Фото: Anne Van Aerschot / www.ruhrtriennale.de
Авиньонский фестиваль этого года красиво завершил минималистский дуэт звезд современного танца Бориса Шармаца и Анны Терезы де Керсмакер, показанный в огромном Почетном дворе Папского дворца.
Минимализм ассоциируется с именами обоих хореографов, он отчетливо виден и в сценографии «Партиты 2». Бельгийский художник Мишель Франсуа придумал декорацию, которой как бы нет — кроме звездного неба и высоченных каменных стен Почетного двора в распоряжении исполнителей один-единственный прожектор, медленно перемещающий полоску света, которая иногда работает как занавес. Подбежав к источнику света, можно увеличить собственную тень.
Лаконичное название указывает на музыку — спектакль отталкивается от второй партиты Баха. Концептуалист Шармац, превративший Национальный хореографический центр Ренна в собственный «Музей танца», и гран-дама бельгийского контемпорари Керсмакер, нашедшая в свое время танцевальный эквивалент музыкальному минимализму Стива Райха, на этот раз выбрали классику.
Виртуозно исполнившая партиту Амандин Бейер, прежде чем посвятить жизнь барочной скрипке, написала диплом по Штокхаузену. Она полноценный участник спектакля, ее присутствие так же важно для перевода музыки в движение, как и тела двух танцовщиков, так что можно сказать, что Partita 2 — «не-дуэт» (в том смысле, в каком работы Шармаца иногда называют «не-танец»).
Sei solo — подзаголовок спектакля. Это часть фразы, которой Бах подписал знаменитый цикл сочинений «Сонаты и партиты для скрипки соло», утвердивший самостоятельную роль главного классического инструмента (‘Sei Solo — a violino senza Basso’ accompagnato). Шармац и де Керсмакер существуют как бы в двух отдельных вселенных, ритмически управляемых одной музыкой. Два разных тела, у которых, например, одинаковый пульс.
Аналитический подход к танцу они демонстрируют с первых нот, которые раздаются в абсолютной темноте. Partita 2 разложена на элементы. В спектакле три части. Первые фигуры (аллеманда и куранта) звучат в темноте, потом всю хореографию нам показывают в тишине, и наконец, повторяют под музыку.
Повторение — не совсем точное слово. Скорее это тема с вариациями. Этот принцип работы Шармаца можно было наблюдать и в другом его спектакле «Задушить время», который хореограф показал в авиньонской программе artiste d’un jour в честь того, что однажды был приглашенным директором фестиваля. Короткий дуэт из балета «Три болеро» Одиль Дюбок под замедленную музыку Равеля повторяется в оригинальной хореографии, только после того, как Шармац с партнершей вдоволь наимпровизируют на его материале.
В Partita 2 импровизационное начало настолько сильно, что даже после поклонов исполнители, приглушив овации, могут показать небольшой спонтанный постскриптум.
Геометрически Partita 2 выстроена по кругу, как и первый балет Керсмакер «Скрипичная фаза». Только теперь кругов два — один для нее, один для Шармаца — и они пересекаются. В одном из таких круговых движений Шармац буквально идет по ее стопам, словно тень.
Шармац говорит о том, что тело носитель культуры, у тела танцовщика есть память, с которой можно и нужно работать. Все самое интересное происходит в присутствии художника, и часто он и есть главное произведение искусства. На случайно именно Шармацу удалось убедить Анну Терезу де Керсмакер, которая в последнее время предпочитала не танцевать сама, все-таки выйти на сцену.
***
Прощальный фестиваль кураторов Ортанс Аршабмо и Венсана Бодрие, которые больше 10 лет задавали тон в современном театральном искусстве, хулиган Жером Бель, в свою очередь, отметил спектаклем Cour d’Honneur — «Почетный двор» про почетный двор Папского дворца.
Память места, свидетельский театр, документальная хореография — все это сушеные концепции, которыми сложно заинтересовать постороннего. Но Жерому Белю не привыкать. После того, как он дал голос 42-летней Вероник Дуано из кордебалета Парижской оперы (на сцене, где, по его словам, Французской Революции как будто вовсе не было), от него все время ждут нарушения зрительских и исполнительских конвенций. И каждый раз любопытно, как именно он будет это делать. Свой сложный театр в «Почетном дворе» Жером Бель сумел сделать зрительским — увлечь 2000 человек чужими историями, которые обычно идут с тэгом #радостьтеатроведа.
В этом проекте Бель работал с профанным восприятием. Он собрал непрофессиональных зрителей разного пола и возраста, опыта и компетенции, от седого занудного профессора, который видывал еще Жерара Филиппа в спектаклях Жана Вилара, до 12-летней девочки, которой пришлось самой бегать по сцене, чтобы показать, как бегали дети в спектакле Enfant Бориса Шармаца. Один местный месье, чиновник по культуре, не пропустил ни одного (sic!) спектакля за последние 10 лет, а другой мадам было все равно, что смотреть, она просто хотела увидеть что-нибудь в этом месте .
Рассказанные истории концентрировали в себе популярные жанры от мелодрамы до стенд-ап комедии. Был даже цирковой номер. Смонтировано все это было более чем увлекательно. Учительница из Руана попала на Papperlapapp Марталлера, и весь спектакль думала о том, как же ужасно стены исторических зданий портят свисающие из окон кондиционеры. Только через год, вновь оказавшись на этой сцене, она поняла, что они были частью декора. Молодая пара из Бельгии попала на скучный спектакль, который очень не нравился публике. Они и сами хотели уйти, но их приятель-критик сидел в первом ряду, и им все равно пришлось бы его ждать. И вдруг один месье из зала встал и на весь почетный двор выкрикнул очень грубое ругательство, совершенно обескуражив актеров и повесив в воздухе неловкую паузу. Кому-то это придало решимости уйти, другие стали громко спорить с крикуном. Бельгийцы не пожалели, что остались, потому что спектакль, развернувшийся в зале, оказался гораздо интереснее того, что шел на сцене. Но настоящий восторг (уже у зрителей Cour d’Honneur) вызвал высокий худой человек, который сообщил, что он и есть тот самый актер, которому в неудобном костюме и в вычурной позе пришлось услышать из зрительного зала: «Mange ta merde toi-meme!». Как не потерять лицо в такой ситуации и сорвать аплодисменты за смелость и беспощадность самоиронии, можно было узнать из его выступления.
Беля очень заботит, чтобы его спектакли легко было пересказывать. Он любит, чтобы герои пересказывали спектакли, в которых им приходилось участвовать как исполнителям или как зрителям, и по возможности показывали, как это было.
Зрелищность Cour d’Honneur, как и другим работам Беля, придают оживающие отрывки из воспоминаний. В середине рассказа аниматора из Гренобля о том, как он плакал оттого что ему было жалко еврейских детей в «(А)поллонии» Варликовского, на сцену выходит исполнитель одной из главных ролей (Мачей Штур) в костюме при всем параде и на чистом польском языке читает монолог вернувшегося с войны Агамемнона.
Нарративно эти сцены не содержат в себе никакого сюрприза. Про них сначала рассказывают, а потом показывают. Спектакль Inferno Ромео Кастеллуччи широко известен на видео, ему посвящены тонны печатных знаков, но все равно от сцены, в которой крошечный полуголый человек карабкается по гигантской каменной стене почетного двора папского дворца, вживую — захватывает дух.
Изабель Юппер, к сожалению, не смогла приехать в Авиньон из Австралии, поэтому свой знаменитый монолог Медеи она исполняла по скайпу (и все равно очень круто). Он был вписан в рассказ дежурного врача папского дворца о том, что вообще-то у него очень хорошая работа, можно спокойно сидеть и смотреть спектакли, но вот был один, на котором женщины падали в обморок одна за другой — Юппер так играла Медею, что сразу нескольким людям в зале стало плохо.
Меньше всего Жерома Беля возможно обвинить в популизме. Первые его работы («Имя, данное автором», «Жером Бель») отдают суровым структурализмом и радикальными перформативными практиками. Следующая серия спектаклей (названа именами танцовщиков — «Вероник Дуано», «Седрик Андрие», «Пишет Кланшан и я») исследует классический балет, хореографию Мёрса Каннингема и тайский традиционный танец. В письме к Борису Шармацу Жером Бель признается, что его как хореографа, совершенно формирует его зрительский опыт. Его любимой идеей становится «эмансипация» зрителя и танцовщика — способность к самообразованию, к рефлексии по поводу собственных действий. Цитатность, наглядность и мнимая простота работают в этом направлении. Как говорил поэт Воденников, «хорошо это или плохо, но людям нравится».