Честно — не помню, когда мы придумали манифест. Судя по всему, году в 2003-м, когда я вернулся с летнего семинара в лондонском Royal Court, где я нахватался всяких идей, в том числе про необходимость манифестов и программных статей. Плюс, конечно, воспоминания про «Догму-95» имели место. Мы написали его одной пьяной ночью, в комнате у Руслана с Таней, сидя на полу.
Никакой особой потребности в этом манифесте не было — только безумная жажда деятельности: мы были очень молодые, наглые и энергичные. В «Док» тогда приходили разные театральные группы, студенческие и просто бездомные, услышавшие, что открылся какой-то новый подвал в центре, и предлагали свои работы Михаилу Юрьевичу Угарову. Он был периодически в легком ужасе от того, что видел, — предлагали вампуки, какие-то спектакли с кучей декораций, тряпок, париками и танцами. Манифест был вариантом того, как коротко объяснить вновь пришедшим (потенциальным соратникам) — чего мы хотим, что нужно/можно, а чего лучше не делать. И не только для новеньких — для «своих» тоже правила бы пригодились. Георг Жено поставил тогда спектакль Norway. Today, в котором использовались в качестве декораций штук пять икейских шкафов. Из-за шкафов Георга в закуток для декораций и костюмов невозможно было положить даже целлофановый пакет со сменкой. Поэтому мы хором ненавидели замечательный (на самом деле) спектакль.
Сами следовать этому манифесту мы не собирались — в «Большой жрачке» немедленно был нарушен один из основных принципов про музыку, которую мы включали, когда хотели и какую хотели. Или в нашем манифесте не было ничего про музыку, а про музыку было только в «Догме-95» — я совершенно не помню, у меня и текста не сохранилось. Собственно, я поэтому и не могу сказать, какие спектакли «Дока» отвечали требованиям манифеста — я не помню этих требований. Я помню только пункт об отсутствии грима и о том, что артисты должны играть свой возраст — никаких «перевоплощений».
Подозреваю, что всем принципам могли соответствовать только «Преступления страсти», потому что это был вообще самый аскетичный спектакль, чистейшей прелести чистейший образец. Стул, артистка — и до свидания. Хотя в «Жрачке» мы стремились к такой же аскезе (минус музыка). Декорациями были три стула и табуретка, реквизитом — дисковый телефон кремового цвета.
Нашей дружбе с Русланом в этом году будет 20 лет. Первые лет пять-шесть мы были вместе, одной командой. Имя же Тани Копыловой довольно скоро исчезло с театральной сцены, но почему она решила завязать — убейте не знаю. Танино имя всегда было как-то полузашифровано, хотя она была главной и безусловной звездой спектакля «Большая жрачка». Она боялась преследований и каких-то неприятностей на работе из-за этого спектакля. Мы с Маликовым к тому моменту уже уволились из программы «Окна», а Таня продолжала работать и была основным инсайдером. Это же был такой микроскандал в мирке ток-шоу, редакции передач типа «Большой стирки» ходили к нам чуть не полным составом и потом приглашали нас к себе на эфиры. Таня и сейчас работает успешно на телевидении.
На самом деле полноценных создателей было три и все равнозначные — Вартанов, Маликов и Копылова. Мы всё придумывали вместе и все играли там самих себя — одной из ключевых сцен спектакля был наш разговор, который мы записали на диктофон, потом расшифровали и включили в сокращенном виде в спектакль.
Другой мой проект по документальному материалу, который мы делали вместе с Сергеем Калужановым, — пьеса «Гей», где мы пытались выяснить, возможно ли на основе документального материала написать абсолютно традиционную пьесу: с героем, конфликтом, сюжетом и проч. Сам текст и был ответом на вопрос, реально ли это. Уж насколько убедительным или нет — не знаю. Мы пытались создать максимально традиционную конструкцию. Сцена первая: входит Вася, выходит Петя — вот это всё. Меня в то время смущало, что первые опыты документальной драмы в России были в основном какими-то монологами, хотелось попробовать натянуть гондон на глобус, чтобы были персонажи, неожиданные повороты сюжета и т.п. Сережа и потом продолжал опыты в таком жанре — пьеса «Вилы» была по тому же принципу сделана.
Манифест наш был чистым хулиганством. Попытка впарить его Угарову с Греминой ничего не дала — Елена Анатольевна сказала, что она против всяких ограничений: пусть расцветают все цветы. Ну и мы не стали настаивать, поскольку для нас ничего сверхпринципиального в то время в этом манифесте не было. Мы один раз в качестве прикола зачитали его вслух на каком-то отчетно-выборном мероприятии, на этом его судьба и закончилась. Забавно, как много лет спустя про него начали вспоминать — мне регулярно попадаются какие-то воспоминания про манифест «Дока». Не было никакого серьезного манифеста — похулиганили и забыли