Журнал ТЕАТР. о спектакле «Невидимого театра», у которого две версии: постановка в баре и аудиоспектакль.
В декабре «Невидимый театр» выпустил премьеру, заявленную как «спектакль о подростках и для подростков», – «Мама, мне оторвало руку» по пьесе Маши Конторович. Постановка создателя «Невидимого» Семёна Серзина отвечала названию театра. Оно, впрочем, изначально возникло не как декларация минимализма или даже камерности, ставших и вынужденным, и выбранным стилем «маленького, но гордого театра», а как примета независимого театра «в стол». По аналогии с довлатовской «Невидимой книгой» – материалом и названием первого спектакля нового объединения. В случае с «Мама, мне оторвало руку» подпольно-подвально-андеграундный коллектив ушёл в буквальный подвал: спектакль играют в Ionoff Bar на улице Рубинштейна (там, кстати, не очень заморочились с опознавательными знаками, и поиск лестницы в нужное подземелье для не знающего – отдельный квест).
После той зимней премьеры я ничего не написала про неё по двум причинам. Объективная – было ясно, что она ещё, что называется, сырая, и уже через месяц спектакль будет другим. А поскольку самое важное в спектаклях «Невидимого» – в «воздухе», не в каркасе, то описывать одно без другого не имеет смысла. Субъективная же причина в том, что было не очень понятно, как «собрать в слова» этот самый каркас, если всё-таки взяться за неблагодарное дело.
Спустя полгода случился карантин, на который выпал третий день рождения «Невидимого театра». Отмечать решили премьерой, невидимой без всяких кавычек: «Мама, мне оторвало руку» превратили в аудиоспектакль. И после этой премьеры воздух, который нынче в дефиците не только в качестве театральной метафоры, вдруг удалось поймать.
История про 16-летнюю Машку-«серую мышку», которая так хотела стать особенной, любимой или «хоть кем-то», что положила руку под идущий поезд, написана очень молодым драматургом – Конторович в момент сочинения пьесы было 23. Создателям спектакля на момент премьеры – за тридцать. Идентифицироваться с героями-подростками в духе «честного психологического театра» в пространстве не то что камерном, а тесном – как минимум странно. Но и не нужно. Серзин и его «невидимая» команда, обоснованно числящие себя по ведомству того самого честного психологического, любят и умеют играть в театр на грани фола. Одна из любимых режиссёрских схем – до гротеска, почти до наигрыша задорное и звонкое, развесёлое игровое существование, которое в мгновение ока оборачивается такой горечью и серьёзом, что у уютно расположившегося зрителя почва уходит из-под ног и обратно уже не возвращается. Гротеск превращается в психологизм – чем жирнее мазки в начале, тем тоньше нити в конце: зелёный росток не только пробивает асфальт – он до этого долго растёт в глубине, незаметно зреет под серой поверхностью.
«Мама, мне оторвало руку» – «спектакль-читка», но, в отличие от серзинских же читок (например, на «Любимовке»), видимый принцип здесь – не подробный разбор и анализ, а смелые мазки. И маски, в каком-то смысле даже реальные: в тёмном клубно-барном помещении на сидящих в ряд актёрах – одинаковые майки «Невидимого» и разные хэнд-мейд очки в «звёздно-космических» картонных оправах (художник спектакля и вообще работ «Невидимого театра» – София Матвеева). Эти тёмные очки – бегство от визуального контакта со зрителем (которого в баре и так не видно). Поэтому шутки тут напропалую, а попытка Машки – Алёны Митюшкиной докричаться до всего мира – действительно отчаянная. Но удар под дых обязательно будет – в конце, когда растворятся во тьме парни, подруги и родственники (в премьерном варианте – Евгений Серзин, Юлия Захаркина и Юлия Башорина соответственно). Тогда перестанет быть весело, а станет не на шутку страшно от того, как Машка – резкая и отнюдь не всегда обаятельная – будет надрывно читать-выкрикивать свой монолог-репетицию по пути к рельсам: «Мама, мне оторвало руку…». Эта драма – очень громкая, но – невидимая.
Невидимый и громкий друг Машки – по пьесе «огонь-мужик» Стармен, по распределению в спектакле – питерско-екатеринбургский поэт Иван Пинженин. Его стихами-песнями и музыкой (композитор Дима Etoeto, товарищ Пинженина по spoken-word-project «Простывший пассажир трамвая №7») прошита вся ткань спектакля – во многом именно они создают спектакль в полном (или привычном) смысле. Сочинения ППТ7 входят в резонанс с текстом Конторович, но высвечивают важное за его пределами.
В аудиоспектакле, который артисты писали в обычных уже карантинных обстоятельствах и на соответствующей им подручной технике, «концертной» энергии подвала и живого саунда, конечно, почти нет. Зато есть неожиданно острое ощущение открытого пространства, очень важное в пьесе Конторович – весна, Плотинка, вода и ветер. В отличие от многочисленных zoom-историй и прочих актёрских чтений на камеру, к которым сейчас вынужденно обратился живой театр, выбранный «Невидимым» формат не предлагает мнимого диалога, онлайн-связи и актёрского «саморазоблачения». Но парадоксальным образом он сохраняет суть «нормального» театра, перенося его в воображение слушателя и даже расширяя возможности в сравнении с обычным спектаклем.
Акценты тоже меняются: в аудиоверсии меньше вызова, а Машка даже от страха и неуверенности не становится наглой – ей дано право на робость и лирику, на неколючую трогательность. Зато все «плохие» парни обнаруживают в себе «минутную готовность» к агрессии, потенциальную возможность мгновенного, как у собаки, перехода к ярости – она итожится репликами Машкиного родственника а ля «пороть надо» (в аудиоварианте это всё Михаил Касапов, который играет «барную» версию в очередь с Евгением Серзиным – едва ли в той же манере, что в записи).
Возвращаясь к жанру не забытому, но и не востребованному в карантине теми, кто с ним не работал прежде, команда «Невидимого» склеивает актёрские голоса и музыку ППТ7 с «нетеатральными» шумами – не только предсказуемо льющейся из крана водой и звенящими стаканами, но поющими птицами, детскими голосами и шагами на улице, шумом поезда. Как и в «барном» варианте, пьесу читают с ремарками – почти все произносит Юлия Захаркина, но в аудиоверсии уже не сдержанно, а с приподнятой интонацией, почти радостно – легко.
Аудиоспектакль «Мама, мне оторвало руку» вообще про «лёгкость», о которой говорит и думает «бессмертная» Машка, а в итоге – о равенстве между свободой и одиночеством (тема, в нынешней изоляции звучащая острее, чем до неё). Подросток для Семёна Серзина – герой не только обычный, а почти обязательный. Однако он никак не альтер-эго режиссёра – скорее, своеобразный «тонометр» для проверки собственного пульса: не лирический герой, а собеседник. И расстановка сил в диалоге Машки и выдуманного друга-Стармена в двух версиях разная. В «барной» – ироничный, даже суровый старший товарищ и глупая (потому что маленькая) девчонка. Стармен аудиоспектакля – спокойный, но на деле растерянный взрослый, который не может повзрослеть окончательно. Это «16» и «32», которые никак не договорятся – в том числе и внутри одного человека. Слушая аудиоверсию, вдруг осознаёшь, что в пьесе маме Машки, которая её «в 17 после школы родила», – как актёрам спектакля, плюс-минус как тебе. И тот факт, что саму 16-летнюю Машку тоже играет актриса «возраста мамы», создаёт театральное по сути, хотя вроде бы не обыгранное и даже не «игровое» раздвоение – или удвоение, видимо-«невидимый» парадокс.
Однажды – перед тем, как с наивной дерзостью выпить водки, – Машка повторит только что прозвучавшие строки Пинженина, декламируя их, как тост: «Научи меня жить, Господи, / Расскажи, как Тебе угодно. / Они ржут надо мной над пропастью / То все вместе, то поочерёдно». Но в пинженинских стихах, кроме «взрослых проблем», повторяются числа-заклинания, до которых главной героине ещё добираться: «Поверь в меня, как верят в чудеса <…> Ты знаешь, что бывает с тем, кто слаб / На тридцать третьем неуверенном году». «16» и «32». Подросток жадно всматривается в будущее, взрослый – пристально вглядывается в себя, прежнего и нынешнего. Именно из этой невстречи взглядов и возникает драма-диссонанс, всегда важная для «Невидимого театра», но на этот раз переведённая на непривычный для него художественный язык.