Кадр из видео‑фильма Бориса Шармаца «Une lente introduction», 2007
Использование наготы — прием распространенный. Театр. поговорил с молодыми хореографами о том, какие смыслы привносит в танец обнаженное тело. выяснилось, что отношение к наготе у профессионалов разное: одни воспринимают ее как особый костюм, а другие считают, что одетое тело привлекает зрителя больше обнаженного.
Евгений Кулагин
Нагота — не всегда способ раскрыться перед зрителем. Иногда бывает, ты разделся, но ничего не произошло, ты не стал ближе и понятнее залу. Мне интересно смотреть на обнаженное тело, когда нагота является предельной концентрацией человеческой сути, и неважно, красивое это тело или нет. Возьмем «Трагедию» Оливье Дюбуа. Танцовщики там вовсе не атлетического сложения, но через пять минут ты забываешь про тела и смотришь им в глаза. Главный прием — использование предельной эмоции. В «Трагедии» чувствуется тотальность некой эмоциональной катастрофы. У актеров нет шанса ничем прикрыться, им надо продолжать существовать дальше. Обнажение — это, наверное, последний шаг в стремлении быть честным с аудиторией, предел выражения, как крик. Наше тело спрятано под оболочкой — чтобы снять всю шелуху, увидеть подлинность, человека нужно обнажить.
Мы все время смотрим на тело как на фигуру, движущуюся в пространстве, считываем движение как рисунок, который выводит наше тело. Мы не смотрим на танцовщика как на себя. А танцовщик вдруг говорит: «Я такой же, как вы, и у меня есть такое же тело, но я этим телом хочу сказать нечто, чего вы не ждете». Современный художник превращает тело в объект исследования — оно становится единым сверхчувствительным локатором. Есть спектакли, построенные на приемах, которые мы можем уловить, только когда видим обнаженное тело: минималистичные движения укрупняются и мы видим, как движется живот, проявляются ребра, лопатки. С другой стороны, я видел много спектаклей, в которых нагота использована не для откровения, а ради эпатажа, ради самой наготы. Потому что есть виды откровения, для которых нужно что‑то куда более сложное, чем просто раздеться.
Имена и спектакли:
Оливье Дюбуа, Guilherme Botelho (Alias Dance Project)
Ольга Цветкова
В голландско-бельгийско-немецкой культуре голое тело — норма, это уже пройденная тема. В России это еще предстоит — наш зритель все еще не готов к восприятию. Но это вопрос и к хореографу — какую мысль ты несешь, раздевая людей на сцене? Чем чище и яснее будет высказывание, тем проще будет зрителю подключиться. Ведь зритель умен: если ему показывают обнаженное тело, которое зажато, он это сразу считывает. Так что обнажиться и раскрепоститься необходимо обеим сторонам: перформеру и зрителю.
Часто современные хореографы ищут ответ: как донести свою идею и при этом освободить тело от костюма? Потому что костюм привносит контекст, как бы мы ни хотели этого избежать. Хореографы же стремятся поработать с очищенной телесностью, при которой все смыслы обозначаются движением. Для этого необходимо обнажить тело. Но тут возникает ряд проблем. В первую очередь, это гендер. Что мне интересно в хореографии — стремление к ситуации андрогина, когда актер не несет никаких сексуальных признаков. Но это довольно тяжелая история — нужно много лет, чтобы научиться транслировать со сцены не сексуальную энергию, а только телесную выразительность. Ведь проще всего показать мужскую и женскую сексуальность, в то время как хореографы пытаются передать через движение эмоции и ощущения. Они имеют дело с общечеловеческим контекстом, который не разделяется на женское и мужское. С этим интересней играть, прыгая между жанрами. С другой стороны, обнаженное тело — объект для исследования наших телесных возможностей. Насколько максимально мы можем использовать тело как объект искусства: как его можно уничтожить, в каких случаях оно оказывается неуничтожимым? Над темой телесного предела много работал Улай, партнер Марины Абрамович. Голое тело также часто используется как символ освобождения, знак свободы от социальных рамок, условностей, привычек. Я все меньше вижу спектаклей, в которых тело используют как метафору. Гораздо чаще его используют как социальный объект.
Имена и спектакли:
Жером Бель, «Low pieces» Ксавье Ле Рой
Дина Хусейн
Нагота — одно из общечеловеческих табу. Самое интересное — анализировать свои зрительские эмоции, эмоции человека, приходящего в зал. Проследить за тем, куда я смотрю, что я чувствую при виде наготы. Почему меня пугает или возмущает вид голого человека?
Нагота — это страшно или стыдно? Сцена дает возможность освободиться от каких‑то запретов. Когда зритель смотрит на обнаженное тело, он может принять что‑то, что прежде отвергал. То, что он принимает в другом человеке, он потом принимает и в себе.
Имена и спектакли:
Отто Муллер, Матье Хокмиллер
Александр Андрияшкин
В различных видах танца разный подход и отношение к телу. Одни работают с телом, стремясь создать миф об идеале, другие работают с живым, реальным телом. Тогда обнажение работает как развенчание мифа об идеальном теле, становится признанием поражения — в хорошем смысле: «Я не победитель, не мифический герой, а такой же, как вы, со всеми недостатками». Зачастую использование голого тела связано с минимализмом. Ведь тело является объемным носителем информации: и то, как человек стоит, как делает шаг, уже проявляет его восприятие себя и отношение к окружающему миру. Момент обнажения помещает танцора в ситуацию, свободную от привычных категорий и клише, но одновременно и предельножесткую — где есть только ты, твое тело и зритель. Нагота дает возможность убрать наносное, уйти от придуманного образа и вернуться к себе изначальному. Голое тело не врет. Костюм становится ограничением информации, накладывает на танцора образ. Когда исполнитель голый, зрителю сложнее себя с ним идентифицировать. Но в тоже время зритель такого спектакля может почувствовать себя свидетелем чего-то важного, того, что не может быть выражено по другому.
Имена и спектакли:
Ян Фабр, группа «По.в.с.танцы»
Соня Левин
Для меня обнаженное тело на сцене так же важно, как и костюм. Как любой контекст (а костюм — это контекст), который ты не можешь игнорировать. Если ты, будучи голым, задираешь ногу и поворачиваешься к зрителю, надо понимать, что они оценят не твою растяжку, а что‑то другое: фокус внимания неизбежно меняется. То есть надо понимать, что каждый костюм дает определенный лимит возможностей, то же самое происходит и с обнаженным телом. Сейчас возникла тенденция относиться к телу как к объекту. Хореографы переносят его в пространство музея. Темы могут быть разные, но важна сверхзадача — обращение с телом как с арт-объектом. Например, есть спектакль «Selfunfinished» Ксавье Ле Рой, где он при помощи кусков ткани трансформирует собственное тело, создавая смешные геометрические фигуры. На сленге хореографов это называется body humor. И в какой‑то момент он раздевается полностью, но с помощью различных поз и динамики перформанса держит внимание зрителя, избегая нарратива. Я думаю, что в какой‑то степени зрителю даже легче себя идентифицировать с голым человеком, чем одетым. Первые пять минут ты смотришь на обнаженные части тела, но потом перестаешь их замечать. Так проще выстраивать контакт между зрителем и исполнителем.
Имена и спектакли:
Тино Сегал, спектакль «Selfunfinished» Ксавье Ле Рой
Александра Портянникова
Мы сейчас существуем в таком медиапространстве, где наготы очень много. Как бы мы ни боролись за чистоту нравов, любой подросток легко находит информацию об обнаженном теле. С помощью новых технологий мы можем рассмотреть тело намного подробнее, чем если бы мы сами себя разглядывали. Вот хореографы и рефлексируют на тему, что же происходит с телом и нашим сознанием, когда мы видим обнаженного человека, а не его изображение. Обнаженное тело — мощный знак открытости и уязвимости. Это возможность дать зрителю почувствовать ответственность, ведь в наготе есть искренность, а современный танец изначально про то, что тело такое, какое есть. Обнаженное тело может быть вульгарным, трогательным, незащищенным. Все зависит от того, что происходит на сцене. В тех спектаклях, что я видела, голое тело часто объективируется, оно становится чем‑то неодушевленным, я перестаю видеть за ним социальную единицу и начинаю смотреть на него как на цветок. Тело часто становится метафорой и инструментом, который создает новые формы.
Имена и спектакли:
Франс Польстра, Борис Шармац, Димитрис Папаиоанну
