Зинаиду Славину в «Добром человеке из Сезуана» я видела ровно тридцать лет назад — перед поступлением в ГИТИС, в начале 1983-го. Спектаклю Любимова было уже двадцать лет, но Славина продолжала играть. Александру Урсуляк в спектакле Юрия Бутусова по той же пьесе Брехта я видела пару дней назад. Две двойные роли дают некоторое представление о том, куда нас несло-несло и вынесло за столько-то времени.
Я почти ничего не помню из того любимовского спектакля, но свое впечатление от игры Славиной помню отлично, и воспоминание это не из тех, что бледнеют или стираются. Лучше всего помню сухое, пепельное отчаяние, с которым она играла свою злую ипостась. Там не было сомнений: Славина играла Шен Те, которая играет Шуи Та. И Шуи Та причинял Шен Те страдания. Ее Шен Те знала, как выглядит зло, как оно говорит, как оно добивается успеха — и могла это виртуозно воспроизвести. Но необходимость перевоплощения была трагедией. И становясь Шуи Та, Шен Те застывала в античную маску. А становясь снова Шен Те, обмякала на глазах, как будто из нее вынимали стальной стержень, заморозка переставала действовать, мышцы лица отпускало. В финале ей разрешали остаться самой собой — почти — и понятно было, что еще не рожденный ребенок — это надежда и избавление, и в любом случае реальность. А злой двоюродный брат — призрак, дух, который, наверное, придется снова вызывать заклинанием, но все же дух. Боги — чем-то похожие на Малый Совнарком — условность, но с помощью этой условности Шен Те выигрывала свой бой с тенью.
Александра Урсуляк в спектакле Юрия Бутусова играет обе инкарнации равноправно: азартно и неуемно. Играет каким-то редкостным и не поддающимся описанию методом, который хочется назвать монументальной эксцентрикой, — на протяжении всего спектакля, не теряя цельности и не сваливаясь в однообразие. Какая цельность может быть у раздвоенного персонажа?
Роль начинается с того, что их двое — сестра и брат, мужчина и женщина. Она — в черном шлюшечьем латексе, он — с черными сутенерскими усами и бакенбардами.
Не берусь судить, о чем договаривались режиссер и исполнительница главной роли, но слово «доброта» мне ни на старте, ни позже в голову не пришло. В спектакле «Добрый человек из Сезуана» нет ничего более вводящего в заблуждение, чем его название. Он вообще не о добре и не о зле: скорее уж о единстве и борьбе противоположностей, мужского и женского начала. Брехт-моралист расстроился бы. Брехт-диалектик порадовался.
Назвать Шен Те Александры Урсуляк доброй язык не поворачивается. Легкомысленной, недалекой, слабой — сколько угодно. Очень женственной – безусловно. Из всего этого героиня с помощью всех остальных персонажей неутомимо (и вполне в соответствии с текстом) сооружает катастрофу, полноценную и неотвратимую. Необдуманные покупки, долги, непрошеные знакомства, скандалы, полиция. Слишком мало денег, слишком много чувств. Пять пудов любви. Появление кузена должно выручить — и выручает.
Ненадолго.
Зло в лице Шуи Та внушает надежду. Оно, это зло, такое подтянутое, ясное и задорное. Называющее вещи своими именами, диктующее условия и объясняющее правила. Но вот беда — еще несколько оборотов сюжета, и катастрофа возвращается в другом обличье. Хотя, казалось бы, все построены, обузданы и подкуплены. Задорное подтянутое зло бессильно против зависти, ненависти, конкуренции и жадности, которые само же и породило. И теряется. И снова меняются местами брат и сестра.
Повторю, Александра Урсуляк играет обе фигуры — или обе ипостаси — равноправно и с одинаковым азартом. С каждым оборотом истории все дальше забираясь вглубь хаоса. Потому что, в каком обличьи ни приди — все становится только хуже, запутаннее, безнадежнее. Ты должен все большему числу людей, ты обманываешь все большее число людей, у каждого к тебе претензии, в лучшем случае, вопросы, на которые нет ответа. Несчастны — все.
Второе действие Александра Урсуляк начинает там, где, казалось, должны были кончиться силы, и главное, исчерпаться тема. Но начинается самое интересное. Создав перед этим двух персонажей, она начинает лепить из них одного. Доигрывая на словах историю о расхождении добра и зла, Урсуляк чем дальше, тем больше перевоплощается в гротескного андрогина: в конце концов мужские брюки сползают с живота беременной женщины, размалеванное лицо «украшено» потеками макияжа и наклеенными усами. И это постепенно возникающее у нас на глазах страшное, трогательное, грандиозное существо продолжает давать показания в суде за Шуи Та и объясняться в безнадежной любви за Шен Те, планировать новый корыстный обман и мечтать о ребенке, всем помогать и всех грабить.
Финальное позволение «богов» жить как живется, но иногда прибегать к помощи злого кузена, тонет в вопле отчаяния и ярости. Само же позволение — чистое издевательство. Персонажам (или персонажу) Урсуляк в конце спектакля пригодился бы не столько визит богов, сколько конец света. Такой showdown, в стиле даже не Тарантино, а Родригеса — с взрывами гранат, автоматными очередями, лезвиями мачете, вспарывающими оболочку безнадежного мира, — и морем хлюпающей черно-красной жижи.
Но театр — каким бы радикальным он ни был — все равно остается институцией с хорошими манерами. В общем-то, к счастью.
Возвращаясь к началу. Зинаида Славина сыграла в спектакле Юрия Любимова роль, которая — вместе со спектаклем — вошла в историю. Спектакль Юрия Бутусова только начинает жить на публике, и, честно говоря, я даже боюсь цеплять эпитеты к тому, что делает на сцене Александра Урсуляк. Если можно, я, не пытаясь имитировать мудрость и хороший стиль, скажу: это очень большая роль.
О важных подробностях — коротко.
Заметка филолога. То, что зонги звучат на языке оригинала, может нравиться или не нравиться: мне показалось, что это все же перебор остранения. Но. Отдельный комплимент и поклон всем исполнителям и репетитору. Немецкая просодия отрепетирована с блеском — верны ударения, длительность слогов и интонационный рисунок. Кто не понимает, поверьте на слово: это очень сложно.
Заметка зрителя. Прошу прощения, но я не люблю, когда с колосников что-то сыплется. А в спектакле сыплется много. Мне в такие моменты становится неловко. Но это вкусовщина с моей стороны.
Заметка критика. Я приношу свои извинения всем прекрасным актерам, которых не упомянула. Но это и не рецензия, а высказывание в блоге. Мне хотелось всего лишь сравнить две роли.
Заметка театроведа. К вопросу о том, Брехт это или не Брехт. Когда Елена Вайгель сыграла мамашу Кураж, которая, видимо, была ее лучшей ролью, — ревнивые во всех отношениях коллеги-актрисы язвили, что играет-то она хорошо, но вовсе это не эпический театр, который пропагандирует Брехт, а самый что ни на есть обычный, психологический. Человек теории (и выдающийся демагог), Брехт написал несколько теоретических и поэтических текстов, разбиравших игру Вайгель как образец эпического театра. Человек театра (и большой ценитель успеха), Брехт всегда умел вовремя сказать своим ученикам, последователям, любимцам и любимицам: не надо быть святее папы римского.
Что я с удовольствием готова повторить после спектакля Юрия Бутусова.