Журнал ТЕАТР. о том, что главная заслуга «Хаоса» и его команды – создание нового продуктивного театрального пространства для коммуникаций.
Программа совместных переживаний
Фестивалей нынче в России развелось великое множество. Всякий театр при малейшей возможности пытается обзавестись собственным форумом. При этом абсолютное большинство фестивалей – это смотры лучших спектаклей: детских, подростковых, региональных, театров определенного типа или определенного геополитического или административного статуса (театров малых городов, национальных театров), etc. При этом большинство фестивалей имеет сопроводительную программу, состоящую из нескольких лекций и какого-нибудь public-talk`а, но они существуют бонусом, которым вполне можно и пренебречь. Я сейчас не говорю о фестивале-школе «Территория» и Фестивале театров малых городов с мощной образовательной составляющей – это отдельные истории, прежде всего для профессионалов. А вот новосибирский «Хаос» предложил каждому желающему максимально полное погружение в театр как в процесс – процесс постижения реальности и взаимодействия на разных уровнях всех его участников. И я, пожалуй, не назову другого такого опыта на российских просторах.
Началось все, как обычно в нашей стране случается, с перестраховки. Чиновники, да, думаю, и сами организаторы, не были уверены, что потенциальные зрители готовы воспринимать спектакли самых разных и совершенно нетипичных форм – и за полгода запустили ряд превью-акций в нетеатральных пространствах: бархоппинг с разговорами о современном театре, променад по ночной Меге, передвижная инсталляция, косплей по «Теории большого взрыва». Судя по многочисленным фотографиям, артисты театра «Старый дом» с большим энтузиазмом и азартом включались нетипичные для них игры. А время от времени к ним присоединялся еще и Владимир Евгеньевич Лемешонок, один из лучших актеров страны, служащий в «Красном Факеле», но поражающий своей открытостью самым разным творческим затеям и экспериментам. А еще в городе то тут, то там возникали веселой хаотичной расцветки бочки от художника Сергея Беспамятных с лейблом фестиваля «Хаос» на боку. Целью всех историй было показать, как легко может обыденность стать театром: достаточно изменить целеполагание, и ты уже не покупатель, а зритель и одновременно участник театрального путешествия. И тут выяснилось, что не только топ-менеджеры местных учреждений готовы предоставлять свои площадки, а талантливые люди города включаться в авантюры, но и у зрителей уже давно созрел запрос на подобные опыты – и они практически толпами следовали за предводителями из «Старого дома».
С началом же фестиваля этот зрительский спрос на участие в театральном процессе получил зашкаливающее количество предложений. До такой степени, что все их попросту невозможно было реализовать одному человеку. Параллельно с насыщенной и абсолютно репрезентативной программой собственно спектаклей Константина Богомолова, Максима Диденко, Дмитрия Волкострелова, Всеволода Лисовского, Александра Артемова и Анастасии Хрущевой (Театр «ТРУ»), и, конечно, главного режиссера «Старого дома» Андрея Прикотенко, каждый из которых сопровождался не критическим, оценочным, а именно зрительским, в режиме диалога обсуждением, была запущена программа резиденций. Отобранные командой фестиваля во главе с арт-директором Оксаной Ефременко театральные люди (далеко не всегда обладающие режиссерским дипломом) работали над эскизами в жанрах от перформанса и даже перформативного шоу до променада и форум-театра. В команде создателей также могли оказаться непрофессионалы из числа зрителей, которым достаточно было заранее выразить это желание. Показы были ограничены темой «Красота сегодня» и собраны в один фестивальный день – рамки поисков оказались весьма условны, но все же сработали. Например, форум-спектакль «Мы» Варвары Поповой был посвящен школьному буллингу в целом, но моделировались и выносились на обсуждение истории, связанные с внешним видом учеников, становившихся объектом агрессии одноклассников.
А в ходе перформанса Андрея Короленко «Я (не) буду», сутью которого стало исследование участниками собственной телесности, модераторы задавали вопросы, связанные с индивидуальными ощущениями красоты тела. Завершился этот день променадом по Икее под названием «Эволюция красоты» от команды Михаила Патласова, в процессе которого можно было послушать вербатимы о красоте сегодня, разыгранные актерами «Старого дома» «на кухнях», «в комнатах», и «ванных» типового, но весьма удачного скандинавского дизайна, а также рассказать выбранному визави, что именно вы находите в нем красивым. К сожалению, времени на обсуждение этих опытов уже не хватило, а то я непременно сказала бы Варваре Поповой, что форум-театр, предоставляя зрителям возможность выбирать и предлагать разные социальные схемы, предполагает все же довольно жесткое модерирование, направляющее зрительскую мысль к продуктивным выводам и грамотным действиям уже за пределами театра. А опытному режиссеру Михаилу Патласову посоветовала бы все же подумать над сквозным текстом об эволюции красоты, который бы соединил в целое отдельные эпизоды и зрительские активности, а также учел бы место действия и непременно затронул тему красоты в эпоху потребления и тотальной глобализации.
Кроме резиденций, у зрителей «Хаоса» – пока что у единственных в России – была возможность увидеть, пусть и на видео, перформативный спектакль Марины Давыдовой «Eternal Russia» (проект берлинского центра современного театра HAU), где история России представлена не как история рабов и господ, а как история с одной стороны, безграничного произвола власти, с другой – тотального рабства всех без исключения членов общества, которое в XX веке достигло совсем уж немыслимых масштабов и форм. Спектакль, в котором задействовано много оригинального видеоконтента, достаточно сложен для видеопоказа, но комментарии режиссера, лично представлявшего спектакль на «Хаосе», восполнили объективные изъяны видеоверсии.
Также открытой была дискуссия «Актуальность и классика: трансформация восприятия» с модератором Кристиной Матвиенко.
И, наконец, в течение всего фестиваля в здании театра регулярно собирался на заседания зрительский «Хаос-клуб», работа которого шла под моим руководством и завершилась зрительской конференцией с чтением десятиминутных докладов и утверждением «Манифеста современного зрителя», который наш сайт публиковал ранее.
То есть, на 11 дней в «Старом доме» образовалось плотное комьюнити, состоящее из людей с благоприобретенными внутренними установками, практически совпадающими с формулой живого классика актуального театра Хайнера Геббельса: «Участие в процессе важнее пассивного восприятия спектакля, а опыт важнее впечатления».
Зрительский клуб: не пыльная затея
На мой взгляд, именно то, что организаторы «Хаоса» сделали ставку на зрителя, и обеспечило его успех как фестиваля актуального театра. Тут надо сказать, что театр «Старый дом» занялся своим зрителем не вчера – это политика театра, который не раз озвучивала его уникальный в своем роде директор Антонида Гореявчева. И надо видеть, как она, лично встречая публику перед каждым фестивальным спектаклем, обращалась к отдельным ее представителям по имени, как к старым добрым знакомым. И это вовсе не были приглашенные ею гости. На протяжении почти десятилетия всякая премьера «Старого дома» сопровождалась серией акций, готовящих публику к восприятию спектакля, а также обсуждениями после премьеры, так что у руководства театра была возможность лично познакомиться с самыми активными из своих зрителей. Поэтому появление фестивального зрительского клуба выглядело не просто логичным, а закономерным, и это стало понятно уже по анкетам, которые мы с Оксаной Ефременко попросили заполнить всех, желающих попасть в клуб.
Вопросы по существу касались двух тем: перемен в театре «Старый дом» – административных, репертуарных, etc., и сильных потрясений в театре в принципе. Вот некоторые цитаты из анкет.
«Старый дом» перестал быть «классическим» – с предсказуемыми ходами и текстами. Постановки привлекают необычностью, возможностью получать непредсказуемые эмоции, как на просмотре артхаусного фильма» (Александр, 29 лет)
«Смелость «Старого дома» поражает и заряжает. Но самые сильные эмоции вызвали краснофакельские «Три сестры» (Ольга, 21 год)
«Эмоции в «Старом доме» возникают разные: восторг, мотивация, сочувствие, сопереживание» (Инна, 26 лет)
«Социопат» вызвал восторг оттого, как можно подойти к классике. Вообще в «Старом доме» привлекает разнообразие режиссерских подходов, выход за пределы «коробки», выход в город (Екатерина, 21 год)
«Спектакль «Идиот» произвел неизгладимое впечатление. Очень трудно описать, так как спектакль посмотрела на днях и в голове еще не утряслась вся информация» (Настя, 16 лет)
«Мне нравится такая форма современного театра, когда театр становится площадкой для диалога, а не заигрыванием со зрителем. Для меня «Пыль» стала спектаклем, после которого хочется выйти и рассказать всем: «Вы должны это увидеть сами и сделать свои выводы, встретить свои инсайты» (Анна, 29 лет)
«Идиот» Андрея Прикотенко – это бомба замедленного действия, которая рванула после того, как я вышла из театра. Такая сложная и многослойная постановка в эмоциональном плане. Каждый отдельный герой дает бешеный чувственный посыл, у него есть своя история. Я всё это наблюдала, вбирала в себя.., а потом рвануло до дрожи в коленях. Актеры не играли, они прожили жизнь на сцене. Я восхищаюсь такими людьми» (Таисия, 27 лет)
«В «Старом доме» – смелые эксперименты и постановки, чего практически нет в других театрах Новосибирска. /…/ Самое главное, чтобы спектакль не развлекал, а задавал вопросы, чтобы ты потом размышлял над ними несколько дней и обязательно вернулся пересмотреть. А что потрясает в театре? Когда ты понимаешь, что это про тебя, про то, что тебя цепляет в данный момент, и с тобой не заигрывают, это абсолютно искренний диалог. И необязательно это положительные эмоции. Как говорит великий режиссер про театр: «Зрителю должно быть трудно». (Дмитрий, 32 года)
«Самые сильные эмоции во мне вызвал спектакль «Идиот». /…/ Каждый из героев мне представился жертвой социального, общественного и домашнего насилия» (Константин)
«Пер Гюнт» вывел на эмоции, которые таились внутри долгое время. Все вопросы потерянного 20-летнего человека, как по мне, получили ответы. Эмоции были настолько сильны, что тяжело было после постановки вообще говорить. /…/ «Социопат» каждый раз приносит новые размышления об обществе вокруг тебя» (Софья, 20 лет)
«В «Социопате» потрясло, насколько классический сюжет может вписываться в современные реалии и при этом быть пронзительным, острым, современным» (Марина, 28 лет)
«Буквально вчера посетила «Социопата» «Старого дома» и была поражена, с каким пониманием, отдачей и смелостью сделан этот спектакль. Это шекспировский stand up в клетке. /…/ Поразительно, как актерам удается вовлечь зрителя в свою историю при помощи интерактива и сделать его причастным к этому versus battle. Мне кажется, тут есть актуальность, сотворчество, политические аллюзии и поиск новых форм самовыражения, которые сейчас очень нужны зрителю» (Лиза, 22 года)
«Сильные переживания в театре связаны для меня с новыми позитивными открытиями ценой проживания, по большей части, негативных эмоций, как это случилось на спектакле Кастеллуччи «Человеческое использование человеческих существ» (Алиса, 21 год)
«Старый дом» перечеркивает ощущение «пыльности» театра» (Любовь, 34 года)
Отдельно хочу процитировать один из ответов на вопрос о сильном театральном впечатлении, не связанный с новосибирским театром, а посвященный гастрольному спектаклю, который я не стану тут называть по той простой причине, что здесь речь о другом – о критериях, по которым зритель оценивает сценическое произведение: «Никогда еще театр так меня не злил, никогда так открыто не играл на моих чувствах. Когда весь спектакль не вызывает никаких эмоций, не трогает, опускается до пошлости и фарса, а в финале грустными кадрами с намёком на какую-то мораль из тебя давят слезу – это, по-моему, нечестно» (Кристина, 22 года).
Подчеркну, что эти тексты были присланы на почту «Хаоса» до начала фестиваля и, соответственно, работы клуба. То есть, ко мне пришли люди, довольно четко сформулировавшие требования к современному театру – сознательно отказывающиеся от потребительской позиции, не готовые позволять с собой заигрывать и себя ублажать. В Европе такой театральный зритель воспитывался больше столетия: еще знаменитые французские символисты Поль Фор и Люнье По в начале 90-х годов позапрошлого века взрывали петарды под теми, кто не готов был воспринимать «новые формы», а требовал «верности традициям». За нынешними же поколениями россиян, по замечанию профессора ВШЭ Гасана Гусейнова, «все еще тянется неосмысленный советский опыт несвободы, идеологического диктата, насилия над разумом». Тем удивительнее, что в Сибири зритель проявляет позицию более взрослую и ответственную, чем многие театральные завсегдатаи Петербурга и Москвы. Не так давно интернет облетела фотография одного демарша у петербургского Театра им. Ленсовета: дама с зонтиком после выдающейся, по моему мнению, премьеры Евгении Сафоновой – спектакля «Пиковая дама» – встала у дверей с самопальным плакатом, обвинявшим театр в «педерастии и разврате». Тут, конечно, не стоит снимать ответственности и с конкретного театра, не просто пренебрегающего работой со зрителем, но публикующим рекламу в каталогах продуктовых супермаркетов и заполняющих зал с помощью акций «три билета по цене одного». Зритель в сегодняшнему театре – категория ключевая. И не только потому, что ряд спектаклей (в том числе, показанных на «Хаосе») без зрителя невозможен («Хорошо темперированные берестяные грамоты» Волкострелова, «Индивиды и атомарные предложения» Лисовского), а в европейском театре даже появился термин «партисипативный театр», а потому что главной, мне думается, тенденцией развития актуального театра является как раз та «история иного включения зрителя в процесс, превращение его в соавтора», о которой давно размышляет в теории и на практике Дмитрий Волкострелов.
Театр, который не делает ставку на зрителя-собеседника, не погружает каждого пришедшего на спектакль в ситуацию личного выбора, оставляет зрителя в положении необязательного наблюдателя, снобистски развалившегося в кресле, явно уходит в прошлое или в чистую коммерцию. Именно такой театр зрители «Хаоса» остроумно определили как «пыльный» и, надеюсь, они мне простят, если я украду это определение и буду им пользоваться в дальнейшем. Но даже эти люди – что меня, признаться, нешуточно удивило – с экстатической радостью определили как отличительное новаторское свойство театра «Старый дом» его свободное обращение с классикой. Ведь в самом деле, если вдуматься, неприкасаемость классиков остается главным нашим табу, гораздо более сильным, чем даже обнаженная натура или пресловутый мат. И тут, особенно имея за плечами богатый опыт зарубежных фестивалей, невольно поразишься в который уж раз этой рабской установке, тянущей отечественный театр «вперед, в прошлое». И задашься вопросом: отчего же это табу оказалось таким неизживаемо стойким? Пожалуй, всё от той же собственной несвободы – следствия «идеологического диктата», – порождающей нежелание признать свободу самовыражения художника, которая для Европы давно уже является практически священной.
Но главное все же – желание разбираться с этой несвободой, искать ее корни в собственном сознании и в истории, которое проявилось на заседаниях клуба. И в частности – выборе темы для выступления на зрительской конференции (завершавшей работу «Хаос-клуба») 16-летней Настей: «Откуда в России появились театральные табу и как их разрушать». Юная зрительница провела целое историческое изыскание с цитатами из формулировок, с которыми власть закрывала спектакли в 30-е, 80-е годы XX века и в 10-е годы XXI-го. Впрочем, и остальные темы докладов здесь стоит привести, они того заслуживают: «Театр как язык», «Что такое актуальный театр», «Театр как психотерапия», «Ответственность современного театра перед зрителем и зрителя перед театром», «Как понять современный театр», «Воздействие театра на подсознание зрителя», «Роль современного театра в жизни человека».
Пробудить эмпатию
В одном из докладов, посвященном типам воздействия современного театра на зрительское подсознание, его автор, профессиональный психолог Константин, приведя ряд конкретных примеров тех эффектов, которые отключают способность театрального зрителя к аналитике и активируют за счет этого его эмпатию (докладчик разобрал реакцию нашего мозга на стробоскоп и музыку разных частот), заключил, что, согласно статистике, способность сегодняшнего зрителя к сопереживанию сильно ослаблена опосредованным (через гаджеты) общением, так что без прицельной работы с подсознанием режиссерам все сложнее подключать каждого конкретного зрителя к действию.
Я, конечно, не готова поверить, что Константин Богомолова в первом эпизоде «Преступления и наказания» петербургского «Приюта комедианта» или Андрей Прикотенко в «Социопате» сознательно нокаутируют разум зрителя при помощи ритмично мигающего света. Но с тем, что эмпатия на протяжении всего фестиваля «Хаос» зашкаливала, не поспоришь. И, пожалуй, это и есть отличительная черта новосибирского «Хаоса» – сильнейшая связь между спектаклями и зрителями, хотя, будем честны, большинство спектаклей актуального театра сочувствия не предполагают. Между тем, даже спектакль «Хорошо темперированные грамоты» Театра.post, в котором актеры присутствуют только в форме голосов, читающих текст новгородских берестяных грамот XI – XVI веков, а зрители делятся на две части: одни сначала тоже читают текст грамот, а потом вспоминают, что прочли получасом раньше, а вторые наблюдают за процессом, обнаружил внутри себя (и неожиданно для себя) потенциал соучастия. Та часть публики, которая выбрала позицию неучастия, довольно быстро начала помогать и подсказывать текст зрителям – движителям процесса, полностью объединившись с ними эмоционально. По словам актеров, такое за полтора года жизни спектакля случилось впервые.
Убеждена, что именно на «Хаосе» прошли лучшие показы «Преступления и наказания» и петербургского спектакля Андрея Прикотенко «Зощенко, Зощенко…» (театра-фестиваля «Балтийский дом»). Во всяком случае, в Петербурге я с такой включенностью зала не сталкивалась. Не говоря уже о том, как высок и содержателен был уровень зрительских обсуждений. Представители зрительского клуба тут без каких-либо предварительных договоренностей, брали на себя ведущую роль и сходу начинали задавать конструктивные вопросы. Вот Прикотенко, например, спросили, зачем ему в «Зощенко» понадобилось три финала. А у режиссера спектакля «Униженные и оскорбленные» из Staatsschauspiel Dresden Себастиана Хартманна, который подверг ранний роман Достоевского полнейшей деструкции и поставил в итоге спектакль про то, как складывается театральный текст и почему он никогда не имеет прямого отношения к реальности, поинтересовались, пришлось ли ему столкнуться с бунтом актеров, которым было предложено не выполнять режиссерские задания, а импровизировать и даже искать тексты культурологического свойства для своих персонажей. Бунт, по словам режиссера, в самом деле был, хотя артисты и довольно быстро заразились игрой. Прикотенко же пришлось устроить минилекцию про комедию дель арте и промежуточные каскадные финалы. Это был едва ли не первый на моей памяти фестиваль, когда зрительские обсуждения фактически не требовали вмешательства критиков, кроме чисто организационного, имели свою драматургию и определенно были полезны создателям спектаклей. Артист Александр Новиков, исполнитель роли следователя Порфирия Петровича в богомоловском «Преступлении и наказании», был так потрясен этим обстоятельством, что прямо посреди разговора воскликнул: «Да вы идеальные зрители! Я таких никогда не видел!» Это была как раз реакция на реплику автора доклада о подсознании Константина Богомолова, который назвал открытость зрителя самой продуктивной зрительской позицией.
Ну и раз уж текст о фестивале получился настолько зрительским по сюжету, завершу его признанием. Пробудить мою личную эмпатию удалось, как минимум, двум спектаклям афиши. Первый из них – «Марат/Сад» Юхи Хурме, продукция нескольких финских компаний, играющих на шведском языке. Текст этой пьесы 1963 года с ее убийственной антиклерикальной и антиимперской иронией оказался настолько актуальным для сегодняшней России, что воспринимался, как сценарий для Театра.doc. Пьесу можно было читать с листа и без костюмов, и она все равно сработала бы, но Юха Хурме вместе с актерами использовал прием двойного отстранения – актеры играли больных психиатрической клиники (что прописано в пьесе), каждый из которых был еще и «маской» комедии дель арте. Лидер французской революции Жан-Поль Марат, весь вечер сидящий в ванне в белом белье и окровавленных бинтах, выглядел печальным Пьеро, Шарлотта Корде – Коломбиной, у которой приступы сонливости чередовались со взрывами агрессии, а умник де Сад оборачивался безжалостным Арлекином, насмешливым над собой и всем вокруг. В результате складывался образ не только мира-дурдома, но и мира – безумного карнавала, который смотрелся макабрически безнадежно. Но самое неожиданное, что когда эти артисты, сбросив маски, вышли к публике на обсуждение, они с первых же реплик стали похожи на феллиниевских клоунов-идеалистов, которые, живя в одной из самых благополучных и спокойных стран земного шара, вдруг собрались группой, позвали режиссера и решили поделиться с человечеством своими тревогами по поводу судьбы нашего общего хрупкого мира и сделать это на высокохудожественном уровне. Тут нужно отдельно поблагодарить замечательную подвижницу Хелену Ауто-Мелони, которая сама выступила переводчицей и сделала все, чтобы коммуникация шведского театра Финляндии и сибирского зрителя осуществилась в полной мере.
Второй спектакль, на котором время от времени моя голова отключалась, уступая место чисто эмоциональному восприятию «Идиот» – недавняя премьера Андрея Прикотенко в «Старом доме». И тут я готова присоединиться к опубликованным выше оценкам зрителей, прежде всего, в двух пунктах: в разговорах о самоотдаче актеров такого уровня, какой мне приходилось видеть только в МДТ Льва Додина, и в том, что это абсолютно современная, сегодняшняя история о тотальном насилии, для которой режиссер нашел жесткие, но безотказно работающие образы и сделал парадоксальный, но полностью себя оправдавший кастинг. На сайте журнала ТЕАТР., уже вышла подробная рецензия Татьяны Тихоновец на этот спектакль, поэтому добавлю лишь некоторые свои наблюдения о том, что сделал режиссер с текстом Достоевского, чтобы новый, сугубо театральный текст, попал в сегодняшнего зрителя.
Свой рассказ Прикотенко начинает спокойно, скорее по-толстовски, чем по-достоевски – как историю двух современных семей: Епанчиных и Иволгиных. Епанчины – тот истеблишмент, который напрямую связан с властью и силовым ведомством. Иволгины – люди, вылетевшие из обоймы сильнейших (скорее всего, из-за неизживаемого русского недуга отца – алкоголизма). И вот Ганя Иволгин в этом «Идиоте» становится лицом не менее значительным, чем Настасья Филипповна и сам Мышкин. Его играет Ян Латышев, чей Клавдий в «Социопате» выглядел, казалось бы, готовым Рогожиным. И актер, несмотря на отведенную герою роль «слабого звена», вовсе не лишает его собственного обаяния и здоровых амбиций. Этот Ганя превращается у Прикотенко в проводника по подспудному аду полусвета – и следовать за этим «мальчишкой из соседнего подъезда», который не готов быть униженным и оскорбленным, а намерен в кратчайшие сроки скакнуть в дамки, весьма увлекательно.
Спектакль красив и четко структурирован. Постоянный соавтор Андрея Прикотенко Ольга Шаишмелашвили не стала вытаскивать «Идиота» из черной коробки на лобное место, как вытащила «Гамлета/Социопата». Но сделала блэкбокс глянцевым, бликующим, отсылающим к пространству дорогих клубов, стены его могут превращаться в широкие экраны и предъявлять крупные планы лиц героев. И вот в этом холодном пространстве персонажи делятся не только по семейному признаку, а еще и на взрослых и детей. Это деление куда значительней для сути спектакля. Мышкин, Рогожин, Настасья, Аглая, Ганя и Варя Иволгины – дети, условно говоря, «из одной песочницы», и этот спектакль о них, которые уже не лепят кулички, но у которых нет шансов повзрослеть, если под взрослением не понимать надругательство над плотью (другой любви у общества для них не существует). Об этом насилии можно лишь догадываться в случае с вечным ребенком Мышкиным и его «покровителем» Павлищевым, но о нем с сокрушительными физиологическими подробностями рассказывает Настасья Филипповна. Две эти актерские работы: Анатолия Григорьева, превратившего Мышкина в почти сказочного, андерсеновского мальчика в смешном колпаке-колокольчике и замечательной дебютантки Альбины Лозовой, играющей Настасью Филипповну женщиной-подростком с неоформившейся худощавой фигурой, мальчиковой стрижкой и совершенно детским лицом – настолько точны в показе беззащитности и обреченности героев, что воздействуют на подсознание гораздо сильнее, чем любые технологии.
Пока не настолько масштабен Рогожин – Александр Вострухин, хотя то, что из ребенка, избиваемого отцом до полусмерти, вполне мог выйти инфантильный флегматик, а вовсе не «Владимир Машков», очень логично. Еще не настолько точна «тепличная» (как ее определяют другие «дети») девочка Аглая Епанчина, с детства запрограммированная на использование людей: диапазон интонаций и пластики актрисы Анастасии Пантелеевой оставляет желать большего разнообразия. Для меня пока гораздо менее очевидны нюансы взаимоотношений внутри семьи Епанчиных, чем внутри семьи Иволгиных. Это – оценка критика, практически без эмпатии. Но вот в образ генеральши Епанчиной явно вплетен сегодняшний нерв: эта идеальная светская леди – кто хоть раз видел актрису-красавицу Ларису Чернобаеву, поймет, о чем речь, – в кругу семьи мечется, как напуганная птица над гнездом, словно не знает, с какой стороны ждать опасности. И явление Белоконской, которую Прикотенко выводит особой из главной семьи в государстве, в выдающемся исполнении Халиды Ивановой, объясняет безотчетную панику Епанчиной).
Возможно, это и крамольная для критика мысль, но я ее всё же выскажу. При всей неровности и неравноценности эпизодов этого почти пятичасового «Идиота», самым значимым для меня оказалось то, что все они так или иначе нанизаны на нерв, резонирующий с современностью, с сегодняшним залом. И есть в спектакле эпизоды, ради которых стоит бросить всё и лететь в Новосибирск: это момент, когда Мышкин, сидя в кресле, льет себе на голову ледяную воду, чтобы остудить закипевший от невыносимой концентрации разрушительных энергий мозг, это длинный, но как по нотам разыгранный Тимофеем Мамлиным монолог чахоточника Ипполита (тоже ребенка, но злого, с которым детям из-за его болезни не разрешали водиться) и его шокирующее самоубийство, которое даже Достоевскому не приснилось бы, и это сцена драки Настасьи Филипповны и Аглаи Епанчиной. Не отключить хотя бы на несколько мгновений мозг, не срезонировать со сценой в эти моменты практически невозможно, хотя реакция на происходящее никому не диктуется – каждый зритель волен оценивать события, исходя из личного опыта и личного, не побоюсь этого слова, мифа. Общее у всех, сидящих в зале, только одно – шанс к этому мифу пробиться.
В том, что именно организатор «Хаоса» – театр «Старый дом» – выступил с подобной, в самом прямом смысле резонансной премьерой, кажется мне необходимым условием для возникновения форума актуального театра. Мера успеха подобного фестиваля определяется именно количеством эмоциональных связей, поэтому проводить его должны специалисты по такого рода взаимодействию. Повторю то, с чего начала: мне много раз приходилось сталкиваться с резонансами сцены и зала, которые заканчивались одновременно со спектаклем. Я часто испытывала на себе серьезные резонансы в процессе общения в закрытых (предназначенных только для тусовки) фестивальных клубах. Но прежде я ни разу не встречалась на фестивалях с таким количеством эмоциональных и интеллектуальных контактов между театром и зрителем – в разных формах, форматах, пространствах. И этот прорыв, мне думается, стоит зафиксировать для истории как впечатляюще трудоемкий и креативный и, безусловно, перспективный. И определить замечательным неологизмом, который создатели “Театра ТРУ” Хрущева и Артемов придумали специально для выступления на этом форуме: хаосмос.
Все фотографии предоставлены пресс-службой фестиваля “Хаос”