Фонд Михаила Прохорова поддерживает театральные проекты не только в лучших театрах обеих столиц, но и на территориях, где большую часть года минус тридцать. Учредитель фонда и главный редактор издательства «Новое литературное обозрение» Ирина Прохорова рассказала журналу Театр. о «Таймырском кактусе», занимательном регионоведении и о том, как просвещать без кровопролития.
КМ: Не так давно Фонд Михаила Прохорова провез по провинциальным городам и весям спектакль «Гардения» бельгийского мэтра Алана Плателя с участием девяти пожилых трансвеститов. Это был некий вызов с вашей стороны?
ИП: Честно говоря, когда мы включали «Гардению» в программу, у нас не было никаких идеологических задач. Просто нам спектакль понравился. Но когда мы его уже повезли, оказалось, что это совпало с питерской гомофобской кампанией, и мы немножко вздрогнули. В первый раз за много лет. В России ведь тема толерантности вообще никогда не стоит на повестке дня. Наоборот, общество очень жестокое — с детского сада оно начинает продуцировать идею нетерпимости ко всему чужому. Но мы все же недооцениваем нашу публику. Выяснилось, что она очень благодарная и умеет делать правильные выводы.
КМ: И все-таки были в вашей практике случаи, когда современное искусство вызывало агрессивное отторжение?
ИП: Когда мы начинали работать в Норильске, одним из первых наших проектов был фестиваль современного искусства «Таймырский кактус». В Норильске много людей образованных, но очень консервативных. Да и откуда в регионах возьмется понимание современного искусства? Представьте себе далекий индустриальный город. Коробки, коробки… Глазу остановиться не на чем. Музеев современного искусства практически нигде нет. Да и сама архитектура и окружающая среда плохо вяжутся с современностью.
Поэтому мы старались растолковывать каждый шаг. Иногда перед спектаклем или открытием выставки устраивали мини-лекции. Кто-то потом говорил, что ничего не понял, другие утверждали, что не доросли до увиденного, третьи смотрели с большим интересом. Но удивительно, как быстро люди привыкают к новой эстетике. На пятый год мы уже привозили такие вещи, за которые поначалу нас бы разорвали на куски. Приходили те же самые люди и говорили: «Ну вот в прошлом году это было, безусловно, хорошо, а вот теперь мы как-то не уверены…» И с каждым разом мы все повышали и повышали градус эксперимента.
Проблема непонимания современного искусства еще и в том, что люди, в общем-то, и классики не знают. А где они ее видели? Собрать и представить разбросанные по разным галереям картины, да еще и провезти по стране — это безумные деньги. А если у людей нет представлений о классическом искусстве, не очень понятно, с чем спорить современному. Поэтому нам фактически нужно заново давать людям базовое классическое образование, рассказывать о традициях, истории.
КМ: Но это же непосильная задача. Нельзя же начать строить школы, библиотеки…
ИП: Ну да, и тут возникает другой разговор — о координации усилий фондов и государства, задача которого не мешать, как это часто у нас происходит, частной инициативе, а, наоборот, подбадривать ее. Мне недавно принесли каталог программы Hollywood Bowl — это такой музыкальный театр в Лос-Анджелесе, который делает потрясающие постановки с серьезной и развлекательной музыкой на открытом воздухе. Люди приходят, садятся на траву, устраивают пикник, а вечером начинается концерт. Список доноров занимает страниц десять: от давших 200 тысяч до тех, кто дал 500 долларов, — все поименно указаны. Театр существует с 30-х годов ХХ века и занимается бесконечным фандрайзингом. И это никого не удивляет. У нас такая благотворительность существует еще в зачаточном состоянии. Хотя с другой стороны, несмотря на то что закон о налоговых льготах для меценатов еще не вступил в силу, количество фондов растет. Будем надеяться, что он все-таки заработает. Вот знаете, меня все время спрашивают, ваш брат для чего Фонд создал, чтобы свой имидж улучшить? Имидж улучшать можно разными способами и вообще-то можно и дешевле.
КМ: Два основных региона вашего присутствия — по крайней мере в сфере театра — это Сибирь и, я так понимаю, Центральная Россия?
ИП: Да, а наш главный опорный регион — Красноярский край. Мы не можем распространиться на всю страну, потому что принцип Фонда — это все-таки системная работа в одном регионе. Ну, в нескольких. Наши программы многоступенчаты, они рассчитаны на долгую пошаговую реализацию. Для нас важнее всего накопление критической массы талантливых активных людей, которые потом смогут реализовать собственный проект. Мы начинаем с изучения истории региона, культуры, пантеона святых, системы стереотипов, демографии. Игнорировать и презирать их невозможно. Это, кстати, частая ошибка из-за которой проваливаются проекты. Люди приезжают из столицы и говорят, мы сейчас вас всему научим. На это мгновенно возникает агрессивная и совершенно естественная реакция. Наша задача — сначала спросить людей, что им нужно, каковы болезненные проблемы местного сообщества. Все новое нужно вписывать в конкретный контекст, тогда это не выглядит чужеродным, неприятным. Мы, конечно, оступаемся, но для нас принципиально важно уважать людей. Если начинаешь с уважения, то и программа правильно выстраивается. Знаете, что меня действительно удивляет, это странный механизм воспроизводства интеллигенции и культурного слоя, который происходит вопреки всему. Я не понимаю, как люди продолжают желать чего-то в абсолютном творческом вакууме. Мы получаем очень много заявок из таких мест, название которых даже трудно произнести. В Красноярском крае живут три миллиона человек на огромнейшей территории. Двести тысяч, даже меньше в Норильске, около миллиона в Красноярске — это два крупных города. Остальное население рассредоточено по маленьким поселкам. И вот из каких-нибудь Нижних Козюлек нам присылают заявки. Люди там пытаются фестивали какие-то проводить, постановки в клубах делать. Мы до конца не понимаем — мы все-таки очень избалованы в Москве, — что для людей в таких местах культура — это способ выживания, способ сохранения достоинства, а не просто времяпрепровождение. Собственно, отсюда, мне кажется, в России столь велико уважение к культуре и образованию. Денег, как правило, нет, перспектив тоже особенно никаких, но пока россиянин чувствует себя причастным к культурной жизни, это позволяет ему сохранять человеческий облик. И ужасно, что люди власти никак не хотят понять, насколько это важно для страны. Эту лучшую, может быть, традицию российскую нужно всячески поддерживать и развивать. Вместо этого нам пытаются опять подсунуть какие-то ложные идеологические котурны.
КМ: Поддержка маленьких частных инициатив это же как Facebook — подпольная деятельность по демократизации и развитию гражданского общества, потому что если люди понимают, что их идеи можно осуществить без помощи государства, они становятся более активны.
ИП: Я бы не согласилась со словом «подпольная». Мы на самом деле большие помощники государства. Но оно отказывается это понимать. Давая людям путевку в будущее, мы удаляем очаги агрессии, то есть ровно то, чего боится государство. В страшных брошенных городах, где люди вообще не понимают, чем заниматься, и отсутствует какая-либо социальная жизнь, именно при помощи культуры можно удержать их от общей деградации, индивидуальной и социальной. Для этого разработан во всем мире целый комплекс мер, которые надо изучать и творчески осваивать. Попытки же работать старыми методами — не пущать, зажимать — только увеличивают общий перегрев общества, стимулируют деструктивное начало. И мы-то как раз работаем на созидание, а не на разрушение.
КМ: Сейчас возникло очень много разных фестивалей кино, театра и чего угодно в разных городах. Каждый небольшой город хочет иметь некий туристический ресурс, чтобы люди знали, что на карте есть такая точка.
ИП: Да. Возникла новая мода — вписать себя в историю или географию не с помощью военного завода, а с помощью музея или фестиваля. И это очень обнадеживает, я считаю.
Вот мы делаем красноярскую книжную ярмарку. В прошлом году пришло 40 тысяч человек. Если учитывать, что в городе население меньше миллиона, получается, каждый 25-й житель. Мы приглашаем Плетнева, например, поскольку в Красноярске очень сильная музыкальная культура, есть филармония и музыкальное училище. И залы битком набиты — все прекрасно знают, кто такой Плетнев. Параллельно идут выставки, спектакли, показы документального кино, есть площадки для дебатов. Где-то совсем простые вещи обсуждаются, где-то более сложные. Массовое совершенно необязательно должно быть низкопробным. Наша задача просто найти правильное градуирование. Удовлетворить разные зрительские запросы, но при этом привезти продукцию хорошего качества. Мы и знаменитостей приглашаем. Ну вот, скажем, Евгений Миронов. После спектакля «Рассказы Шукшина» он пришел на книжную ярмарку — мы думали, там все стенды снесут.
Есть такое понятие, как мода, его тоже не нужно чураться. Если вдруг стало модно ходить на Красноярскую книжную ярмарку, в этом нет ничего плохого. Некоторые приходят специально, чтобы купить книги, некоторые просто прогуливаются и тоже в итоге что-нибудь покупают. Мы стараемся создать веселую неформальную атмосферу. Дети у нас бегают по всей ярмарке, сидят, где хотят, лежат, где хотят. Когда мы делаем детскую площадку, мы туда накидываем подушки, и дети валяются, смотрят мультфильмы. Хотите кататься на самокатах — тоже пожалуйста. Все это воспринимается как городской праздник.
КМ: Просто какой-то Парк Горького.
ИП: В каком-то смысле да. Салтыков-Щедрин говорил, что в России просвещение нужно вводить крайне осторожно, желательно без большого кровопролития. Насильственное кормление культурой, когда ребенку все время говорят: «Надо читать!» — действует плохо. Не понятно, зачем надо? Может, не надо? Другое дело, когда вы создаете контекст и среду, где человеку комфортно, интересно. А дальше неизбежно включается желание новых знаний, оно ведь все равно сидит в человеке.