Журнал ТЕАТР. о спектакле Тимофея Кулябина на фестивале «Радуга».
Нынешний фестиваль «Радуга», двадцатый по счету, предложил своей публике разнообразные варианты отношений российского и зарубежного театра с классической и современной литературой. Здесь Сергей Потапов с яростным спектаклем «Мой друг Гамлет» (Саха-театр, Якутск), Айдар Заббаров и его меланхоличный экскурс в прошлое «И это Жизнь?» по произведению классика татарской литературы начала ХХ века Гаяза Исхаки (Театр имени Камала, Казань), Олег Липовецкий с карнавальными «Мертвыми душами» (Лесосибирск), Анатолий Ледуховский с «Одной абсолютно счастливой деревней» Бориса Вахтина в Русской драме Таллина, «По дороге…» на основе «Преступления и наказания» в режиссуре Камы Гинкаса (ТЮЗ, Москва). Здесь Елизавета Бондарь с «Близкими друзьями» Евгения Водолазкина в питерском ТЮЗе имени Брянцева. Здесь даже «Герой нашего времени» в постановке Владимира Щербаня, открывшего для британской публики вместе с актером Оливье Беннетом классика русской литературы (Hunch Theatre, Лондон). Но стартовала нынешняя «Радуга» едва ли не самым радикальным по отношению к классике жестом. В Петербург из Цюриха привезли «Нору», поставленную Тимофеем Кулябиным в конце прошлого года.
Большие тексты классического канона русской и европейской литературы Тимофей Кулибин темперирует решительно, но не цинично. Не переписываемые кромешно, они остаются самими собой, меланхолично, отчаянно, а то и с юмором обретают себя в новых ситуациях и временах.
В «Трех сестрах» таким обстоятельством становится реальная глухота всех героев, кроме того, единственного (Ферапонт), кто у Чехова действительно глух. Герои спектакля глохнут и таким образом спасаются от агрессивного мира. Собственно, как и большая часть интеллигенции, отключившей свои телевизионные антенны после известных событий. Отчаянье настигает их тогда, когда скрежет и рев полкового оркестра начинает греметь у них в ушах, внезапно обретших слух.
Кулябин опредмечивает, доводит до аллегории какой-то важный смысловой мотив произведения. В швейцарской «Норе» это не столько феминизм (в конце концов, о каком феминизме сегодня может идти речь, когда жена десять лет не работает и живет на средства мужа, у него же и подворовывая на погашение своего долга, сделанного хоть и ради его блага, но в полной от него тайне), сколько разрыв, системный сбой коммуникации. Ибсеновский диалог перемещен в цифровое облако, откуда льется непрерывный поток сообщений. Сколько людей в диалоге – столько проекций смартфонов в «облаке». Оно «висит» в верхней части прозрачного экрана, разделяющего сцену и зал, переполненное на наших глазах творимой историей, текстами сообщений, создаваемых в режиме он-лайн. В нижней его части зрители видят как свое отражение, так и актеров, работающих симультанно двумя или тремя группами.
Так прозрачный экран-зеркало становится аллегорией оцифрованного мира. Следя за ней, трудно не прийти к мысли о господстве фабулы над сюжетом, плоскости над объемом, поверхности над глубиной. Не только персонажи, ведущие свои нескончаемые диалоги в смартфонах, гуглящие и оформляющие свою повседневность в сети, но и публика, не успевает задуматься о том, что происходит с людьми, да и кто такие эти люди. Следя за новым сюжетным поворотом, за теми забавными обстоятельствами, в которых они, не переставая, строчат друг другу, кое-как успеваешь собрать разрозненные потоки в единую картинку. Не так ли поступает современный гаджетоман, к которому информация поступает сразу по нескольким каналам связи, и объем обрабатываемой им информации зашкаливает?
Жизнь супругов Хельмер устроена так же, как у всех обитателей благополучной Европы. За тем исключением, что они не попадают в такую кромешную зависимость от своих гаджетов и социальных сетей. Вся психологическая канва ибсеновских диалогов выкачана как в вакууме, создается среда, очищенная от эмоций, утопленная в толерантной мягкости звукопоглощающих покрытий.
Мягкая, милая Нора-куколка (Лиза-Катрина Майер) с младенцем на руках и маленьким мальчиком рядом – образ благополучного буржуазного семейства – где-то в магазине не отрывается от своего айфона. Рождение ребенка, ожидание вступления мужа в новую должность, появление давно исчезнувшей школьной подруги – ничто, кажется, не получает эмоционального выражения. Давно переселившиеся в сеть персонажи спектакля в основном там и решают свои повседневные задачи. Там же сплетается невидимая для них, но очевидная для зрителя Сеть их судьбы. Муж Торвальд Хельмер в исполнении Фрица Фенне деловит, суховат и подтянут – типичный чиновник последних ста лет. Сидя в цирюльне, отбиваясь от кокетливых жениных вымогательств, он успевает внести в расписание на смартфоне несколько важных дел, в том числе – 45 минут для детей (20.30-21.15). Нора из магазинчика продолжает бомбить его сообщениями. Еще чуть-чуть денег. Как она расскажет своей подруге детства Линде (Изабель Менке), почти все десять лет брака она морочит мужа, погашая его деньгами свой долг, сделанный когда-то для его же здоровья.
Изобретательность, с которой режиссер вместе со своим постоянным соавтором художником Олегом Головко и драматургами спектакля Романом Должанским и Амели Йоаной Хааг придумывают обстоятельства для этой «немой» жизни семейства Хельмер в сети, впечатляет.
И все же самое впечатляющее – это то, как из он-лайн действие короткими, но все более частыми спазмами прорывается в офф-лайн – хоть и в застекольную, но реальность. Урок тарантеллы становится кульминацией, во время которой, гротескно, но и реалистично, практически ни на минуту не прекращая двигаться, Нора попадает в воронку событий, меняющих судьбу сразу всех действующих лиц. И хотя формально сцена построена почти как мейерхольдовское описание третьего акта в «Вишневом саде» (танцуют – продано – танцуют – продано), ее гротескное, комическое снижение очевидно.
Вечер у посла, в центре которого все та же тарантелла, заканчивается едва ли не единственным реальным объяснением мужа и жены. Характерно выбранное место этого разговора – туалет, где Нора прячется, переживая гадливый страх мужа за свою карьеру. Еще безукоризненней решена сцена прощания и ухода Норы. Не так просто придумать мотив, заставляющий двух людей, находящихся в собственном доме, общаться с помощью смартфонов. Но под рождественской елкой сидит сын, и его, конечно, нельзя тревожить семейным скандалом. Стоя над играющим мальчиком, его родители ведут свой последний диалог виртуально.
Собственно, темой становится не решимость Норы начать самостоятельную жизнь без семьи и фальшивых отношений, но ее готовность уйти из сети в мир. Не случайно аллегорическим и утопическим жестом прощания становится смартфон, выключенный и оставленный на кроватке сына.