В конце 2012 года вышел 800-страничный том «Стихов и прозы к стихам» Яна Сатуновского. Благодаря этому, самому полному на сегодняшний день собранию стихи крупнейшего поэта лианозовского круга теперь доступны читателям почти полностью. Однако практически неизвестными остаются пьесы, написанные Сатуновским еще в долианозовский период, во второй половине 1950-х — начале 1960-х. О Сатуновском-драматурге журналу Театр. рассказал знаток неофициальной советской литературы и составитель книги Иван Ахметьев.
Расскажите, пожалуйста, об обстоятельствах, в которых писалась пьеса «Скверная девчонка».
ИА: После войны Сатуновский поселился в подмосковной Электростали — с 1946 по 1967 год он работает в ЭНИТИ [Электростальский научно-исследовательский технологический институт]. Это был «почтовый ящик». Возможно, у него оставалась надежда сделать научно-производственную карьеру, к чему у него были несомненные данные. Еще до войны он публиковался в научных журналах, после войны издавал статьи, связанные с технологией эмалирования (см. пьесу). Возможно, в середине 1950-х он окончательно понял, что наука не его приоритет, поэзия главнее. В эти годы он начинает подводить итог, собирать свои стихи, нумеровать, переписывать и перепечатывать их. Вероятно, у него было намерение войти в официальную советскую литературу. Почему бы и нет? Часть стихов ему казались проходными, часть он писал специально в расчете на публикации (в нашей большой книге их можно найти во втором разделе). Правда, никакой конъюнктурщины в них нет, он всегда старался быть искренним. Именно к этому периоду относится и пьеса «Скверная девчонка». Но, как и в стихах, в ней есть некоторая неоднозначность. С одной стороны, в ней изображен обычный производственный конфликт, хорошее побеждает не очень хорошее. Но не очень хорошее в ней выглядит как совсем плохое, а вот это уже не совсем по-советски.
В пьесе, как я понимаю, есть автобиографические мотивы?
ИА: Да, несомненно. Есть много деталей, например, город в пьесе назван Электрогорском, что отсылает к Электростали. Я думаю, что и у Валериана Семеновича, начальника, который по сюжету пытается присвоить изобретение героя, был реальный прообраз. Есть стихотворение Сатуновского: «Кто я есть? Я вор в законе, гражданин майор». Возможно, тут имеется в виду именно воровство интеллектуальной собственности. Хотя это моя гипотеза, не более. На презентации книги один из друзей и коллег поэта Израиль Гарцман рассказывал о представлении на Сталинскую премию группы сотрудников ЭНИТИ, в числе которых был Сатуновский. Но после прохождения нескольких инстанций его фамилия исчезла. Это вполне укладывается в картину, изображенную в пьесе.
И рифмуется с нападками на стихи молодого героя пьесы Глеба Мартова в интермедиях.
ИА: Да, хода нет ни в литературе, ни в науке. Финал, кстати, Сатуновский переписал позднее: машинописный текст был зачеркнут и вписан новый, от руки.
Не совсем, кстати, обычный для производственной пьесы открытый финал. Впечатление, что в нем меняется регистр, происходит такое сгущение зла.
ИА: Возможно. Я думаю, что финал мог быть написан в шестидесятые годы. Мне кажется, этого уровня Сатуновский как писатель достиг позже. Так же, как позднее были написаны и «литературные» интермедии. На эту мысль наводит одна странность. Главный герой, как вы помните, читает стихи. Это все, конечно, стихи Сатуновского, одно из которых — про любовь — не вошло в основной корпус. Он его вычеркнул, посчитав, видимо, чрезмерно сентиментальным (таковым оно и является). В рукописи стихотворение датировано 1963 годом, а пьеса — 1956-м. В чем тут дело, я не знаю, но можно предположить, что пьеса писалась в два приема. То есть, сначала была написана производственная пьеса, а в начале 1960-х были сделаны рукописные вставки-интермедии и переделан финал.
Это характерно и для стихов: он писал первый вариант стихотворения и ставил дату, после чего иногда радикально его перерабатывал, но дату менял редко.
Так или иначе, на титуле машинописи стоит 1956 год, но, видимо, правильнее датировать 1956—1963 годами.
Мне кажется, что из ряда производственных пьес, да и в целом драматургии 1960-х, «Скверную девчонку» выделяет сконцентрированность на языке советских бюрократов-сотрудников НИИ, как будто бы подслушанном в кабинетах. И кажется, что удушливой атмосферу этой пьесы делает именно этот язык.
ИА: У Сатуновского было особым образом поставлено ухо, он все-таки поэт. Ему был присущ интерес к речи, и в этой пьесе проявилось это свойство. Кстати, ранний Сапгир, «Разговоры на улице», из той же серии. Позднее он начал заниматься детской литературой, его интересовало детское литературное творчество. Известно, что он штудировал книжку Георгия Виноградова, записывавшего детский фольклор. Если говорить о тематике, то, может быть, пьеса похожа на вещи, которые писались 15-20 лет спустя, типа «Премии» Гельмана.
Были ли попытки предложить эту пьесу театрам?
ИА: Мне об этом ничего неизвестно. Вряд ли заранее он писал пьесу в стол, наверное, какая-то надежда была. 1956 год — год ХХ съезда, возможно, что работа над ней была связана с тем, что острые вещи тогда иногда проходили. В кругу знакомств Сатуновского не было людей театра, но у него были, например, хорошие отношения с Виктором Шкловским, который знал всех и мог поучаствовать в судьбе пьесы.
Они познакомились еще до войны?
ИА: Думаю, что после. У Сатуновского есть стихотворение «Как я первый раз шел к Шкловскому», относящееся к послевоенным годам. Кстати, у них есть даже совместная статья периода «Россия — родина слонов» и утверждения приоритета наших открытий. Она была посвящена жизни и достижениям русского изобретателя Павла Зарубина и вышла в журнале «Техника молодежи» в 1952 году.
В Литературном центре конструктивистов были люди вроде Ивана Аксенова, тесно связанные с театром. Мог ли Сатуновский сталкиваться с ними в молодости?
ИА: Очень даже мог. ЭСПЕРО — Союз Приблизительно Равных — считался фракцией конструктивистов. Лидером этой компании был Иван Аксенов, а входили в нее также поэты, с которыми Сатуновский был точно знаком, — Иван Пулькин, погибший под Москвой в 1941 году, и Георгий Оболдуев. Я предполагаю, что он познакомился с ними в конце 1920-х, и вполне возможно, что он мог видеться с Аксеновым, быть в курсе его деятельности. Сатуновский, возможно, общался с Назымом Хикметом, в одном стихотворении есть даже обращение к нему на «ты». В этом стихотворении он дальше пишет: «И есть Театр сатиры — / Спасибо за театр!». В 1956 году была опубликована резко сатирическая пьеса Хикмета про советских бюрократов «А был ли Иван Иванович?», позднее поставленная Валентином Плучеком в Театре сатиры и тут же снятая. Сатуновский несколько раз упоминает ее в своих стихах, так что, может быть, она каким-то образом повлияла на замысел «Скверной девчонки».
А кто еще входил в круг общения Сатуновского в долианозовский период?
ИА: Его литературные знакомства были весьма разнообразны — Маршак, переводчик Бугаевский… Известно о разговоре Сатуновского с Эренбургом, состоявшемся в Праге в 1945 году (после окончания войны Сатуновский несколько месяцев там прожил). Младший брат Сатуновского рассказывает, что Эренбург посоветовал поэту уезжать в Израиль, поскольку с такими стихами в СССР ему делать нечего.
В годы войны началась дружба Сатуновского с Марком Михайловичем Пратусевичем, с которым они вместе работали во фронтовой газете. Сатуновский поддерживал связь с Оболдуевым, ездил к нему в Голицино. Он общался с вдовой Третьякова, был знаком с Татлиным. Его вообще очень интересовали люди круга классического авангарда. А среди друзей его юности был, например, физик-теоретик Александр Компанеец, с которым они общались всю жизнь.
Есть ли у Сатуновского другие драматические произведения?
ИА: Еще одна неопубликованная пьеса «Любовь, кровь, верность и ревность, или Встретимся на целине!». На рукописи стоит дата 1959 год, подписана она двумя именами — Яном и Еленой Сатуновскими (Елена — его младшая дочь). Это очень легкая пьеса, оперетта на тему освоения целины.
А что вообще представляет собой драматургия лианозовцев? Писал ли кто-то из них пьесы?
ИА: Генрих Сапгир в силу своего феерического творческого разнообразия писал монологи, в которых, как кажется, участвует не один голос, а два. Эти вещи принципиально рассчитаны не на чтение про себя, а на исполнение, причем не обязательно авторское (хотя есть записи авторского чтения этих вещей). Что касается Некрасова, то, несмотря на его интерес к театру, пьес, насколько я знаю, он никогда не писал. Кропивницкий вообще был далековат от этого. С Игорем Холиным надо разбираться — в его стихах есть диалогичность, но, кроме того, большие фрагменты до сих пор неопубликованной прозы написаны в драматической форме. Писать стихи без расчета на публикацию или со слабым расчетом все-таки более естественно. А вот большую драматическую вещь написать в стол — здесь нет достаточной мотивировки. При других условиях вполне вероятно, что они писали бы пьесы, и это было бы очень здорово. Мы, скажем, имеем драматургию обэриутов, но им-то удавалось все-таки что-то поставить и показать. Хотя лианозовцы застали «оттепель» и какие-то надежды все-таки оставались до 1970 года, на писание пьес им как бы не хватало завода.