В выходные я побывала в обновленном Театре имени Ермоловой на премьере спектакля по пьесе Анны Яблонской «Язычники». Признаюсь, я вбежала в фойе, уже когда гасили свет. Но даже приглушенные огни не могли скрыть красивого темно-вишневого цвета свежевыкрашенных стен. Прокравшись в зал, я увидела большую сцену Ермоловского, обрамленную арками и колоннами, завешанными полиэтиленом (по сюжету, первый акт пьесы происходит на фоне ремонта). В центре сцены в черном плаще с капюшоном, статная и монументальная, возвышалась она. Мария Ермолова.
Эта постмодернистская выходка режиссера Евгения Каменьковича остроумно перекликалась с афишами, пригласительными и продававшейся в фойе сувенирной продукцией (от значков до сумок), на которой лик великой примы размножен и напечатан в разных цветах: черная, красная, голубая и зеленая Ермолова.
«Как концептуально! — думала я, — начинать спектакль с появления призрака той, которая хоть и не играла в этом театре, но вдохновляла его создателей». Тут Ермолова сбросила капюшон, взяла мобильник и закричала прокуренным басом артистки Натальи Кузнецовой. Она играла битую жизнью мать семейства, решившую попробовать себя на стезе риэлторства. Потом вышел отец семейства — седовласый красавец под два метра. Свой текст он декламировал, наполняя каждый звук пафосом, а каждый движение бровей — смыслом. Потом заохала богомольная бабушка в платке. Потом ввалилась главная героиня — пьяная дочка с лицом сериальной звезды Кристины Асмус.
Решив, что попала не на тот спектакль, я вертела программку. Там было написано: «Язычники». Пьеса Анны Яблонской. Постановка Евгения Каменьковича. Но я же знаю этот текст! Я видела его в постановке Прокопьевского драматического театра — это был живой, хоть и несовершенный спектакль по острой, тоже несовершенной, но задающей мучительные вопросы пьесе. Меж тем, на сцене Ермоловского ничего живого не было. Тут играли какой-то позднесоветский фальшак — такие тексты, тщетно пытающиеся преодолеть застой, творческий и политический, я хорошо помню с детства. И эти густые, раздувшиеся от пафоса актерские голоса, стеклянные глаза и значительность движений — тоже. В самом начале 90-х (тогда труппа уже изгнала Валерия Фокина) нас водила сюда педагог театральной студии. Вот с тех пор я все это и помню.
Даже зрители в отремонтированном зале на премьере «Язычников» сидели прежние: пожилые «духовные» женщины в пушистых шапочках и цветастых кофточках, помятые молодые люди с девушками. Вместо лиц — кое-как напяленные маски благопристойности, которые соскакивали всякий раз, как со сцены звучал мат: заслышав очередное «бля..», зал принимался хохотать и аплодировать. И только это обстоятельство убедило меня, что дают не старую пьесу, а новую драму.
Прогулявшись по фойе (по-советски помпезное, но обшарпанное помещение теперь декорировано а-ля дорогой клуб) и понаблюдав, как люди жадно поглощают пирожные (буфет обслуживается «Кафе «Пушкинъ», но вся снедь в нем — по 50 рублей!), по старой памяти боком протискиваются между столикам и явно робеют на фоне нового интерьера, я сделала открытие.
Где-то в кулуарах театра, за очередным бюстом Ермоловой, установлена машина времени. Идешь по Тверской — 2012 год. Заходишь в театр — бац! — и попадаешь лет на 30 назад.
Машина эта так мощна, что никакой косметический ремонт, афиши с цветными профилями Ермоловой и пирожные из хорошего ресторана, ей нипочем. Она легко превращает талантливый текст Яблонской в пошлую чушь, и даже декорации Игоря Попова, легендарного соратника Анатолия Васильева (во втором акте с них все-таки сняли пленку) смотрятся статичной архаикой, вяло намекающей, что дело происходит в Одессе. Что уж говорить о детских потугах Кристины Асмус — каким-то чудом ей удается произнести один искренний монолог, но затем всеобщая фальшь пожирает и ее. Она орет как резаная, бегает полуголая, а в финале, когда ее героиня приходит в себя после прыжка с высокого этажа, выходит в бинтах, сквозь которые очень эффектно сквозит тело. И говорит простонародно и нараспев — видимо, полагая, что от падения у бедняжки повредились речевые центры.
Вы спросите, где же был режиссер Каменькович? Похоже, в него вселился один из древних духов, ошивающихся в пыльных кулисах Ермоловского — дух режиссера-ремесленника, давно утратившего чувство времени. Он-то и поставил этот спектакль. А потом, едва Каменькович пришел в себя, духи пытали его вместе с Меньшиковым, каленым железом заставляя подписывать афиши.
Но страдали они не зря. Теперь мы точно знаем, что никакому косметическому ремонту советские академические художественные гробы не поддаются. Только капитальному. Оставив исторические фасады, внутри их нужно полностью сломать.
А кто не согласен — милости просим в Ермоловский! Наши духи будут вам рады.