Евгений Шифферс: О проблемах театра

Ваше определение театра?

ЕШ: Мне представляется, что какой-либо точной и здравой концепции театра (я предполагаю, что как участники беседы мы одинаково понимаем термин «театр») в том виде, в каком мы с ней имеем дело в странах индуизма, в европейской культуре не существует. С трактатами о театре, его задачах и смысле существования я столкнулся (во всяком случае, в доступных мне текстах) исключительно в литературе индуистских психологов, которые были одновременно и аскетами. И я хотел бы, чтобы мое определение театра как такового, с учетом возможных модификаций, в определенном смысле приближалось к пониманию театра, заключенному в данных трактатах. В общем и целом я хотел бы, чтобы для меня, как и для восточных людей в старину, театр был видом «тотальной медитации». Йог, стремясь к достижению совершенства с помощью физических упражнений, добивался его в строго определенных условиях и с помощью специфической жестикуляции. Он получал от своего духовного руководителя «объект для медитации». Этим объектом мог быть какой-либо священный стих, им могла быть какая-либо картина, на которой линии, краски и фигуры складывались таким образом, что становились стимулом определенных духовных процессов. Поза созерцания, закрытые глаза, особый способ дыхания при одновременной внутренней сосредоточенности — все это было спектаклем, который давался публично и был рассчитан на людей, еще не порвавших с сакрально-социальным этапом жизни, не ставших еще анахоретами, для которых цель жизни лежит единственно в медитации. Театральное представление при этом могло быть осуществлено с помощью актеров или кукол, или теней в театре кукол… Но самым существенным было то, что к такому представлению готовились… Готовились как исполнители, так и зрители. Представление могло длиться несколько дней и ночей, катарсис переживали как актеры, так и зрители. Мне кажется, что некоторые современные экзистенциалистские зрелища (термин «экзистенциалистские» я использую в условном смысле, сознавая, что существуют различия между «феноменологом» Гуссерлем и его учеником Хайдеггером, учение которого, в свою очередь, нельзя отождествлять с концепциями Ясперса или Сартра) могут стать исходным пунктом для разработки формулы европейского театра, в котором спектакль будет специфическим видом антропологической медитации…

Итак, вы сторонник театра, в котором зритель является соавтором спектакля?

ЕШ: Зритель должен сосредоточиться на феномене спектакля, должен включиться в анализ переживаний актеров. Актеры же, со своей стороны, воплощаясь в героев, действующих в тех или иных ситуациях, тех или иных «предлагаемых обстоятельствах» (если воспользоваться терминологией Станиславского), делают то же самое. Иными словами, театр для меня — это особый род медитации. Это медитация, которая должна заставить зрителя сосредоточиться и вместе с исполнителями размышлять над данной ситуацией. Если зритель не готов к такого рода медитации, то актеры и режиссер должны склонить его к этому в рамках времени представления. Сейчас невозможно было бы перечислить все средства, с помощью которых этого можно достигнуть; эти средства — производное от совокупности психофизических возможностей членов актерского коллектива, наличного драматического материала, качеств конкретных зрителей, для которых играет та или иная театральная труппа.

В каком-либо из поставленных вами спектаклей вам удалось реализовать свою программу?

ЕШ: Полностью — ни в одном. Принципы, которых я придерживаюсь, в известной мере мне удалось воплотить в постановке, основанной на «Антигоне» Ануя. К сожалению, эти принципы не сыграли существенной роли ни для актеров, ни для зрителей, ни для организаторов театральной жизни. Некоторые свои концепции я реализовал также в фильме «Первороссияне», в первой части которого цвет и форма должны были склонить зрителя к медитации.

В связи с этим вопрос: какая из существующих в мире моделей театра вам наиболее близка?

ЕШ: Заграничных спектаклей я видел мало. Из тех коллективов, которые приезжали в Советский Союз, более всего заинтересовал меня японский театр. Театр ноо близок киноискусству. С эстетической точки зрения мне близок фильм Карла Дрейера «Страсти Жанны д’Арк».

А каково ваше мнение о работе таких режиссеров, как Олег Ефремов или Юрий Любимов?

ЕШ: Я лично очень благодарен Олегу Ефремову за то, что он предложил мне сотрудничать в «Современнике». К сожалению, принципы, которыми руководствуется этот коллектив, мне не подходят. Некоторые методы кажутся мне просто наивными, а страх перед режиссурой — преувеличенным. Я неоднократно говорил об этом Ефремову и лишь поэтому позволяю себе повторить это и в нашей беседе. Юрий Любимов, создатель Театра на Таганке, также предлагал мне сотрудничать. Его «народность» и тенденция к ярмарочному театру в конкретных сегодняшних условиях представляются мне необходимой ступенькой в лестнице, ведущей к медитативному театру.

Видели вы какие-нибудь польские спектакли?

ЕШ: Очень мало. Будучи студентом, я наблюдал репетиции, а потом видел и спектакль Эрвина Аксера по брехтовской «Карьере Артуро Уи». Это произвело на меня большое впечатление. Очень понравились мне также спектакли Ханушкевича, среди которых я выделил бы «Преступление и наказание». Это серьезный вклад в историю постановок прозы Достоевского.

А Гротовский? О нем вы, наверное, слышали?

ЕШ: Разумеется. К сожалению, я не видел ни одного из его спектаклей. И у меня не было случая с ним увидеться лично. Но я много о нем читал, читал также его теоретические работы, мне много о нем рассказывали те, кто смотрел его спектакли. То, что он делает, — это великолепно. Мне кажется, что он должен обратиться к знатокам восточных культур, чтобы развивать принцип медитативного театра, выявить «йогизм», заключенный в системе Станиславского.

«Ромео и Джульетта», Ленинградский гос. театр им. Ленинского Комсомола, реж. Е. Шифферс, 1964
«Ромео и Джульетта», Ленинградский гос. театр им. Ленинского Комсомола, реж. Е. Шифферс, 1964

И еще один вопрос. Как вы представляете будущее театра?

ЕШ: Театр нельзя ничем заменить. Такова уж его специфика. Смысл существования театра вчера, сегодня и завтра для меня один и тот же: создание условий для медитации мыслящих существ над ситуациями, в которых становится явным истинный облик человека, над всеми теми «проклятыми вопросами», о которых говорил нам великий православный мыслитель Достоевский.

(Впервые напечатано в польском журнале «Tygodnik Powszechny», No 46, от 17/XI 1974 г.)

Комментарии
Предыдущая статья
«Иисус стал шпильманом». Сакральный театр Ханса Хенни Янна 28.10.2013
Следующая статья
Код неизвестен 28.10.2013
материалы по теме
Архив
«Иисус стал шпильманом». Сакральный театр Ханса Хенни Янна
Творчество Ханса Хенни Янна относительно недавно стало известно русскоязычным читателям благодаря переводам Татьяны Баскаковой, но надеяться, что российская сцена обратится в ближайшее время к его произведениям вообще и пьесам в частности вряд ли приходится: уж очень необычны их темы, лексика и сюжетные повороты для наших лицемерно-целомудренных подмостков. Впрочем, и для…
Архив
«Перестань молиться И напиши музыку получше…». Обзор православных СМИ
По просьбе Театра. критик Антон Хитров, студент III курса ГИТИСа, семь лет проучившийся в православной школе, сделал обзор отделов культуры православных СМИ. Выяснилось, что в свободное от воззваний к казакам и черной сотне время на их страницах в основном дебатируются отношения с современным искусством.