немногие московские критики. И очень жаль, потому что это была одна из самых внятных и впечатляющих работ Жолдака за последние годы. Кстати, с нынешним «Дядей Ваней» ее связывают самые тесные узы. Два спектакля складываются в своеобразную дилогию о свойствах страсти.
Из «Анны Карениной» Жолдак изъял все сюжетные линии за исключением истории любви Анны и Вронского. Да и текста Толстого в спектакле осталось совсем немного, режиссер-визионер как обычно строил его на эффектных сценических картинах. Интерьеры аристократической гостиной со старыми облупленными стенами вдруг сменялись мрачным сказочным лесом, на опушке которого появлялась любимая жолдаковская лиса. Это был таинственный мир подсознания, параллельная реальность, куда Анна попадала через зеркальные порталы, на невидимом аркане затаскивая за собой и Вронского. Помимо визуальной в спектакле была выстроена виртуозная звуковая партитура: звенели и скрежетали ключи в невидимых замках, Вронский со страшным грохотом прошибал несуществующие стены, скрипели двери и трещали разбитые зеркала.
Но вся эта завораживающая красота не производила бы такого впечатления, если б не она, Криста Косонен — высокая и стройная валькирия, заряженная энергией, как атомная подстанция — не влезай, убьет. Куда там тщедушной и холодной Кире Найтли. Анна появлялась на сцене в наряде танцовщицы из стрип-клуба: трусики, перья, розовые звезды на сосках, и Вронский в буквальном смысле слеп от призывной красоты спелого женского тела — Анна светила ему в глаза мощным лучом прожектора.
В общем, страсть начинала клокотать с первой же сцены, но отношения двух любовников при этом оставались удивительно целомудренными: пока высшее общество предавалось повальному разврату, они целовались через стекло, бегали босиком по снегу, катались на коньках и пили шампанское из туфельки.
По Жолдаку выходило, что любовь — это страшная разрушительная сила, которая уничтожает все на своем пути, сметает, как весенний паводок, приличия и мораль, общественные конвенции и нравственные законы, рушит основы культуры и цивилизации, возвращая человека в первобытный, языческий, стихийный мир. А носительница этой природной силы конечно женщина. Анна Каренина встала в один ряд с другими яростными героинями Жолдака — Федрой, Медеей, Кармен. И там же неожиданно оказалась чеховская Елена Андреевна, ставшая просто Еленой, Еленой прекрасной, испокон веков служившей для мужчин яблоком раздора. Криста Косонен играет ее сильно и отважно, намагничивая сцену одним своим присутствием. Ее героиня не просто внушает всем желание, она сама страдает от избытка страсти и невозможности выплеснуть ее наружу.
В «Дяде Ване» Жолдак продолжает исследовать древнюю, хтоническую природу любви. Не случайно он превратил Елену Андреевну в русалку — мифологическую нечисть, обладающую природной, языческой силой. С ее появлением лампадка, которую в начале зажигает Соня, сразу же тухнет, мужчины делают боевую стойку и охлаждают свой пыл в бассейне, похожем на колдовское озеро из «Чайки». В спектакле Жолдака тоже пять пудов любви, но любовь эта исключительно телесная, плотская. Ее символы — молоко, которое Соня эротично облизывает с пальцев, яблоки — плод прародительницы Евы, которые все судорожно едят, давясь сладкой плотью и обливаясь соком, самовары, которые раздувают сапогом в ритме выпрыгивающего сердца, так же как актеры постоянно возгоняют в себе высокий, даже истерический где-то градус эмоций.
Жолдак акцентирует, что действие происходит в деревне: за сценой слышится лай собак, квохтанье кур, из форточек летят перья, а Соня выносит из сарая два свеженьких яичка. «Уж лучше не в Харькове или в Курске, а здесь, на лоне природы, поэтично по крайне мере», — говорит Астров, соблазняя Елену Андреевну. Но выходит ничуть не лучше и совсем не поэтично: Серебряков неловко елозит по бесчувственной жене, Астров катается с Еленой по полу, завертываясь в ковер, а на Соню в порыве страсти выливает кувшин молока.
Физиологические разрядки здесь никому не приносят облегчения, как и гроза во втором акте не может освежить душной атмосферы. Соня и Елена припадают к окошечкам в дощатой стене, судорожно хватая ртом воздух, словно запертые в раскаленной бане древляне. Герои томятся в клетке своей телесности, не имея выхода в другой, горний мир. Лишь однажды, когда на сцену обрушивается божественная музыка Пуччини, перед ними открывается возможность иной, высокой и прекрасной жизни — и Елена Андреевна заходится в рыданиях, потому что эта жизнь — не про нее.
В отличие от многих предыдущих спектаклей Жолдака «Дядя Ваня», поставленный на камерной сцене шведскоязычного театра «Клокрике», лишен пространственной глубины и вместе с ней — четвертого, сакрального измерения. В «Анне Карениной» это был мистический лес, в недавних «Петушках» за первым планом, где (простите за грубость) пили, ссали и блевали, вдруг открывался огромный метафизический океан, через который герой Багдонаса шел, как сталкер Тарковского. В «Дяде Ване» ничего подобного нет.
И это одна из причин, по которым, как мне кажется, он не производит на зрителей должного впечатления. Про то, что Жолдак не стал сокращать текст пьесы, который явно сопротивляется происходящему на сцене и висит на актерах стопудовыми гирями — уже много писали, так что повторяться не буду. К концу четырех часов от этого плоского мира просто устаешь, однообразие приемов нагоняет скуку, и даже экстатические припадки героев не в силах взбодрить зал. Не знаю, кто на этот раз ограничивал буйную визионерскую фантазию режиссера — он сам, осторожное руководство театра или само камерное пространство сцены. Но будем надеяться, что enfant terrible не остепенился, а просто дал себе небольшую передышку. Тем более, что в Турку уже вышел его новый «Вишневый сад», который сам режиссер назвал одной из своих лучших работ. Чеховский сад он прировнял к ветхозаветному райскому саду, где бродят жирафы, огнегривые львы и прочие прекрасные животные. А Криста Косонен там снова сыграла Любовь с большой буквы — Любовь Андреевну Раневскую. Очень хочется это увидеть.