В мае, в рамках XI Международного фестиваля «Театр кукол – без границ» в Москве показали спектакль «Паша», поставленный Александром Янушкевичем в Алтайском театре кукол «Сказка». «Маргинал-сериал», как обозначают жанр сами авторы, созданный по мотивам рассказов Павла Селукова – первый в Барнаульских куклах спектакль для взрослых.
Книга Селукова «Добыть Тарковского» вышла в 2019 году, стала финалистом ведущих литературных премий и получила самые положительные отзывы критиков. Это сборник рассказов-воспоминаний о взрослении и жизни в рабочем районе Перми в нулевые. «Паша» – первое сценическое воплощение прозы Селукова, за создание спектакля взялась интернациональная команда: мужчины одного поколения, родившиеся в разных республиках СССР (режиссер из Минска, художник из Алма-Аты, драматург из Москвы) и взрослевшие на его осколках.
Героя Селуков в книге растворил, дав ему разные имена, драматург спектакля Алексей Гончаренко в сценическом тексте объединил похождения якобы разных персонажей под одним именем. Он смонтировал рассказы в историю пути героя от детства до становления писателем, представив ретроспективный взгляд пацана с окраины на всю свою жизнь в попытке её осознать. Локацию из Перми перенесли в Барнаул, но уже с первой сцены понятно, что место действия – вся Россия за пределами двух столиц.
Сцена заставлена макетами панелек, одинаковые на первый взгляд, они, если присмотреться, различаются в своей серости. Панелька как культурный код эпохи, унифицированной и безликой жизни, различной лишь в оттенках. Набито панельное брюхо жильцами – из коробок торчат разъятые части тел: ноги, головы, торсы. Это уже кукла – симбиоз живого с неживым, типичный житель такого дома, с ним сросшийся, с детства знающий уготованную судьбу «врастать помаленьку в панельку».
Следуя тому же принципу гибридности и расчлененности, художник Антон Болкунов придумал и кукол: это разные части-дополнения к актерскому телу, мягкие как подушка-антистресс, способные принять любую форму, подмяться, если надо. У каждой из них напечатанные лица, портретные, но так сразу и не скажешь – они искажены. Обе части лица совершенно симметричны, в жизни так не бывает, вместо идеальных красавцев –абсолютные уродцы.
Паша – кукла-рукав в красной спортивке с белыми полосками, актер достает её из панельки и надевает на руку. Кукла его друга устроена по схожему принципу, но надевается на ногу, как штанина – чтобы ходить, надо наступать на себя. Есть куклы отдельные, например, охранник, похожий на манекен для бокса – его актер таскает за шкирку. С этой куклой Паша дерётся в живом плане, а рану зашивают нитками уже на его кукольной голове.
Тело здесь вообще особо ничего не стоит. Оно может быть запросто избито или изнасиловано. Да и начинается все со сцены в школьном туалете, где дверцы без шпингалетов: у человека с детства нет никаких личных границ, телесных в первую очередь, в этом туалете ты себе не принадлежишь. Девочка с косичкой забросала обидчиц какашками, а отмывать их уборщице – большое туловище куклы привязано на спину актрисы коробом-горбом физического труда. Быть взрослым в этой парадигме тоже так себе.
Куклы в спектакле – филигранное безумие. Однорукие, одноногие деформированные существа с бревнами-головами, как выражение идеи деконструкции, распада мира и личности. Одни подвижны – с ними актеры висят на турнике, лихо вертят их в танце, волочат за собой. Другие наоборот – кукла оперативника практически лишает актера действия: туловище в кожаной куртке актер прижимает к себе, засунув руки в её карманы, и не может отреагировать, когда подельник Паши – кукла в виде большущей подушки-подковы – набрасывается ему на шею. Кукла девушки волочится за актрисой по полу, её длинные ноги в сетчатых колготках после юбки сразу переходят в голову. Есть и девушка-червяк, и девушка-плавательный круг – весь этот бестиарий представляет себя ближе к финалу в сцене баттла.
Есть еще одна кукла, самая большая, не в спортивном костюме, а в вязаном свитере – кукла отца. Это кресло-груша, и рядом с лаконичным Пашиным рукавом выглядит просто огромной. В небольшой сцене сложного объяснения отца и сына актер Юрий Антипенков успевает сотворить с мешком кучу махинаций: то прячется за ним, анимируя куклу, то выходит на откровенный диалог в живом плане, сидя и лежа на нём. Эта кукла вызывает больше трепета, чем иронии: прижаться бы к ней, уткнуться в мягкое тело, спрятаться в нем и согреться – сама форма располагает к уюту и доверительности. Но не случится, дистанция не сократится.
Сам Паша разделен между тремя актерами (Роман Баталов, Петр Кобзев, Вадим Ковалев), что говорит о множественности сущностей его характера, амбивалентности: он винит жену за короткую юбку и предлагает помощь соседке, которую бьет муж. Нежность и грубость, наивность и жестокость существуют в нем одновременно. Ключевой в понимания героя становится сцена размышлений про модерн и метамодерн: актер танцует контемпорари под саунд-арт сразу с тремя куклами-рукавами на руках и ноге. Сочетание противоположного в нем – признак времени, философии и среды: «В метамодерне добро и зло блуждают, не только уживаясь в одном человеке, а пребывая параллельно, не вступая в борьбу, когда один и тот же человек может спасти ребенка и убить ребенка».
Людей вокруг Паши много, и все они безымянные – коллега, друг-маляр, девушка с кошкой, он от них отталкивается, но не может принять кого-то близко, даже в тесном лифте, набитом до отказа людьми и куклами, сквозит эта отстраненность. При всей рефлексии он лишен эмпатии и не может понять чувств других. С кошкой Паша находит больше общего, чем с девушкой в кровати. А казалось – в бесцельном шатании по жизни уткнуться бы в такую, почему-то незакостеневшую под тяготами и несуразицами жизни душу.
При всей отстраненности Паша – все же порождение своего окружения, которое, в сущности, любит. Это тоже неделимое: драки в туалетах и чтение Бродского, шатания по подворотням и разговоры о супрематизме – из всего этого состоит герой Паша, все это наполняет его, и одно без другого невозможно, в этом синтезе и есть его сила. И итог этой неустроенности, блуждания по жизни наугад – превращение себя в писателя.
Финальная сцена собирает всех актеров, уже без кукол. По рукам вместо водки летит стыренная из аптеки коробка асептолина – вдруг сбывшаяся мечта всех обитателей района. Мозаичность жизни, ее обломки авторы спектакля собирают в целое, такое вот аляпистое, где среди серых панелек мелькают яркие цвета спортивных костюмов. Обломки эти – чья-то отдельная жизнь, которая собирается в пеструю историю. Жаль, что осколки разбитых бутылок асептолина так не соберешь. Правда, их можно компенсировать ящиком водки, купленным Пашей с аванса за первую книжку.