© Ascaf. Фото из спектакля «Icetree».
В Тель-Авиве прошла очередная выставка израильского современного танца «International Exposure-2017». Из Израиля — корреспондент ТЕАТРА.
Каждый декабрь в Тель-Авиве проходит фестиваль «International Exposure», на котором иностранным гостям – продюсерам и журналистам – показывают лучший современный танец Израиля. Израильский контемпорари знаменит, а «Международная выставка» – единственная возможность увидеть за короткое время все главное сразу, так что интерес мировых фестивалей к этому смотру очень большой.
По два раза
Открывались в этот раз последней премьерой главной израильской звезды – Охада Наарина, спектаклем «Венесуэла» в его театре «Батшева», премьеру которой сыграли в мае. Собственно, к стране Венесуэле, спектакль никакого отношения не имеет, кроме разве что пары пластических моментов, отсылающих к аргентинскому танго. Как объясняет сам Наарин, для него Венесуэла – это не страна, а просто красивое, широко используемое слово, которое может быть именем женщины или названием ресторана. «Я люблю рассказывать, что просто раскрутил глобус и ткнул пальцем в первое попавшееся место – попал в Венесуэлу». Это скорее легенда, но интересно, как именно работает Наарин с этим знакомым-незнакомым словом. Спектакль строится из двух сорокаминутных актов, которые танцуют две части его труппы, одетой в черное, причем второй акт почти полностью повторяет первый по хореографии, но с другой музыкой, другой энергией, другими деталями и ты все время ловишь себя на том, что сравниваешь, что в первой части было не так, что появилось новое, а что исчезло. Пластическая тема развивается по спирали, как бывает в музыке, набирая энергию, обогащаясь деталями. Первая часть спектакля вся положена на грегорианские хоралы, но чем дальше, тем слышнее, что вторым планом нарастает какое-то тревожное гудение, которое к концу акта доходит до грохота, заглушающего все. Во второй части музыка энергичнее, ритмичнее, Наарин сам составлял и монтировал саундтрек для спектакля, не разделяя музыку на высокую и низкую, и она много говорит о настроении его спектакля — между гневом и мрачным отчаянием, между религиозным ритуалом и уличной дракой. И уже не удивляешься, когда танцоры исполняют злой рэп знаменитого черного американского рэппера 90-х «The Notorious B.I.G.».
В этом спектакле находишь все: танго, религию, секс, насилие, одиночество. И Наарин, рассказывая на встрече с участниками фестиваля о своей постановке, объясняет: «Спектакль смотрят разные люди: те, кто жил в Венесуэле и знают о ней все, и те, кто вообще не слышал, что есть такая страна. Я имел это в виду, когда сделал двухчастную структуру всего лишь с небольшими изменениями и другой музыкой во второй части. Когда вы смотрите первую часть, вы слышите грегорианские хоралы и думаете о религии, вы видите белый флаг – у вас возникают ассоциации с войной и так далее. Спектакль полон этих ассоциаций, сравнений, сопоставлений, которые приходят вам в голову. Но когда вы смотрите второй акт, то, кем бы вы ни были, единственное, с чем вы его сопоставляете – это первый акт».
Любопытно, что этот ход с дублированием хореографии и меняющим восприятие сравнением в своем спектакле использовал еще один участник программы «International Exposure» – Рой Ассаф, причем совершенно иначе. Ассаф, 35-летний хореограф, который сейчас много ставит за пределами Израиля, поставил «II acts for the blind» три года назад для лос-анджелесской танцевальной компании и в этом году сделал новую версию для своей израильской труппы. Первую часть «Двух актов для слепых» он строит почти на стоп-кадрах – сменяющих друг друга крошечных пластических фрагментах, в которых танцоры, одетые в телесные «обнаженные» трико, совершают короткие повторяющиеся действия, выглядящие очень конкретно, но непонятно.
Мы, как всегда в современном танце, пытаемся понять, о чем идет речь, выстраиваем в голове многозначительные интерпретации – и тут начинается вторая часть. Вскочив на что-то, вроде циркового барабана, актер-шоумен принимается представлять нам героев (похоже, он называет танцоров их настоящими именами и излагает нам их реальные истории), а эти герои, теперь сменившие телесные костюмы на точно такие же, но цветные, начинают пластически иллюстрировать его слова. И мы вдруг понимаем, что они делают то же самое, что делали в первом акте, только теперь нам ясно, о чем речь. Вот эта простоватая на вид девушка доит корову, а здоровяк тренируется для велосипедного соревнования, вот сцена секса, а вот – сцена торгов на аукционе. В сопоставлении эти два акта выглядят очень смешно и абсурдно, зал, полный знатоков танца, хохочет без остановки, еще и над собой, над своей привычкой придавать особый смысл самому простому.
Игра со зрителями
В этом году на «International Exposure» показывали два спектакля Наарина. Вторым оказалась старая, еще 2003-го года, постановка «Камуйот», которую он сочинил для молодого ансамбля «Батшевы» и все время обновляет, внося новые элементы в зависимости от новых исполнителей. Это детский спектакль, сочиненный Наарином на базе своих постановок для взрослых, в первую очередь спектакля «Мамутот» («Мамонты»), которого уже нет в репертуаре. «Камуйот» играют для подростков в школьных спортивных залах, расставляя скамейки для зрителей квадратом. Так же его играют и в собственном зале Батшевы. Наарин говорил потом: «Школьники себя по-разному ведут на спектакле, но конфликты у них бывают только с учителями. Мы просим, чтобы их не трогали – актеры сами разберутся». После первых двух дней фестиваля, где было немало скучного, видеть «Камуйот» даже не в первый раз было просто счастьем – все вопросы отпадают, голова проясняется, становится весело и сразу ясно, что буквально все израильские спектакли растут из Наарина – и по ритму, и по построению, и по словарю. Но никого и сравнить с ним нельзя – гений. Один из самых сильнодействующих приемов, который Наарин ввел в танец – это прямой контакт актеров и зрителей, иногда просто на уровне взглядов, а иногда, как приглашение участвовать в танце. И этот выход на сцену дети (да и родители) на «Камуйоте» любят особенно.
Сегодня для израильского современного танца контакт со зрителем – вещь вполне обычная, хотя его иногда довольно необычным образом используют. Вот, например, в моноспектакле Ирис Эрец «local/ not easy» (не буду углубляться в подробности, мне он показался не слишком интересным), танцовщица, рассказывая о том, что она живет деревне, вдали от цивилизации, просит весь зал найти в своих телефонах и включить что-нибудь по запросу «звуки дикой природы». И еще долго щебет, рык, шум воды и деревьев сопровождает спектакль.
Один из самых симпатичных маленьких независимых спектаклей фестиваля был целиком построен на интерактиве: Рашель Эрдос вместе со своими танцорами сочинила пластический перформанс «Q&A (the 36 questions)», основанный на опубликованной в 1977-м году статье психолога Артура Арона «Экспериментальное создание межличностной близости». В этом исследовании он собрал 36 вопросов, которыми должны обменяться незнакомые люди, чтобы стать ближе. Смысл в том, что открытость другому в ситуации, когда ты чувствуешь свою уязвимость, дает ту близость, интимность, которая ведет к любви.
Вопросы эти раздали на карточках зрителям, сидящим по периметру зала. Четверо танцоров обращались с ними к зрителям, а чаще – друг к другу, и ощущение открытости, которое возникало от их ответов, необычайно к ним располагало. «Ты хотел бы быть знаменитым? Каким образом?», «Когда ты в последний раз пел для себя? А для другого?». Отвечали они то танцем, то словами, рассказывали свои личные истории. «Перед тем, как позвонить, ты когда-нибудь репетируешь, что ты собираешься сказать? Почему?». И тут один из героев показывает, как пытался отрепетировать, что он будет говорить кому-то очень для себя важному, может быть любимой, но не любящей его девушке, – и ничего не выходило, нужные слова не находились. «Если бы ты мог дожить до 90 лет и сохранить на последние 60 лет либо разум, либо тело себя 30-летнего, ты бы что выбрал? – У тебя есть предчувствие, как ты умрешь? – Твое самое ужасное воспоминание?». Мы слышим рассказ и видим историю одного из танцоров о том, как он потерялся в детстве. «За что ты в своей жизни больше всего благодарен?». Все четверо ходят вдоль рядов и задают вопросы разным зрителям. Слышу, как сидящий недалеко мужчина отвечает: «за здоровых детей». В финале людей из разных частей зала выводят в центр и сажают парами на пол, чтобы они могли поговорить. Не знаю, удается ли кому-то действительно стать ближе, но спектакль так обаятелен, что зрители остаются размягченными и с готовностью бросаются разговаривать после спектакля.
Война
Понятно, что война в постоянно воюющей стране – один из постоянных сюжетов, где-то она выходит на первый план, где-то мы чувствуем ее подспудное эхо, где-то мы понимаем, что тема выбрана скорее конъюнктурно. В этом году все было также, один из спектаклей молодого хореографа Ренаны Рац даже назывался WART, соединяя слова «война» и «искусство». Рац строила спектакль из элементов «войны» – действий, способа взаимоотношений героев (приказания и подчинение), одежды (в сказке принцессу одевают в защитное и мастерят корону из патронташа, а волшебной флейтой называют автомат) и т.д. Сегодняшним войнам была посвящена и «Весна священная», поставленная хореографами Йосси Бергом и Одедом Графом на четырех танцоров-мужчин, демонстрирующих мужское военное сообщество с разных сторон. И даже спектакль «One. One & One” одной из самых известных израильских компаний «Вертиго», где сцену постепенно засыпают песком и актеры в танце поднимают песочные облака, иногда похожие на взрывы – воспринимался в контексте войн на Ближнем Востоке. Хореограф Ноа Вертайм объясняла, что ее целью бы рассказать о стремлении человека к целостности, в то время, как жизнь разрывает его на части и требует разного. Но сам танец, сначала похожий на подиумную демонстрацию новой солдатской формы, потом все больше напоминал последний бег подстреленных в пустыне, а в конце мы как будто видели полет душ всего уничтоженного отряда.
Маленькие компании
Как бы ни был силен современный танец в Израиле, стационарных компаний тут очень мало, нет денег, нет помещения, страна слишком маленькая, театру невозможно играть спектакли так часто, чтобы это могло прокормить труппу. Так что танцевальные постановки тут в основном на несколько человек, которые собираются только на спектакль. Заработать они могут разве что на гастролях. Израиль пытается поддержать свой танец каким-то косвенными способами – устраивая вот такую «выставку танца» для продюсеров или организуя фестиваль молодой хореографии «Curtain Up», который спонсирует несколько небольших постановок. Почти все перспективные молодые постановщики тут прошли через «Занавес…», на «International Exposure» показали чуть ли не десяток таких новых 20 – 30-ти минутных спектаклей, сделанных при его поддержке. Правда, из того, что я видела, только один – «Второй дом» бывших танцоров Батшевы Гая Шомрони и Янива Абрахама – был симпатичным. На сцене, усыпанной осенними листьями, стоял крошечный, как собачья будка, домик. Из него, как в мультфильме, вылезали четверо непонятно как поместившихся в нем танцоров. Их абсурдный и забавный танец был похож на детскую игру. Танцоры казались то животными, то сказочными существами, то детьми, то любовниками. Кто-то поливал цветочки в горшках на стене дома, кто-то – залезал туда готовить еду и кормил других с ложечки через окно, кто-то чего-то боялся и прятался у другого между ног, как в домике. Жанр своего пектакля авторы определили, как «домашние сказки».
Небольшая компания уже завоевавшей некоторую известность Дафи Альтабеб показала спектакль «It’s Now. It’s Never». Хореограф говорила, что хотела показать несколько воспоминаний, меняющихся под влиянием друг друга. Как написано в программке, спектакль посвящен Лоле (1999-2016), и мысль об умершей неизвестной нам 17-летней девушке падает тенью на все, что происходит на сцене. Где-то в начале есть эпизод, в котором девушка слышит, как ее кто-то зовет, тут же спускает шорты и, словно стреноженная, семенит куда-то. И тут мы понимаем, что это был вызов к врачу. Потом мы слышим вопросы, какие обычно задает врач: о родителях, кто чем болел, трудно ли вставать по утрам, болит ли? Ответов мы не слышим, но в голове рисуется история о той самой девочке, которой посвящен спектакль. Рядом с ней танцует парень. Голос продолжает свой допрос: “Дополни фразу: «love me…»… внезапно парень отвечает: «…tender!», «love me…», – «…more», «love me…», – «more, more, more!», кричит он, содрогаясь на полу, и дальше мысль о девочке, мечтавшей о любви и чем-то неизлечимо больной, будет менять в наших глазах все дуэты, трио и ансамбли этого спектакля.
Звезды
Один из главных израильских танцтеатров – «Kibbutz Contemporary Dance Company» – показал «Mother’s Milk» своего худрука Рами Беэра, он посвятил спектакль своим родителям, умершим в этом году. Но, как ни странно, в постановке не чувствовалось ни трагедии, ни вообще печали, было много юмора и очень эффектного, мастерски исполненного большого ансамблевого танца, что вообще-то для израильского контепорари редкость. Костюмы подчеркивали сексуальность танцоров – девушки в трусах и корсетах, парни в трусах и расстегнутых на груди рубашках. Спектакль шел под огромной хрустальной люстрой с подвесками, и эта единственная деталь оформления давала ощущение торжественности и большого стиля.
Пожалуй, для меня самой впечатляющей новой постановкой на “выставке” этого года была (впрочем, как и в прошлом году) премьера Ясмин Годдер «Two Playful Pink». Пишут, что на самом деле это ее работа 2003 года, которую она подготовила на каком-то семинаре, но сейчас Ясмин поставила ее заново на двух отличных танцовщиц – Дор Франк и Франческу Фоскарини. Ясмин исследует женские взаимоотношения с обществом и друг другом, а я в этом дуэте увидела рассказ о двух девочках-подростках, оказавшихся дома без родителей. Уже не дети, но еще не женщины, они дурачатся, танцуют, валяются, переодеваются, как будто перед зеркалом или друг перед другом – все время представляя себе публику, в самозабвении и упоении собой. Видишь, какими они хотят быть в глазах одноклассников, и какими – в глазах восхищенной публики, представляя себя актрисами или певицами на концерте. Одна из девочек – красотка, другая смешная, одна посильнее, другая за ней повторяет. Характеры разные, их объединяет желание играть, превращаться в другого, а подростковая моторность не дает остановиться. Мы понимаем всю их историю через движение: то они явно повторяют виденное в кино – обольстительные женщины, прекрасные и опасные вамп.
А то – как будто подглядели что-то в секс-видео: оглаживают себя, раздвигают ноги – неумело, смешно и трогательно. Кривляются, валяют дурака, завязывают волосы на лице, строят рожи и строят глазки. В спектакле три части и три мены костюма: сначала они скачут в юбочках и кофточках с пояском, во второй части сменили кофточки, скинули юбки, скачут в трусах – к черту официоз, как школьную форму. И третья часть – снова юбки, теперь без маек но в телесных лифчиках с большими подложными грудями – из маминого шкафа? тайно купленное в магазине нижнего белья? Из бордельного арсенала? Взрослая грудь их волнует, они все время трогают, показывают ее, а в финале кружатся, незаметно сняв лифчики, но задрав юбки и зажав в зубах подол, прикрывая собственную голую маленькую грудь – страшно совсем обнажиться. Тут все невероятно узнаваемо – интерес к собственному телу и страх его, тревога, волнение, попытка понять себя и тело, но при этом полная зависимость от того, как «следует это делать», от виденных способов поведения с телом, его женской презентации. В спектакле совсем нет ощущения затверженного рисунка, все выглядит непосредственно и спонтанно. И с невероятной силой вызывает собственные подростковые воспоминания.
Закрыли «Dance Exposure» последней премьерой милой и любимой всеми компании «Inbal Pinto & Avshalom Pollak» под названием «Icetree». Как всегда, это не просто хореография, а танц-театр (с небольшим включением теневого театра и анимации, которую они любят) сентиментальный и смешной, с нелепыми полуцирковыми персонажами и абсурдными ситуациями. Герои – три эфирные девушки-куколки в белом и три удивленных скособоченных мужчины. Кажется, они встречаются на солнечном вокзале, где странный старик с чемоданом помогает парам соединиться. Мужчины с интересом прислушиваются к маршевым звукам и, наверное, уходят на войну – девушки в белом остаются одни. А в следующей, темной, вечерней части – появляются две решительные женщины в черном, а куколок уже нет. Но по-прежнему, все легко и забавно: танец стульев, танцы со стульями. И все под звуки такого же обаятельного музыкального компота из старых танго, маршей и чего-то еще. Но что бы ни происходило, любопытство и изумление перед миром не оставляют героев, а у зрителей улыбка не сходит с лица. Для израильского контемпорари это скорее редкость, все тут очень серьезные и рассказывают про серьезное. Хотя и у смешливых Инбаль с Авшаломом в анамнезе невеселое – войну и конфликты все держат в уме.