Пермские культурные проекты взбудоражили общественность далеко за пределами Перми, а в самой Перми вызвали раскол среди интеллигенции. «Театр.» решил понять, имеет ли смысл устраивать в провинциальной России громкие антибуржуазные акции, и попытался найти альтернативу «пермской культурной революции» в старом русском городе Коломне.
0.
Термины «буржуазность», «традиция», «актуальный», употребляемые ниже, не носят оценочного характера, а имеют социологический смысл — описывают общественную ценностно-нормативную базу. Напротив, термины «хороший вкус», «плохой вкус», «пошлость» оценочны. То есть автор считает, что «плохой вкус» — это плохо. И наоборот.
1.
Мне показалась чрезвычайно удачной форма высказывания Олега Зинцова о современной театральной ситуации («Театр и холодец», Театр, № 1, 10/2010). Набор тезисов адекватно отражает фрагментированность и «деконструированность» современных культурно-политических процессов. Я решил эту форму позаимствовать. Что касается содержания, то и Олег Зинцов и главный редактор журнала Марина Давыдова в своих текстах о театре точно зафиксировали аномалии, которые создают ощущение социокультурного «нездоровья», ценностного «раскардаша», присущих не только театральной жизни, но и нашей жизни в целом. Поэтому я считаю уместным поделиться своим беспокойством и сомнениями именно на страницах журнала «Театр».
2.
Итак, Зинцов констатирует: «Провести хоть какую-то границу между художественными стратегиями, условно говоря, „традиционными“ и „инновационными“ в сегодняшнем театре невозможно. … Новые стилистики не возникают в пустоте, они должны чему-то себя противопоставлять, отталкивать от рутины, но для этого надо хотя бы иметь четкое представление о рутине: она должна обладать набором каких-то качеств, пусть отрицательных». Невозможность диалога «инновационности» с «традиционностью», как мне кажется, и есть главная проблема самых эффектных и «резонансных» культурных проектов последнего времени. В частности, пермских.
3.
«Пермская культурная революция» как совокупность проектов, связанных с актуальным искусством (театром, ленд-артом, литературой, архитектурой, contemporary art и др.), призвана превратить Пермь в настоящий европейский город и поднять в нем тонус и качество жизни. Все эти проекты и то, что вокруг них происходит (и театр «Сцена-Молот» Эдуарда Боякова, и Музей современного искусства Марата Гельмана, и культурно-политические усилия театрального режиссера, а теперь и вице-губернатора Бориса Мильграма), безусловно инновационны.
4.
Одновременно «пермская стратегия» антибуржуазна, а все ее проекты (и знаменитая коллекция «Новое русское бедное», и новая драма у Боякова, и новая поэзия там же) остросоциальны, в той или иной степени провокационны. Во всяком случае, так они воспринимаются аудиторией. Это попытка воспроизвести европейскую модель диалога или, скорее, конфликта и противостояния «традиционного», «буржуазного» и «актуального». В европейском контексте такое противостояние приводит к приращению «традиции», трансформации «буржуазного», расширению границ дозволенного, развитию общественного вкуса, выходу на новый уровень толерантности.
5.
Однако в России антибуржуазные проекты как-то провисают в силу отсутствия самой буржуазности. Маргинальности, отвязности у нас более чем достаточно. А буржуазности как совокупности норм и правил, по которым строятся жизненные сценарии, практически нет.
6.
Задолго до «пермского проекта», в 2003 году, Марина Давыдова в статье о спектакле РАМТа по пьесе Лагарса «Правила поведения в современном обществе» обратила внимание на странность и неуместность антибуржуазного высказывания в среде, лишенной буржуазных ориентиров. По поводу принятых в западном обществе лицемерных «правил поведения» она писала: «Все-таки лицемерие лучше, чем предельный цинизм. Несвобода — чем хаос. А добропорядочный буржуа — чем свиное рыло, ни в грош не ставящее ни родственников, ни соседей. Жизнь, описанная Лагарсом, — это не хорошая и не плохая жизнь. Это нормальная жизнь. И наличие бунтующих левых интеллектуалов на Западе… тоже нормально. Там есть против чего бунтовать».
7.
У нас полемика с традицией не складывается, поскольку традиция не просто прервана. Она вырвана с мясом и вытравлена из общественного сознания серной кислотой.
8.
Бунтующий интеллектуал в цивилизованном мире всегда воспринимался буржуазным сознанием как маргинал. Большая часть российской аудитории сама предельно маргинализирована многолетними усилиями советской власти по устранению необходимых компонентов буржуаз- ности — ощущения традиции, преемственности, корней, нравственных императивов, механизмов солидарного поведения общества. Даже в на- цистской Германии, где были гонения на церковь и репрессии против священнослужителей, храмы продолжали функционировать и в них не устраи- вали скотобоен.
9.
Актуальное искусство не предназначено для того, чтобы поднимать уровень общественного вкуса. Так называемый хороший вкус для него — это то, от чего оно отталкивается и что оно критикует. Но общественный вкус в России — очень расплывчатое понятие. Как и буржуазности, его фактически тоже нет. А если его нет — нет и актуального искусства (рутина, опять повторю Зинцова, должна обладать хоть какими-то качествами, «пусть отрицательными»). Урна, бывшее здание обкома партии, куча мусора — все, что благополучно существует на улицах Перми, может быть легко перенесено в залы выставки «Русское бедное» в пермском Музее современного искусства. Маргинализированное сознание не воспримет это как артистический жест.
10.
Недавно стало известно, что вроде бы (тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!) великий швейцарский архитектор-минималист, лауреат Прицкеровской премии Петер Цумтор согласился строить в Перми здание для знаменитых «пермских богов» — уникальной деревянной религиозной скульптурыXVIII-XIX веков.Само по себе это прекрасно. Но не надо забывать, что предельно лаконичные сооружения Цумтора всегда находятся в диалоге либо с буржуазной и глубоко традиционной городской средой (Музей «Колумба» в Кельне, выставочный зал в Брегенце), либо с избыточно живописными ландшафтами — например, швейцарскими Альпами (капелла Св. Бенедикта).
11.
Пермская городская среда разрушена. В ней существуют лишь крошечные островки традиции в виде сохранившейся исторической застройки. В целом город выглядит предельно маргинально — серые панельные дома, официальные здания советских времен. И все это под слоем аляповатых вывесок и чудовищной рекламы. И с кем же тут вести диалог несчастному Цумтору? Его никто в городе просто не заметит. Правда, если он построит музей где-нибудь на берегу Камы, подальше от этой убогой, но очень агрессивной среды, у него еще есть шанс.
12.
При этом интересно, что самих проводников «актуальности», «антибуржуазности» и «провокационности» аудитория в той же Перми воспринимает как носителей буржуазности. Они приезжают из столиц. Они успешны, обеспечены, хорошо одеты, обласканы властью и богатыми спонсорами. Культурные революционеры как бы транслируют в провинцию столичную или европейскую моду и стиль. И проекты их выглядят как «буржуазные». Они нормативны, то есть спущены откуда-то сверху. Социально одобрены — партией власти или местными начальниками.
13.
А если так, маргинальная аудитория может с наслаждением уничтожать культурных миссионеров, которые тычут ей в лицо этой самой маргинальностью. Собственно, такое уже однажды произошло в истории России. В начале ХХ века и особенно после 1917 года творцы-авангардисты, социально одобренные и финансируемые большевистской властью, способствовали уничтожению буржуазной культуры «хорошего вкуса», а потом злобные рапповцы и маргиналы совсем уж без корней (типа Бубеннова) ликвидировали авангард.
14.
Но при этом в России наблюдается сегодня и другой тип инновационности.
15.
Пример — город Коломна. Там несколько лет назад группа молодых музейщиков из соседнего Воскресенска создала музей «Коломенская пастила. Музей исчезнувшего вкуса». Речь шла о вкусе пастилы, рецепты которой путем серьезных архивных изысканий директору музея Наталье Никитиной и ее коллегам удалось восстановить (до революции Коломна была главным российским производителем и экспортером яблочной пастилы). А получилось так, что возрождается еще и вкус общественный.
16.
За очень короткое время проект распространился за стены небольшого музея. Возник фонд «Город-музей», который занялся общегородскими программами. Затем было налажено производство пастилы в дизайнерских коробках, которая очень неплохо продается почти исключительно внутри Коломны. Доходы от пастилы (довольно солидные) дают возможность издавать краеведческий журнал с радикальным названием «ОколоКоломна», функционировать «Обществу любителей вольных прогулок» и снимать фильмы в стиле Парфенова, только несравненно дешевле, об истории Коломны и окрестностей, о культурных героях города. Это живое дело, безусловно, заслуживает более подробного рассказа. Однако здесь речь не о подробностях или о том, кто круче — Коломна или Пермь. В Перми тоже очень интересно и живо. Речь о разных стратегиях и разных последствиях работы в рамках этих стратегий.
17.
Коломенский проект ориентирован не на борьбу с буржуазностью, а на попытки восстановить преемственность. Он на первый взгляд даже выглядит как реставрация буржуазности. Но, на мой взгляд, это скорее борьба с маргинальностью. Минимизация маргинальности — средовой, ментальной — залог будущего эффективного функционирования «актуальных» проектов.
18.
Интересно, как по-разному складываются в Перми и Коломне отношения с властью и интеллигенцией. Пермские краеведы бойкотируют гельмановско-мильграмовские инициативы, а коломенские с энтузиазмом водят по городу экскурсантов-участников «вольных прогулок» и пишут в журнал «ОколоКоломна». Пермскую стратегию, поддержала местная власть и московский истеблишмент. А коломенской начальники поначалу опасались. Главный же парадокс в том, что в коломенском проекте, ориентированном на буржуазность, то есть на воссоздание традиции и восстановление преемственности, буржуазного значительно меньше, чем в пермском.
19.
Коломенский проект работает на изничтожение маргинальности в сознании людей, а пермские «миссионеры» вроде как не замечают эту маргинальность или думают, что она вдруг исчезнет благодаря усилиям «новых драматургов», актуальных художников и продвинутых дизайнеров. Мне это представляется опасным заблуждением
20.
Впрочем, не исключаю, что маргинализация среды обитания и сознания российского человека зашли так далеко, что уже ни одна из стратегий не сработает.