Олимпия Орлова © / Электротеатр Станиславский
Художник и куратор Нового пространства Театра Наций о «Волшебной горе» Константина Богомолова.
Друзья спрашивают: ну? и как?
Ну что же, для начала хочу поздравить русский драматический театр с тем, что Константин Богомолов из него ушел. Вернее, на данный момент — вышел. Не берусь утверждать, что он в него не вернется, но если и вернется, то другим. Ведь он шагнул куда-то в сторону. Кажется, шагнул наощупь, интуитивно и довольно резко.
Те, кому было не очень комфортно существовать с ним на одной территории, могут вздохнуть с облегчением. A те, кто барахтается в открытых водах contemporary art, могут ликовать и приветствовать нового пловца — сильного, умного и тренированного в жестких условиях театра. Мне кажется, сейчас он с удивлением осматривается, где оказался: привычные точки зрения сбились, да и его собственный ракурс — тоже. Но при всей резкости, думаю, это не спонтанная выходка, а осмысленный результат движения, который можно назвать программным ходом. Стремление режиссера в эту область было заметно — ну, наверное, на польском «Льде» по роману Сорокина, потом в ленкомовском «Князе» — я не все видела, чтобы судить с видом знатока, да и возможно ошибаюсь, но попытки какого-то другого существования замечала и очень их приветствовала (внутренне приветствовала, понимаете? Вы же хотели реакцию не критика, а художника? Значит, я могу быть косноязычной и туманной.)
«Мужья и жены», поставленные Константином Богомоловым в конце весны в МХТ, вполне, на мой взгляд, классический спектакль. Но такого высокого класса, что стало очевидно: КБ может делать все, что захочет. А так как он все время ищет, то что-то любопытное найдет. Лично мне за процессом поиска наблюдать интереснее, чем рассматривать «выверенный результат». В каком-то смысле «Волшебная гора» — каминг-аут тонкочувствующего человека, не декорированного затейливой иронией и сарказмом. Может, это способ выстроить новые отношения с миром?
Возможно, главный аспект спектакля (перформанса, инсталляции) — эта самая коммуникация с людьми. Выстраиваемое им в течение долгого времени пространство пошатнулось. Но так как это не узкая дорожка, а целый ландшафт — зрители КБ разные, их много, они все привыкли к его высокому профессионализму и лютой работоспособности, эрудиции и остроумию — каждый из этих зрителей во время «Волшебной горы» тоже получил что-то новое. Правда, ожидания некоторых все же были обмануты: они раздраженно покинули зал в середине спектакля. Может, они попали туда случайно? Однако и это прекрасно: меняешься сам — меняются и окружающие люди. Многие, кажется, восприняли первый час спектакля как провокацию к действиям, некоторые просто не смогли сдержать эмоций: ну да, сложно быть наедине с собой, сидя в темном театральном зале. Указаний, что думать, не поступает. Рецептов, что чувствовать, не дают и каждый делает, что хочет и что умеет.
Я бы описала спектакль так: сначала долго — тишина и кашель, прерывающийся стихами о природе. О такой, на которую больно смотреть. Когда невнятной нехолодной зимой или ранней весной едешь на поезде, например, в Питер — она валяется за окном — такой грязный кусок земли со стекающими ручьями тающего снега и сонными животными, копошащимися в жухлой траве. У Елены Морозовой приятный голос и бесстрастное уставшее лицо, она читает стихотворения так, как будто прижалась лбом к стеклу и молча смотрит в окно поезда. А потом звучит то ли диалог, то ли разговор двоих, когда каждый говорит сам с собой. Ну да, они слышат друг друга, но не слушают. Да и не стремятся понять. Текста мало. Похоже, с ним долго работали, убирая лишнее и спрессовывая/дистиллируя: получилась не очень приятная на вкус микстура, которой капнули на язык, в глаза, на ранку, размешали с водой и дали выпить. Когда текста мало, его легко вспоминать. Процитируешь пару строк друзьям, они замолкают и говорят: а, прям так?! Надо сходить. Ну, конечно, надо. Это одна из самых важных работ, которая возникла сейчас в Москве.
В магазине — импортозамещение, а в культуре — бум на импортное искусство. К нам возят и ездят (каким-то чудом). Все это хорошо, но я не могу нарадоваться возникновению такого терруарного продукта, как «Волшебная Гора»: он выращен у нас и я не вижу в нем следов химических удобрений (имею ввиду выхваченные наспех цитаты из работ заграничных коллег).
Многие пишут, что «Гора» – о смерти, а мне кажется, она про принятие жизни в разных ее проявлениях. Может, поэтому, изначально полностью замкнутое (как мне кажется) пространство, построенное художником Ларисой Ломакиной, такая классическая «комната депрессии» — то ли ржавчина съела краску, то ли краска просочилась сквозь ржавчину — к премьере была полуразобрана. В эту «щель в декорации» и заглядывают зрители, оттуда, как из-за баррикады, выглядывают два уставших человека. Причем один из двух сидит в той части комнаты, которая не видна большей части зала почти весь спектакль — только камера заглядывает в этот угол, но и она передает какое-то мутное изображение. Не знаю, делают ли УЗИ мозга, но если делают, возможно, это выглядит как-то так.
А вообще, все это красиво. И вы, наверное, уже поняли, что о Томасе Манне говорить будем не в этот раз.