В спектакле актера, а с недавних пор и режиссера “Гоголь-центра” Филиппа Авдеева, столько драйва, что ТЕАТР. в виде исключения решил опубликовать не один, а целых два отзыва. Они не являются противоположными по оценке, однако их авторы воспринимают премьеру очень по-разному. Тексты публикуются в порядке написания
Спустя 50 лет после выхода в печати «Страха и ненависти в Лас-Вегасе» Филипп Авдеев поставил в “Гоголь-центре” «Страх и ненависть в Москве».
Но прежде, чем я расскажу про спектакль, дисклеймер:
Журналистика — опасная вещь. Прямо сейчас, пока я работаю над этим текстом, она становится ещё опаснее: напишешь не то или, упс, не туда — и вместо опубликованной статьи – статья со сроком. Поэтому сразу фиксирую: в рецензии будут упоминаться наркотики. Наркотики — это зло, не употребляйте их.
Новый спектакль — ни в коем случае не инсценировка культового романа Хантера Томпсона. Это самостоятельное произведение, созданное драматургом Егором Прокопьевым и самим Авдеевым, наблюдавшими за жизнью города на гламурных вечеринках и в общественных банях. Именно оттуда почти дословно заимствованы узнаваемые философствования наших соотечественников, любителей поразмышлять о путях развития мира сего. С текстом-вдохновителем спектакль объединяют только присущая гонзо-журналистике субъективность да попытка уловить ритмы сегодняшнего дня через роуд-трип по городу — от элитных клубов в самом центре до задворок замкадья. Схожа и завязка: репортёру Филу нужно написать про вручение премии «Человек года», он берёт с собой приятеля Саню, тот прихватывает сумку расслабляющих веществ — и понеслось.
Вот только современная Москва вовсе не Лас-Вегас начала 70-х. Помните, какое разнообразие наркотических средств перечислено в самой цитируемой фразе из книги (или из фильма, фильм-то все смотрели)? «У нас было два пакета…» — и целая россыпь препаратов. А сколько названий звучит в московской постановке? — Ни одного. Вместо каждой запрещёнки подставлено выразительное слово «Роскомнадзор». В начале моего текста неслучайно появилось предупреждение. Я его украла из спектакля, переписав, конечно, под себя. Оригинал изящнее: «Наркомания — это рабство. “Гоголь-центр” за свободу. Не употребляйте наркотики, будьте свободными». Стоп! А если и тут заменить опасное слово?
Берегите свою свободу.
Очевидно, что именно отсутствие свободы больше всего пугает и отвращает авторов спектакля. Томпсон писал про закат эпохи хиппи, для которых психотропные вещества казались воплощением американской мечты: больше никаких границ, норм, запретов. Это на поверку наркоманы оказывались заложниками кислотных галлюцинаций и непотребных физиологических реакций, которые человек под веществами не в состоянии контролировать. Цели-то были выше и смелее. Потребности сегодняшних Фила и Сани куда банальнее. Эти парни даже не пытаются искать в наркотиках эфемерную свободу, им нужно лишь ненадолго скрасить засасывающую рутину.
В паре с отсутствием цели приходит дегероизация. Пусть Рауль Дюк вёл себя как скотина, но все свои рисковые и безбашенные решения он принимал сам. Его современная версия Фил, кажется, не действует вовсе. Актёр «Мастерской Брусникина» Василий Михайлов изображает своего героя зашуганным, нерешительным и вечно удивлённым журналистом-очкариком, превратившим жизнь в беспрестанную беготню по «халтуркам», которые незаметно заполонили всё время. Жертва вечных дедлайнов, он строчит статьи за макбуком даже в ночной чебуречной. Фил боится рисков и отчаянно пытается действовать «как надо», следуя современным нормам терпимости, толерантности и пацифизма — намерения хорошие, но в действительности герой даже не пытается уйти с осточертелой работы. Зато будучи под дозой, он из последних сил старается удержать ускользающий контроль, борясь с приступами нервно-истерического смеха. Он не отвратителен, а жалок, и тем неприятнее узнавать в нём себя.
На контрасте с приятелем существует фрилансер Саня в исполнении своего тёзки Горчилина. Он ходит в томпсоновском прикиде — солнцезащитных очках и белой панаме — и держится на расслабоне. В отличие от Фила, герой Горчилина подчиняется ритму города и комфортно адаптируется в любой среде. Он хамелеон: «брат» для водилы-гастарбайтера, «дикий тигр» для престарелой клубной фифы, обдолбыш в компании пьяных завсегдатаев чебуречной, а то и псевдосынок для помирающей в больнице старушки.
Думаю, по моему описанию кажется, что на сцене вполне классическое осмысление современности. Занятное, конечно, но без изюминки. Как бы не так. Томпсон сокращал дистанцию между автором и читателем, вводя в текст себя и обращаясь к публике напрямую. Создатели спектакля с той же целью рассаживают зрителей на сцене “Гоголь-центра”. Отстранённо наблюдать не получится – все слишком близко. Да ещё и белая Kia Rio становится не только средством передвижения, но и своего рода «будкой честности» — пространством с несколькими вмонтированными камерами, крупные планы с которых транслируются на экраны, обеспечивая эффект театра в театре.
По визуальной насыщенности (художник — Александра Карпейкина, художник по свету — Сергей Кучер) спектакль Авдеева напоминает фильм Терри Гиллиама: здесь и бьющий в глаза стробоскоп, и ядерные расцветки световых лучей, и диско-шары, сверкающие в самых неожиданных местах (например, в зоне гульфика), и целых три экрана (огромный в полсцены подвешен к колосникам, ещё два дрейфуют на поворотном круге), на которых кадры московских дворов сменяются лицами героев, а то и ритмичной анимацией или мелькающими в ускоренном ритме произведениями мировой живописи. Разброс костюмов — от худи до латекса в паре с туфлями для Pole Dance. В эпизодах то и дело возникают то манекены, то обезьяны, то ангел с пылающим мечом, а то и призрак Томсона с рептилоидным хвостом (в этом образе на сцену выходит сам режиссёр) — последние практически напрямую цитируют знаменитую экранизацию. Смотреть на это в концентрированном виде либо очень круто, либо мучительно — собственно, как и пускаться в наркотрип. Который, по сути, визуальной экспрессией и ограничится.
В спектакле “Гоголь-центра” запрещённые вещества не столько провоцируют опасные и отвратительные ситуации, сколько лишают возможности от них отстраниться. Наркотические приключения Рауля Дюка и доктора Гонзо вызывали неприязнь своей аморальностью, мерзкими патологиями и циничным отношением ко всем и вся. Их современные аналоги куда порядочнее: не насилуют малолетних, не запугивают официанток, даже не живут в роскоши за чужой счёт. И страшат героев сегодняшнего дня не эксцентричные выходки, а рутина: игнорирующие ПДД таксисты, пьяные кухонные патриоты-гомофобы, скучающие ДПСники, мучающие справками бюрократы, жадные воротилы похоронного бизнеса. Впрочем, если задуматься, так куда отвратительнее.
Если остановиться на этой мысли, покажется, что Филипп Авдеев выпустил социальное высказывание о том, что в условиях тотальной несвободы, куда с каждым шагом всё глубже засасывает Россию, молодёжь употребляет траву и колёса, чтобы не свихнуться среди бюрократического, сексистского и нетолерантного ада. И сколько не повторяй: «Наркотики — зло», чтобы окружающий мир был ярким и свободным не только в замутнённом сознании, менять нужно не слоганы, а систему. Но это был бы слишком прямолинейный ход.
В спектакле образ молодого поколения, отчаянно желающего жить открыто и свободно, неожиданно рифмуется с шекспировской трагедией, где на слабостях положительных героев играют коварные внешние силы. Так в Москву попадают макбетовские ведьмы в исполнении Сергея Муравьева, Саввы Савельева и вернувшегося на сцену после долгого перерыва Владимира Епифанцева — три безумных существа с извивающейся пластикой, рифмованной речью, эксцентричным внешним видом и желанием навести хаос. Они-то и подкидывают героям большую чёрную сумку, откуда вырывается подозрительный свет и валит наркотический дым. Правда, этим соблазном задачи «сестёр» не исчерпываются.
Ведьмы повсюду сопровождают Фила и Саню, меняя маски и создавая гротескные, но узнаваемые типажи самых разных обитателей столицы. Диапазон — от богемы до бомжей. Особенно выразительно в этом калейдоскопе ролей существует Епифанцев, объединяющий в своей игре дионисийское и животное начала. Его образы граничат с китчем — чёрт в латексе, жалкий пьянчуга, грезящий Карловыми Варами, БДСМ-полковница ОМОНа и упоротая обезьяна, обожравшаяся кислотой. Порождение нарко-фантазии или и вправду надчеловеческая сила, он вместе с сёстрами будет сопровождать своих жертв, всё туже затягивая петлю страха на их шеях.
И здесь возникает странная мысль: так ли плохи страх и отвращение? Не они ли двигали эволюцию? — Иначе зачем режиссёр с упорством торчка заставляет артистов повторять мантру про обезьяну, ставшую человеком, зачем воссоздаёт с их помощью модель солнечной системы (кстати, одна из самых красивых сцен спектакля)? Да и Фил под препаратами начинает смелее протестовать против опостылевшей писанины и суеты. Может, ничего не изменится, пока мы не испугаемся по-настоящему?
Я выхожу из “Гоголь-центра” довольно мутная, как будто меня два часа подряд накачивали — не наркотиками, а реальностью. Рефлексию моих ровесников о настоящем сложно не разделить. Вот только под конец сложилось ощущение, что в постановке переборщили со смыслами. Прислушиваясь к улицам и к себе, авторы захотели выразить сразу всё, что накипело, — и это вылилось в информационный передоз.
В последние минуты спектакль неожиданно обернулся светлой сказкой: все мерзости побеждены любовью, которая «ведёт сквозь тьму». Фил наконец обрёл вдохновение и прямо на капоте авто строчит свой репортаж, куда вплетает цитаты из книги Томпсона. И кажется, будто ночные кошмары закончились, научив героев дорожить ценностью жизни. — Но почему-то мне не верится в этот финал. А может быть, способность закрывать глаза на всё пугающее и отвратительное — и есть самый мощный наркотик?