© Александр Иванишин / СТИ
Сергей Женовач поставил «Заповедник» Сергея Довлатова. Корреспондент ТЕАТРА. побывал в Студии Театрального Искусства сразу после Нового года.
Под самый Новый год в СТИ состоялась премьера спектакля «Заповедник». На входе зрителей встречала улыбчивая толстуха с наколкой и в белом халатике – задорно улыбаясь, она разливала театралам и гостям столицы белое сухое по 150 рублей стакан. Приехавшим на автомобилях и не пьющим по религиозным соображениям оставалось лишь выкладывать задорную девицу в Инстаграм, тогда как более невоздержанные товарищи радостно дегустировали вино, закусывая фирменными зелеными яблоками, знакомыми каждому завсегдатаю СТИ. Под сухое отлично шла кино- и телехроника времен застоя: съезды, рекордные надои, труженики села и герои соцтруда сменяли друг друга на белой кирпичной стене. Молодая публика, застыв от удивления, слушала про чемпионов и генсеков, зрители поопытнее уютно устраивались на беленных скамьях, на которых (если верить латунным табличкам) «любил сидеть А.С.Пушкин».
Вскоре всех пригласили проследовать в зал. Там прямо на зрителей «шел» крепко сбитый деревянный мост работы художника Александра Боровского, а над ним нависал другой, тоже деревянный, но поменьше и поизящнее. Когда начался спектакль, оказалось, что за всей этой причудливо выстроенной на сцене системой координат ты не заметил главного – маленького болотца, в котором герои за неимением холодильника хранили ликероводочные запасы, а за неимением урны – отходы.
Откровенно говоря, все первое действие они только тем и занимались, что извлекали из урны-холодильника (ногами, руками, ртом – чем сподручнее и что в тот момент находилось ближе) прозрачные бутылки различной емкости и подозрительно схожего содержания, после чего мгновенно опорожняли их и беспечно выкидывали туда, откуда достали. Бутылки уходили на дно с громким чавканьем, обдавая первые ряды веселыми брызгами. Чем дальше, тем больше заплетался язык у главного героя – писателя Бориса Алиханова (в повести он вообще не употребляет вплоть до приезда жены). Тем наглее и развязнее становился «дружбист» Михал Иваныч (Дмитрий Матвеев), тем громче и пронзительнее орал в мегафон заслуженный нарушитель общественного покоя Марков (Даниил Обухов), тем откровеннее рассказывал о своих сомнительных аферах и похождениях беллетрист Потоцкий (Александр Николаев) и тем сильнее томился и закатывал глаза укушенный осой гений чистого познания Володя Митрофонов (Лев Коткин).
Выпивали на зависть публике долго, с чувством, с толком, с расстановкой. А тут, глядишь, и первое действие закончилось. Ну то есть не совсем. Все-таки кроме бесконечного выпивания в нем случилась еще и постельная сцена. Как только к Борису приехала жена (Екатерина Васильева), дружки его печальных дней отправились восвояси, а сам он, как мог – торопливо и небрежно – привел себя в порядок. Жена оказалась той еще стервой: говорила тихо, но твердо, была непреклонна, при модном плащике, каблуках и ярко-красной помаде. Приехала она, конечно, не сексом заниматься, а требовать, чтоб пропойца заполнил какую-то там справку и подтвердил, что отпускает их с дочерью в эмиграцию.
Может, реальный Алиханов (если бы он существовал в природе) или интересный мужчина Довлатов и послал бы ее куда подальше, но мямля и неврастеник Борис в исполнении Сергея Качанова малодушно предпочел с бывшей не связываться. Он и в трезвом-то виде ее явно побаивался, а уж уговорив столько граммов водки, сколько насчитали самые наблюдательные зрители, и вовсе старался помалкивать. С вечным желанием потрепаться (в спектакле он говорит без умолку), с шутками-прибаутками на все темы – от политики до алкоголя – появление Тани сразу покончило. Борис так сильно хотел произвести на нее благоприятное впечатление, что начал говорить медленнее, серьезнее и тише. Но Таню, как и театралов не обманешь – алкоголь в его крови и дыхании чувствовался за версту. Жена, добившись своего, уехала в город, а зрители наконец разошлись на повторную дегустацию белого сухого.
После паузы действие происходило преимущественно на горбатом мостике. Над теперь уже в одиночку прикладывающимся героем порхали пушкинские девы – живая и полноценная Аврора (Екатерина Копылова), мечта отставника Галя (Дарья Муреева), методист с неуловимо плохой фигурой Марианна Петровна (Анастасия Имамова), школьная учительница Натэлла (Варвара Насонова), претенциозная картинка Бенуа Виктория Альбертовна (Ольга Калашникова), безымянная филокартистка (Мария Корытова). Все они поочередно и одновременно признавались в любви к Александру Сергеевичу, читали (а иногда скандировали или пропевали) его стихи, зажигали свечи, мечтали о лучшей доле. кокетничали, наряжались в прозрачные цветастые платьица и вешались на Бориса. Он отвечал им унынием и похмельем.
В конце концов он допился до встречи с местным майором товарищем Беляевым (Никита Исаченков), во время которой получил несколько разнонаправленных напутствий – ехать в Штаты, не провожать жену, сидеть тихо. Борис выбрал сначала второе, потом третье, а в итоге и первое. Но это осталось за скобками как в повести, так и в постановке, где о жизни героя после «Заповедника» напоминал разве что регулярно включаемый на полную мощность между романсами Алябьева и Глинки главный американский хит «New York, New York».
Впрочем, за скобками Сергей Васильевич Женовач оставил и некоторые другие детали. Он решил рассказать сегодняшним зрителям не о трагедии большого и сложного человека с большими достоинствами и такими же значительными недостатками, не о столкновении с системой, не о невозможности жить, дышать и работать в заколоченной наглухо и охраняемой не хуже Пушкинского музея стране, а о бытовой драме сильно пьющего, давно пропившего свой талант неврастеника, мелкого резонера, повторяющего как будто бы чужие слова и чужие мысли. Неслучайно на главную роль он выбрал не харизматичного, интересного внешне, фактурного актера, а полного антипода книжного Алиханова (или реального Довлатова). И будучи признанным мастером прочтения прозаических текстов неожиданно сделал так, чтобы афоризмы про политику звучали невнятно, шутки про секс произносились стыдливо, а откровения про алкоголь «доставались» как будто из-под полы – как дефицитные продукты эпохи застоя.
Сергею Женовачу оказался интереснее маленький (и где-то мелкий) человек, бытовые неурядицы, а не экзистенциальный кризис, хор, а не индивидуальность, драма, а не трагедия. Впрочем, согласно популярной теории, трагедии в искусстве – как и в жизни – больше не водятся, так что такой режиссерский ход вполне понятен. Кажется, только, что для иллюстрации этого тезиса вполне подошел бы и какой-то другой текст – совсем не такой блестящий и острый, как у Сергея Довлатова.