Урок христианского милосердия от американского фермера
Американец Казимир Лиске, окончивший курс Константина Райкина в Школе-студии МХАТ, поставил в театре «Практика» документальный спектакль о вере и прощении Black and Simpson. Он основан на реальной переписке заключенного, отбывающего пожизненное наказание, и отца убитой им девушки, которая длится вот уже 15 лет. Могла ли такая история случиться в России и не оскорбит ли она наших воинствующих верующих — большой вопрос.
Спектакль Казимира Лиске идеально вписывается в миссионерскую политику нового худрука «Практики» Ивана Вырыпаева. Если бы такой истории не было, ее стоило бы сочинить, как в свое время Иван придумал душевнобольную Антонину Великанову, якобы автора его «Бытия #2». Но фокус в том, что и 90-летний фермер Гектор Блэк, и заключенный Айван Симпсон действительно существуют, их фотографии можно найти в интернете, а перед спектаклем Казимир Лиске сам рассказывает предысторию: о том, как услышал в Америке по радио репортаж, разыскал его героя, долго с ним беседовал и получил в сое распоряжение толстую пачку писем за все эти годы. И как читал их в обратной последовательности — так и поставил, дополнив только приговором суда: 20 лет за ограбление, 20 лет за изнасилование и некрофилию, пожизненное заключение без права досрочного освобождения — за убийство.
То есть документальность, реальность описанных событий тут не просто очевидна, она обжигающе горяча. И если вымышленную пьесу мы могли бы обвинить в излишнем пафосе или вообще сказать «не верю», то со взятым из жизни материалом невозможно спорить.
Между тем, он отлично организован драматургически и все полтора часа держит зрителя в напряжении. Обратная перспектива, как ни странно, дает ощущение саспенса. Спектакль начинается с последних благостных и вполне будничных посланий о здоровье, погоде и урожае в саду, какие пишут обычно техасские фермеры двоюродным племянникам, уехавшим на учебу в город. Дмитрий Брусникин и Антон Кузнецов читают эти письма в одинаковых коричневых конвертах бегло, с легкой иронией и отстранением от персонажей.
Но ближе к середине все меняется: актеры постепенно входят в образы, откладывают конверты и начинают произносить текст от себя. Им удалось найти на удивление убедительные, точные образы и интонации. Дмитрий Брусникин тут похож на коренастого человека ручного труда, из тех что называют «соль земли», и одновременно — на седовласого библейского старца, ветхозаветного Иова, на которого неожиданно обрушилась кара Господня. Антон Кузнецов читает страшные откровения убийцы неожиданно мягким, вкрадчивым голосом. С легкой загадочной полуулыбкой он рассказывает о жизни в тюрьме: как он по капле выдавливает из себя зло и старается не вестись на агрессию, как здорово работать на кухне — в другой жизни он наверное мог бы стать неплохим поваром, интересуется у Гектора, как растут ананасы, и постоянно повторяет «Бог вас любит». О жизни на воле он вспоминает редко, но эти немногие фрагменты весьма существенны.
«Ты знаешь, когда это все начиналось, я хотел, чтобы ты ненавидел меня, потому что я сам ненавидел себя за то, что совершил. Думая о своей жизни, я понимаю, что был полон страхов, что сверстники не примут меня, потому что я не делал всех тех дурных вещей, которые делали они. Но когда я начал совершать преступления, меня приняли, и я становился все хуже и хуже в своем преступном поведении, переплюнул их, после чего они стали побаиваться меня. После этого я снова оказался наедине с самим собой. Потом где-то между преступлениями и наркотиками Легион (так герой называл своего демона) вошел в меня, и я перестал любить что бы то ни было, даже собственную жизнь.»
Чем мрачнее и драматичнее становится тональность писем, тем более сгущается темнота в зале и на сцене. Общий свет постепенно гаснет, луч софита выхватывает только лица актеров. Они теперь находятся по разные стороны крестообразной конструкции, словно каждый в своей камере, и только однажды находят силы встретиться глазами — как это было на их единственном тюремном свидании. Иногда на боковых панелях появляются фрагменты видео-арта, но эти украшательства выглядят лишними рядом со строгим свидетельством документа. На мой взгляд, можно было ограничиться электронным табло, которое ведет обратный отсчет времени и неуклонно приближает нас к тому роковому вечеру. По просьбе отца убитой девушки Айван описывает случившееся во всех подробностях — о некоторых, возможно, мы предпочли бы не знать. После этого путь к прощению выглядит совершенно невероятным — но вот же, он был пройден на наших глазах!
Судя по перевернутым лицам выходящих из зала и жарким дискуссиям в фейсбуке, тема вины и прощения — это действительно острая и не проработанная нами проблема. Мы привыкли жить с девизом «не забудем, не простим». Даже если вы ненавидите всю эту пропаганду насилия, мысль о том, что можно простить убийцу дочери, и вам покажется противоестественной. Нам легче понять Виталия Калоева, отомстившего авиадиспетчеру, по вине которого погибли его близкие, чем 90-летнего старика, подписывающего письма в тюрьму «с любовью, Гектор». Нам это кажется предательством собственного ребенка, оправданием преступления, стокгольмским синдромом. Наверное, потому что христианская идея прощения за последний век была начисто вытравлена из русского сознания, потеряна для нашего культурного кода, что стало особенно очевидно в последнее время, разделившего общество на непримиримые лагеря. Ведь чтобы простить, нужно понять — встать на место другого, влезть в его шкуру. А у нас не то что понять, услышать друг друга не могут и не хотят, словно говорят на разных языках. Распадаются семьи, бывшие друзья расстаются врагами, брат идет на брата. Ну вы сами все знаете. И в этой ситуации история простого американского фермера, нашедшего в своей душе место для человека, которого должен был ненавидеть, выглядит как сеанс коллективной психотерапии.