В БДТ появился спектакль по книге Виктора Франкла.Нынешний сезон петербургского Большого драматического театра, второй год работающего под руководством Андрея Могучего, проходит под девизом «человек в поисках смыслов». И здесь принципиально важен диалог со зрителями. Прямой ли, который возникает, например, во время и после спектакля самого Могучего «Что делать?», или вписанный в контекст действия. Последняя премьера этого сезона — спектакль «Человек» словенского режиссера Томи Янежича, диалогичен по своей сути. Причем это понятие множится и расширяет смыслы. «Человек» — спектакль-дискуссия с широкой амплитудой тем и проблем, затрагивающей как мир-театр, так и личное пространство каждого, будь он актер или зритель.
В основу этой постановки легла знаменитая книга австрийского психолога Виктора Франкла «Скажи жизни „да“: записки психолога, пережившего концлагерь», вышедшая в середине минувшего столетия. Это была идея самого Янежича, предложенная театру и поддержанная его худруком. Премьера фактически совпала с несколькими датами: 70-летием Победы и 110-летием со дня рождения самого Франкла. Но «датские» мотивы здесь остаются в стороне. Режиссер работает на вполне современной территории, начиная историю вопроса там далеко в Освенциме, но развивая здесь и сейчас. А потому главными становятся не столько ужасы лагерной жизни, но понятие свободы как таковой, её границ или, наоборот, безграничности, выбор линии поведения и наличие самой способности выбирать. Страшная в своих документальных подробностях история одновременно вызывающе гуманистична. Ведь Франкл — психолог и психиатр, врач, одним словом. И его девиз, кажется, не ограничивается одним лишь «не навреди!», но продолжается уверенным «помоги!».
Спектакль Томи Янежича — коллективный психотерапевтический сеанс, синтезирующий в себе жанры и приемы, казалось бы, несоединимые: документальный театр, психологический тренинг с элементами ролевых игр, кабаре, пластические импровизации, коммуникативные моменты, сюрреалистические видения и почти бытовые зарисовки. Вроде бы строящийся по хронологическому принципу, он то и дело его нарушает, работая с человеческой памятью, у которой свои законы. Лагерный номер 119 104 здесь не персонифицирован, не зафиксирован ни гендерно, ни возрастно. Он постоянно переходит от мужчины к женщине, от девушки к старику и обратно. Здесь нет так называемого «главного героя» и аккомпанирующего ему «хора»: все меняются местами, ролями и статусами, включая «палача» и «жертву». Франкл, а вслед за ним и Янежич, каждому дают возможность понять, что человек может оказаться в любой ситуации, как может и выйти из нее. Это спектакль-исследование, возможно, несовершенное и незавершенное, как любой эксперимент, меняющее интонации и настроения, забирающее зрителей «внутрь», провоцирующее к диалогу с самим собой.
При входе в зал сразу видишь живой ансамбль, который играет и поет немецкие песенки (музыкальное оформление Жарко Принчича). Сама сцена пока перекрыта светлым «железным занавесом», по которому титрами бегут фрагменты из книги Франкла. Из перекрытого пространства доносятся актерские голоса, читающие эти фрагменты. Впрочем, не совсем «актерские», не раскрашенные сценическими интонациями, но лишенные порой всякого «выражения». Сами же актеры выходят из зрительного зала, иногда на время застывая в проходах, поднимаются на сцену, покидают ее. Лишенные сценических имен, они вскоре составляют еще один виртуозный оркестр-ансамбль с возможностью соло и аккомпанемента. Татьяна Бедова, Валерий Дегтярь, Борис Павлович, Евгений Чудаков, Варвара Павлова, Елена Шварева, Диана Шишляева, Екатерина Старателева, Антон Шварц и совсем юные артисты-стажеры.
На этом «железном занавесе» (сценография Бранко Хойника) из букв выложено приветствие «Добро пожаловать!» — страшное в таком контексте, ведь речь идет об Освенциме. Но пока они закрыты, и игры с памятью начинаются на узкой и длинной полосе авансцены. Титрами высвечиваются эпизоды-состояния: «Страх», «Раздражение», «Голод» — и этот ансамбль проговаривает-проигрывает то, что сопутствует этим надписям. Атмосфера складывается из слов, звуков, движений, музыкальных вкраплений. Сидя на стульях, ногами можно отбивать ритм стучащих вагонных колес, вдруг сбиваясь на какую-то отчаянную пляску. А потом словно диссонансом к происходящему пронесется эпизод лагерного концерта. Оказывается, там была и такая «самодеятельность» — способ временного забытья с вечной целью выжить. Актеры то возьмут микрофоны, чтобы внятно прокомментировать события и состояния, задать острые, порой провокационные вопросы, то без слов, в полутанце изобразят механическую, нивелирующую личность работу, то, подложив под головы снятые с занавеса буквы, распластаются на полу или покажут, как приходилось спать на узких нарах: тело к телу.
И вот словно бы видение этого тяжелого сна: стена уйдет, распахнув перед нами (и перед ними) огромное стерильно кафельное пространство газовой камеры. А в ней вдруг совсем странное видение — серая в яблоках лошадь медленно переступает копытами, каждый шаг, звуково усиленный, молотком стучит в головах. Да, эпизод почти сюрреалистический, но кто из нас, не испытавших тех ужасов, знает, что происходит с сознанием того, кто вот-вот вдохнет этот страшный газ?
Впрочем, все это — видения, отголоски психотерапевтического сеанса. Здесь нет никакой буквальности, есть внятные намеки, переходящие в образы. Вместо «униформы» заключенных — платья и костюмы по моде 40-х. Вместо наголо обритых голов — роскошные шевелюры париков (художник по костюмам Марина Сремац). В этой условной газовой камере, можно танцевать, вспоминая последние встречи с любимыми, или просто укрыться на время от скученности «барака». Это открытое и залитое мертвенным светом пространство на какое-то время может стать своеобразным «чистилищем », из которого две дороги: назад в жизнь или в иные миры. Вообще течение этого спектакля не является прямой иллюстрацией происходящего, это скорее визуализация психологических процессов, аберраций человеческой памяти в соотнесении с нынешней реальностью и современными умонастроениями. Движение времени явно угадывается и в самом спектакле: меняются моды и костюмы, чередуются времена года, вектор движения — к нам сегодняшним.
Одними из самых страшных, психологически трудных эпизодов, как это ни странно, становятся последние сцены спектакля, когда людям, побывавшим в аду на земле, приходится возвращаться в мир и быт. Им нужно что-то делать со своей озлобленностью или, наоборот, апатией. Перестать видеть врагов и наконец смириться с тем, что даже для близких, этого не испытавших, их прежний «ад» таковым не кажется. В этих эпизодах дано солировать Татьяне Бедовой, с чем актриса справляется безупречно. Другое время, богато накрытый стол, беспечные родственники, кормящие собаку кусками ветчины, развешанные гирлянды. Странный, чужой, уже непонятный мир. Это, конечно, не было запланировано, собаки не умеют «играть», но вдруг в какой-то момент встречаются настороженные взгляды: пса, охраняющего дом, и «незнакомца», перешагнувшего порог. Взгляд заключенного и охранника. Быть может, такие ощущения возникают только у зрителя, но эти несколько секунд бьют током. И отпускают: собака дает себя погладить.
Под самый финал режиссер пускает на экран документальную хронику с участием самого Франкла, уже совсем старика, но так задорно рассказывающего о том, как ему хочется освоить летную практику. Здесь ничего не надо комментировать: выживший человек, который не сломался и не дал сломаться очень многим.