Иллюстрации Анастасии Амировой
Слово «самодеятельность» не ушло насовсем из театрального обихода, но приобрело оттенок негативный, даже пренебрежительный. Это не только обидно, но и неправильно. Потому что самодеятельный театр способен рассказать о жизни в маленьком городе больше профессионального. Такой театр не замкнутая система, он легче дышит, он независим и открыт для всех. Но за пределами города о таких театрах почти не знают. Они остаются там, откуда мы уезжаем. Поэтому история о любительском театре в маленьком городе может быть только личной. Чтобы рассказать ее, редактор журнала Театр. поехал в Волгодонск, город своего детства.
Когда я жил в этом городе, сюда ходили поезда и летали самолеты. Теперь аэропорт закрыт, а поезда ходят только товарные. Вы слышали название Волгодонска в новостях, здесь взрывали дома. Торцы соседних девятиэтажек, по которым от взрывов пошли трещины, теперь закрыты нарядным сайдингом.
*** (Лето в городе)
Моя семья переехала сюда в 1983 году. В 89-м, окончив школу, я уехал. Этот город не был моим, он мне не нравился, я очень редко о нем вспоминаю. Уехал и забыл, так ящерица отбрасывает хвост.
А ведь это был город будущего. Он построен по плану, предполагавшему население в полмиллиона. План у нас сохранился, когда-то отец заштриховывал на нем уже построенные дома.
Здесь широкие проспекты, по которым можно возить атомные реакторы. В детстве я видел, как везут атомный реактор. Он как баллистическая ракета или космический корабль. Реакторы делали на «Атоммаше», построенном посреди степи заводе-гиганте с небесно-голубыми корпусами.
Здесь много неба, как и должно быть в городе будущего. В степи много места. Летом очень жарко. Просторные улицы, маленькие в степи девятиэтажки. Кажется, что за двадцать с лишним лет ничего не изменилось. А это просто жара.
Я поехал посмотреть на дом, в котором прожил четыре года. На школу, в которой учился. Ничего особенного, хотя школа тоже огромная, занимает весь центр микрорайона. В ней даже есть бассейн. Я помню ее новой, а теперь там вспухшие, много лет не крашенные оконные рамы. Обычная деталь прошедшего будущего.
Без меня в Волгодонске появился театр. В 1990 году его организовала моя мама. Назвала «Гаранс», в честь героини фильма «Дети райка». Решила, что ставить будет только классику: Шекспира, Чехова, Бомарше, Бернарда Шоу. Я бы сказал, что это театр народного просвещения. И даже народного воспитания.
*** (Любители и профессионалы)
Театр «Гаранс» любительский, в этом его проблемы и его счастье. Спектакли играют во дворце культуры при АЭС, фасад которого обращен к скульптурной композиции «Мирный атом», в народе ее называют «Три бублика и виноград». Там, действительно, три массивных кольца, изображающие орбиты электронов, а вместо электронов висят виноградные гроздья, атом-то мирный. Во дворце огромный зал, 600 мест один только партер, и на спекталях «Гаранса» он заполнен почти целиком. Премьеру мама обычно символически устраивает 27 марта, в День театра, потом дает еще одно представление, городу этого хватает. В остальное время ДК принимает приезжих профессионалов с концертами и антрепризами.
Надо объяснить, что такое для Волгодонска артист-профессионал. Он не просто получает в театре зарплату. У профессионала поставленный голос. Так сказала мне Таня, она работает на волгодонском радио, недавно ездила в Петербург озвучивать мультфильм, а в мамином спектакле «Три сестры» играет Машу. Как раз на «Трех сестрах» некоторые зрительницы жаловались, что актрисы говорят тихо, две зрительницы из-за этого даже ушли. В ДК плохая акустика, поэтому умение громко и внятно произнести со сцены реплику действует на зрителя гипнотически. Вот приезжал с антрепризой Гаркалин, зычный артист.
Но у профессионалов-гастролеров другие недостатки. Они ездят налегке, без декораций. Не будь в городе «Гаранса», зрителей бы это не смущало, а теперь им есть с чем сравнивать. Хотя начальство ДК любителей не балует, на монтаж декораций времени почти нет, на свет и звук тоже. Но все в «Гарансе» знают, что в спектакле обязательно должен быть хотя бы задник. А главное, музыка и, конечно, костюмы.
Они должны быть не то чтобы историческими, но обязательно нарядными. В джинсах тут играть не принято. И самим неинтересно, и публика не поймет. Как-то раз на спектакле случилась накладка со звуком. Мама вышла извиняться: без музыки у нас спектакль не получится. Публика потребовала показать артистов в костюмах. Артисты вышли, фраки и платья заблестели в свете софитов, это была поистине великая иллюзия. Зрители разразились овацией и ушли совершенно довольные. Ведь что такое театр? Это артисты в нарядных костюмах. Музыка, конечно, тоже важная вещь, но это все-таки фонограмма. А в костюмах виден труд, так что все без обмана.
Раньше все костюмы мама шила сама. Теперь ей помогают актрисы. Расходы в основном на материал. Бухгалтерия у «Гаранса» простая: из выручки за билеты надо заплатить ДК за аренду зала, а все, что остается, идет на костюмы и декорации для следующего спектакля.
Актерство как труд понять сложнее: один юноша, решивший попробовать себя на сцене, получив текст роли, в следующий раз пришел уже на генеральную репетицию, раньше-то зачем? Очень обиделся, узнав, что ему давно нашли замену.
Я видел на сцене всего два маминых спектакля, «Гамлет» и «Три сестры». И вот что понял: в этом театре, где так дорожат традиционной сценической иллюзией, никакой «четвертой стены» на самом деле нет. Для публики главное, что на сцене свои. Такие же, как мы, а надо же — выучили Шекспира! Здесь и прячется самый важный смысл этой общей игры, позволяющей не только артистам, но и зрителям почувствовать себя выше, красивее, благороднее. И никакие приезжие профессионалы такого эффекта никогда не добьются, потому что между ними и публикой пропасть, на их антрепризные комедии приходят подивиться и поржать. А любительские спектакли «Гаранса» — это, без всяких иронических кавычек, встреча с прекрасным. Не в том смысле, что с классикой. Прежде всего — с прекрасным и возвышенным в себе. Счастье любительского театра — во встрече с любительской публикой, впервые узнающей, что там у Гамлета с Офелией и с призраком отца. Эта публика доверчива, гастролерам легко ее обмануть. Но когда на сцене свои, она чувствует: здесь все без обмана. Без корысти, цинизма и высокомерия. И это уже не доверчивость, это доверие.
Вот и Таня говорит: «Пришла на „Женитьбу Фигаро“, вижу, что это простые люди, наши, у кого-то и говор есть, и они такие классные!» — «С говором мы боремся», — справедливо замечает мама. Это непростая борьба, но фрикативное «г» — главный ужас южнорусского акцента — в «Гарансе» искореняют надежно, с многолетней гарантией.
*** (Любовь и семья)
Мы с мамой идем в гости к Юле. У Юли просторная, хорошо обставленная квартира в элитном доме, двое детей, любимый муж (второй брак). Юля считает себя счастливой. То есть, когда я спрашиваю ее об этом, она говорит да.
Юля в мамином театре с 8 лет. Где бы она ни работала, в свободное время Юля занимается в «Гарансе» всем (потому что все умеет): бухгалтерией, билетами, афишами, декорациями. И, конечно, Юля актриса. В «Трех сестрах» она играет Ирину.
Про Ирину Юля рассказала мне чудесную историю. У артиста, который играл Соленого, очень ревнивая жена. Ее тоже зовут Ириной. Она выставила условия, на которых муж может участвовать в спектакле. Во-первых, ей необходимо присутствовать на всех репетициях: надо следить, чтобы не было эротических сцен. Во-вторых, Ирину необходимо переименовать. Понятно ведь, что эта Ирина неправильная, муж любит другую Ирину. К тому же та, что у Чехова, по мнению настоящей Ирины, дура.
При всей анекдотичности нельзя сказать, что опасения Ирины были напрасны. Потому что театр — это любовь. Вот и Юля признается, что пришла в театр за любовью, то есть чтобы встретить кого-то и влюбиться. И Таня пришла за любовью:
«Вдруг, — сказала мне Таня мультипликационным голосом, — меня увидит на сцене тот, настоящий! А иначе как он меня найдет. Не нашел. Пошла на радио».
Самоиронии у Тани не меньше, чем обаяния.
За любовью идут в театр и зрители. Их очень волнует, взаправду ли артисты целуются.
А как переживают родители! Вот правдивый диалог двух сестер на спектакле «Золушка». Их тревога велика, ведь Золушка — их золотце, племянница, дочь.
— Как думаешь, сестра, они целуются по-настоящему?
— Нет, сестра, имитируют. — А мне кажется, сестра, что взаправду. — Да нет, сестра, имитируют.
Заканчивались такие волнения порой самым драматическим образом, например криками после спектакля: «В гробу я видала ваш театр!» и «Верните мне мою дочь!»
Найдя в театре любовь, артисты из «Гаранса» обычно уходят, тут ничего не поделаешь, мы даже не знаем, надолго ли связала их сцена, можно только сказать, что много было таких пар за двадцать лет. Но есть счастливые истории.
Олег и Аня познакомились в «Гарансе», потом поженились, из театра ушли, но дружбу с ним сохранили. Я точно знаю, что это люди, на которых мама всегда может положиться. У Олега и Ани двое детей и большой гостеприимный дом, в воскресенье мы едем к ним на шашлык.
В саду растут груши, виноград и персики, каких не купишь ни в одном магазине. Основательный Олег — успешный бизнесмен, торгует японскими мотоциклами и катерами, в Волгодонске ему очень нравится. И когда я смотрю на его дом и сад, пробую тугие и нежные персики, мне тоже начинает нравиться Волгодонск. Мама вспоминает, что Аня пришла в театр в 12 лет. Олег увидел ее в «Женитьбе Фигаро», когда Ане было 16. «Вот не было бы театра, — говорит Аня, — нечего было бы вспомнить». Театр не только любовь, но и семья: для Олега и Ани — в прямом смысле ее начало.
И не только для них. Вот Саша и Саша, муж и жена. Он, с испанской бородкой на остром лице, — из пьес «плаща и шпаги». Она, вся из мягких линий, с тяжелой русской косой, — из сюжетов Островского. Оба пришли в театр школьниками, целовались взаправду. Потом Сашу забрали в армию, Саша его дождалась, вернулся — поженились, Саша из театра ушла, растит троих детей. А Саша остался. Без него трудно представить театр «Гаранс». Саша — настоящий премьер, часто герой-любовник. Гамлет, Бальзаминов, Ромео. Иметь в семье Ромео непросто, к тому же в Саше, как в настоящем русском артисте-премьере, живет мочаловский ген, это натура страстная во всех отношениях. Хотя с годами Саша остепенился, держится с достоинством, говорит рассудительно. Публика его любит, у него манера и голос, его слышно с любого ряда. Помимо актерских ухваток, у Саши есть и антрепренерские. Когда он работал в ДК монтировщиком, поставил себя так, что с тех пор переговоры с начальством об очередном спектакле идут через него, он в курсе «дворцовых» интриг. Когда устроился на «Атоммаш», ему доверили постановку мюзикла для заводского корпоратива. Иногда Саша подрабатывает и на чужих корпоративах. В общем, ничто не мешает мне назвать его профессионалом. Но Саша гордится тем, что профессия у него другая, рабочая, от корпоративов он не зависит и всегда может отказать просто потому, что не любит «работать в кабаках». На сцене — другое дело.
А вне сцены Саша высококлассный дефектоскопист. В гостях у него я узнаю о «разрушающем контроле», который применяется в атомной промышленности: каждая деталь реактора имеет точную копию, обреченного на уничтожение двойника, на котором испытывают предел прочности материала. Мне кажется, это хорошая метафора, которую нужно на всякий случай припрятать в блокнот.
*** (Три сестры и Москва)
Волгодонск не моногород, «Атоммаш» не определяет его жизнь целиком. И специфической тоски маленьких провинциальных городов здесь почти нет. И чеховское «В Москву, в Москву!» резонирует здесь не так, как в других местах. Но «Три сестры» кажутся мне самым важным текстом из тех, которые прочли мамины артисты. Потому что эту пьесу они впервые примерили на себя не как платье, а всерьез. И долго не могли снять. Она рассказывала что-то про них самих, она не была всего лишь местом, куда можно сбежать от обыденности.
Ведь очень легко объяснять отношения театра и города так: маленький город — это тоска, унылая повседневность, а театр — праздник. Те, кто идет его смотреть, а тем более те, кто в нем играет, бегут из скучного города в другую реальность, чтобы прожить там кусок чужой выдуманной жизни и на время забыть о своей.
Это правда, но не вся, хотя артисты «Гаранса» с ней легко соглашаются. Да и артистами они, в общем-то, себя не считают (тут мы возвращаемся к понятию «любителей»). Разве что Саша и еще Лена, которая после опыта в «Гарансе» полтора года училась в Щукинском училище, потом вернулась в Волгодонск и снова пришла в театр. Я задаю не очень вежливый вопрос, считает ли она возвращение неудачей. Лена не любит этот город, но не может уехать из-за детей, да и некуда, а тут есть квартира и работа. Лена работает в агентстве недвижимости, говорит, интересно. Москву она не полюбила. Ей нравится Нижний Новгород, где она родилась. Я спрашиваю, что для нее значит театр «Гаранс». Лена отвечает: «Это человек». Это моя мама. Это очень личное. Дальше она меня не пускает. В отличие от других артистов «Гаранса», Лена видела довольно много московских спектаклей, но это для нее «другой театр и другая жизнь». Очень важная, но прошлая и далекая. Лена ее отодвинула и не очень хочет о ней говорить. Это что-то вроде защитной реакции. И она есть не только у Лены. Никто из артистов «Гаранса» ни разу не спросил меня о том, что происходит сейчас в Москве. Это другая жизнь.
В офисе волгодонской телерадиокомпании ВТВ после обеда пусто, мы с мультипликационной Таней пьем кофе. Кажется, что волгодонская телерадиокомпания — филиал волгодонского вокзала, куда не приходят пассажирские поезда. То есть ВТВ выглядит как место, где в принципе не может быть никаких новостей. Местные крайне скудны, федеральные мало кому интересны. Таня говорит, здесь работает один парень, который интересуется политикой, его считают чудаком. Таня не интересуется, потому что политика — это в Москве. А не в школе, куда ходит ее ребенок и где не хватает нормальных учителей. И не в местной поликлинике. И не в том, сколько Танина семья платит за квартиру. У Тани, конечно, есть интернет, но про политику она знает из телевизора — просто потому, что политика ее не интересует. И никакой связи со своей жизнью умная, современная, ежедневно работающая с информацией Таня в политике не видит (а политика, которая в Москве, не очень-то ищет связи с Таней, так что их апатия взаимна). Поэтому, если телевизор говорит, что люди, протестующие против чего-то в больших городах, — агенты Госдепа и враги России, Таня не то чтобы этому верит, но, в общем, не все ли равно. Может, и так. А в Рязани пироги с глазами. В маленьком городе разговоры о том, что делается в других местах, комически неуместны. И те, кто их заводит, — чудаки. Я в этом почти не сомневаюсь, потому что тоже чувствую себя нелепо, как будто надел шинель чеховского Вершинина и философствую о том, как будут жить люди через двести-триста лет. Хотя я всего лишь пытаюсь понять, чем живут три сестры из спектакля моей мамы.
Они не хотят в Москву, но и в Волгодонске им не очень уютно. Даже Юля, соглашаясь, что здесь она счастлива, мечтает уехать, лучше всего в Европу. В Волгодонске, говорит она, нет перспектив. А Таня и Лена, у которых все не так благополучно, этот город просто не любят. Они совсем не чеховские героини, но вполне могут их понять.
Потому что жизнь в маленьком городе — своего рода «разрушающий контроль», ты живешь там как двойник себя настоящего. И смотришь, как тебя разрушает время, чья работа не так заметна в суете больших городов.
Вечером все собираются, как в доме Прозоровых, в маминой квартире. Печальная томная Лена держится отдельно и напряженно. Разговор с ней у меня не получается, потому что я не успел придумать свою роль в этом сюжете. С другими актрисами из «Трех сестер» мне проще. В радио-Таню я, наверное, мог бы влюбиться (да-да, потому что театр — это любовь). Приходит еще одна Таня, я говорю с ней про книги, а мама по-свойски дразнится: «Танька — букварь».
Таня 26 лет работает в библиотеке. Начальницей быть не хотела, но при таком-то стаже как не стать. Я спрашиваю, кто теперь приходит за книгами. Пенсионеры и дети до 15. Раньше многие приходили, а сейчас есть интернет, Таня и сама читает электронные книги. Встреча с Таней — это мое знакомство с читателем, «далеким другом», как написал бы советский журналист-романтик. Таня всегда читает журнал «Театр», который привозит из Москвы моя мама.
«Гаранс» — театр по большей части женский. Мужчины приходят и уходят, их трудно удержать, их работа часто связана с разъездами. У них семьи, которые надо кормить, и в этих семьях к театру относятся с подозрением, с ревностью, с вечным вопросом: а вдруг там взаправду целуются? Поэтому каждый спекталь в «Гарансе» репетируют, как последний.
*** (Лето в городе)
Так вышло, что город, который был для меня эпизодом, для моих родителей стал самым важным городом в жизни. В Москве они по нему скучают. Мама ездит в Волгодонск каждый год на несколько месяцев, чтобы поставить спектакль.
Так вышло, что я ничего не рассказал здесь о маме. Хотя, конечно, все это я рассказываю для нее. Билеты на мамины спектакли стоят недорого, но одна женщина несколько раз упорно пыталась расплатиться банкой то варенья, то соленых огурцов. Вот и текст этот, пожалуй, что-то вроде банки огурцов, вряд ли даже варенья.
Мама не знает точно, сколько людей приходили к ней за эти двадцать лет. Среди них были школьники и учителя, сварщики (основная специальность, которой учат в местных ПТУ) и кандидаты наук. Их было несколько сотен. Собравшись вместе, они могли бы заполнить партер ДК, где дает спектакли «Гаранс». Но я представляю их не в пространстве, а во времени. Они идут из 1990 года в 2012-й. Друг за другом, иногда парами. Изредка я замечаю среди них знакомых, тех, о ком я рассказал, и тех, кто присутствует в этом рассказе незаметно и молчаливо.
Город будущего заканчивается сегодня почти там же, где и в середине 1980-х. За последним кварталом — невидимые, так и не заштрихованные на нашем плане сады и бульвары, набережные, городской театр. Я доехал до разбитой бетонки, ведущей через степь к Цимлянскому водохранилищу. Я вспомнил, каким было будущее. Его вкус, цвет и звук. Соль на коже, середина лета, ящерица в сухой траве.
Мне объяснили, что ловить их надо за брюшко, поэтому я только пару раз видел, как они отбрасывают хвост. Осталась фотография: ящерица сидит у меня на плече. Но та была зеленая и поймана у моря, а я сейчас про коричневых, что жили в степи, когда мы долго-долго шли по жаре. А спешить-то все равно еще было некуда.