Пространство перформативных практик просуществовало всего три месяца, но успело стать одной из самых важных площадок Москвы. Журнал ТЕАТР. встретился с его куратором, хореографом Диной Хусейн уже после закрытия проекта и расспросил, с чего все начиналось, как подобные пространства существуют во Франции и при чем здесь перформанс
Пустой зал на последнем мансардном этаже центра творческих инициатив «Перспектива» на Чистых прудах оказался так важен для Москвы не потому, что там показывали великие работы, и не потому, что туда приезжали звезды хореографии и театра. Хотя и показывали, и приезжали. Этот эксперимент запомнился тем, что в ППП (как его ласково теперь называют) можно было просто прийти и репетировать, предложить проект или мастер-класс и тут же его показать. В городе, где живет почти тринадцать миллионов человек и который считается Меккой театрального искусства, фактически нет залов, где можно репетировать независимой танцевальной или театральной компании. Боярские палаты СТД РФ именно из-за этого дефицита заняты на полгода вперед.
Анна Ильдатова: Пространство перформативных практик было открыто в ЦТИ «Перспектива», это бывший советский ДК в центре города. Зачем эти ДК вообще были нужны?
Дина Хусейн: Дома культуры существовали, чтобы удовлетворить нужды населения города в культурном досуге, одобряемом существующей властью. Но у них была одна очень позитивная функция. В них находилось место для творческих инициатив самих жителей города. Сейчас у нас, как мне кажется, существуют две линии развития ДК. Одни нацелены на национальные ценности — русская культура, русские народные танцы и т. д. Другие стараются работать с новыми инициативами. Ирина Саминская (руководитель ЦТИ «Перспектива» до выселения ЦТИ — прим. ТЕАТР.) как раз тот человек, который решил перебросить идею ДК в наше время, то есть совместить эту социальную функцию ДК с сугубо художественными, артистическими целями. Мы в ППП пошли тем же путем. Наши ДК, как правило, очень сильно фокусируются на детях. Они не могут себе позволить, например, какой-то специализированный арт-проект. Особенность ППП в том, что это изначально как раз арт-проект.
АИ: А как работают эти ДК — Maison de la culture — например, во Франции? Они же были образованы на поствоенной волне коммунистического левого движения, децентрализации.
ДХ: Они впоследствии очень сильно трансформировались. В Женеве, например, Maison de la culture — это уже театр. Я знаю, что во Франции у мэрии каждого города есть несколько таких пространств, и если у тебя есть компания или ты ведешь какую-то творческую деятельность, мэрия города может предоставить тебе эти площадки. У них нет никакого директора, это просто помещения, в которых можно репетировать и где могут происходить встречи и события, организованные самими людьми.
АИ: Скажем, я художник. И мне нужно, например, пространство с деревянным полом и станком. Что я делаю во Франции?
ДХ: Во Франции ты, во-первых, создаешь свою компанию.
АИ: А если я, например, хочу с Петей и Васей порепетировать, я могу это сделать?
ДХ: Можешь. Но чтобы получить студию, нужно иметь зарегистрированную компанию, юридическое лицо, страховку. Естественно, есть и обходные пути: я долгое время существовала там без своей компании и умудрялась находить помещения. Но в любом случае нужно иметь в виду: если у тебя есть компания, ты можешь написать досье, просить резиденции и поддержку от государства.
АИ: Это как заявка на проект?
ДХ: Да, и потом ты можешь отправить эту заявку во все центры современного танца, а их во Франции много: 12 региональных, 8 национальных и один главный в Париже. В мэрию, региональные организации поддержки культуры ты можешь отправить заявку с бюджетом. Есть резиденции, где участников поддерживают еще и денежно.
АИ: Вы в ППП пошли тем же путем?
ДХ: Во всяком случае, предоставление резиденций было одной из базовых наших функций. Дело в том, что в Москве вообще нет мест для молодых художников. Самая большая проблема у нас — это даже не деньги, а отсутствие возможности позволить себе длительный, полноценный процесс работы. Людям просто негде собираться. Предоставлять площадку художникам для работы, встреч, их личных инициатив было нашей первостепенной задачей. И уже потом фестиваль, который является следствием этих резиденций.
АИ: Расскажи, какие воркшопы, лекции и мастер-классы вы устраивали в ППП.
ДХ: У нас была лаборатория телесно-акустического эксперимента, занятия по импровизации и композиции, танцевально-перформативные практики, «Мастерская тела», лаборатория «Движение мысли — движение тела», «Танец — перформанс — бессознательное». Преподавали: Аня Рябова, Аня Грицук, Анна Гарафеева, Олег Сулименко, Ясмин Хоффер, Алексей Коханов, я и многие другие. Мы проводили лекции и дискуссии и сделали фестиваль перформансов, где на три последних уикенда мая собрали всех людей, которые работали три месяца в ППП, и вообще постарались подтянуть всех людей, которые работают с перформансом в Москве. В конце фестиваля у нас были и Изабель Шад, и Лоран Голдринг с «Прыжком в коллективность». За три месяца у нас не было такого момента, чтобы студия была свободна хотя бы на два часа.Мы фокусировали внимание на междисциплинарности пространства. Мы говорим о перформативности как о красной линии, которая связывает танец с современной музыкой, с визуальным искусством и еще много чего с чем. Хотелось делать лаборатории или воркшопы, которые открыты для непрофессиональных людей, но которые при этом ведут профессиональные художники. Например, Дмитрий Курляндский проводил лабораторию «Слышать». Еще для нас очень важным было совмещение практического аспекта и теоретического. Когда Вова Горлинский, например, проводил лабораторию Dreamtory, он приглашал специалиста читать лекцию о том, как наш мозг функционирует во время сна. Несколько лабораторий он провел ночью, все пришли со своими спальниками, было очень здорово.Мы поставили себе задачу работать с совмещением практических знаний художников и теоретических, входящих в контакт с той артистической практикой, которую человек предлагает. В Европе уже невозможно отделить теорию от практики, одно двигает, наполняет и питает другое. Такие процессы важны для самих художников, но они могут много нового открыть и для людей, интересующихся искусством. Например, у нас был проект «Коллективное исследование — органы чувств», куда мы пригласили семь художников из разных сфер, и каждый предложил лабораторию на тему органов чувств: слухового, вестибулярного аппарата т. д. Узнавая, каким образом мы воспринимаем информацию, мы меняем самих себя, нашу практику. И в то же время это очень многое объясняет в том, как мы смотрим на вещи, как мы потребляем искусство, каким образом на него реагируем. Получается двойная школа: и перформера, и зрителя одновременно. Восприятие — это культура, которую также нужно воспитывать.Не зря же Сократ сказал: «Познай самого себя, и ты познаешь весь мир». Вспомним знаменитое Mind is a muscle Ивонн Райнер: «Сознание — это мышца», с ним можно так же работать, как с ягодичными мышцами, например. Пространство и задумывалось для того, чтобы делиться этими знаниями. Если мы говорим про перформативность, то здесь тело является основным инструментом и в то же время объектом изучения. Знаний о теле у нас накоплено много, и очень жаль, что оно не выходит за пределы узких специализированных кругов, не выходит на более широкую аудиторию.
АИ: Это были платные занятия?
ДХ: Да, лаборатории были платными. Ребята могли хоть немного заработать, а ППП шли деньги на хозяйственные нужды. Перформансы были иногда платные, иногда бесплатные. Мы же были все за политику максимальной открытости и доступности. Билет на перформанс — 200 рублей. Лекции были бесплатными, хотя мы старались платить тем, кто их читал, по мере возможности. У нас не было бюджета, было только пространство. С этим было связано много сложностей, конечно.
АИ: Я помню, что до открытия еще был сбор денег на планета.ру — вы копили на пол.
ДХ: Да, мы собрали нужную сумму. Спасибо огромное всем, кто помог. Потом все деньги ушли на пол и на оплату рабочим. На свет, на аренду колонок и звукового пульта, для проведения событий, на покупку воды в студию. Конечно, работать совсем без бюджета — это очень сложно. Мы как-то бартером расплачивались постоянно. А учитывая, что конкуренция в Москве дикая, это тоже очень сложный был опыт. Но если бы нас оставили там дольше, мы бы не жаловались. Это был очень яркий, насыщенный эксперимент, и мы могли бы над очень многим еще работать, если бы у нас было больше времени в этом помещении, мы могли бы искать поддержку, гранты.
АИ: А есть ли в России места, похожие на то, что делала ты, или такие резиденции, про которые ты говоришь сейчас?
ДХ: Сейчас единственная резиденция, которую я знаю, это площадка «Диалог данс» (арт-площадка «Станция») в Костроме. Одна на всю Россию. У них действительно экстраординарная ситуация. Они сами создали это место с нуля. Компания существует с 2002 года. А своя площадка у них появилась в 2009-м. Это феноменально для нашей страны. Продолжительность существования этого места — его сила. В Москве опыт показывает, что все прогрессивные проекты держатся не более 3 лет. Мы вообще вот 3 месяца существовали.Может, действительно стоит уезжать. Выбрать такую стратегию — всем разъехаться по разным городам, начать создавать такую общую сеть. Потому что Москва, конечно, жесткий мегаполис. Возвращаясь к Франции: нам бы еще 15 мест таких мест, как «Станция», а по стране — еще бы 30 мест на развитие танцевального, перформативного искусства, и можно было бы жить.
АИ: А ты не хочешь куда-то уехать из Москвы?
ДХ: Я разговаривала с Ваней Естегнеевым по поводу резиденции в Костроме, и оказалось, что у них до сих пор нет поддержки от мэрии города. Десять лет они существуют, а город их никак не поддерживает. Понимаешь масштаб проблемы! Ты можешь работать в нашей стране сколько угодно лет, и никакой уверенности, что в один прекрасный день тебя не вышвырнут. В Европе, если ты что-то делаешь на протяжении года, двух, тебя замечают и начинают поддерживать.Я сейчас все больше задумываюсь, насколько ты можешь что-то изменить лично как художник, и что искусство может изменить в среде, в городе. Если власть выбирает курс, противоположный развитию Homo sapiens, то этому сложно противостоять. Потому что у государства все медийные аппараты: телевидение, радио, печатные издания. А мы просто создаем место, где говорят: «Вы знаете, может быть и по-другому».