Здравствуйте, дорогая редакция!
Проштудировав первый номер возобновленного — хотя нет, скорее наново рожденного под старым титлом — журнала «Театр.», хотел бы высказать несколько соображений. Сподвигает меня к этому, в частности, и обращение к читателям Председателя СТД РФ А. А. Калягина, где руководитель вашего учредителя и издателя выражает надежду, что сей орган «станет территорией, на которой сможет высказаться каждый, кому, действительно есть что сказать».
Зачисляя себя — быть может, несколько самонадеянно — по данному разряду, я, вместе с тем, готов с ходу расписаться в том, что все нижесказанное будет менее глубоко и концептуально, стилистически выверено и интеллектуально обеспечено, нежели то свойственно вашему коллективному труду.
Покамест ни грана иронии. Считаю, что собранный под обложкой издания, коротко и емко позиционирующего себя как «журнал о театре» (а посему позвольте далее, уже не без доли иронии, сокращенно именовать его ЖОТ), явленный нам авторский пул — если не оптимален, то чрезвычайно близок к этому. Люди к делу привлечены не только, что называется, «с пером», но еще, в большинстве своем, современно и нестандартно мыслящие, плюс превосходным образом знающие предмет. Как результат — вереница первоклассных текстов, пронизывающих журнал почти насквозь: от «затравочного» образцового портрета Пины Бауш пера Ольги Гердт до составляющих раздел Beyond the Stage информационно насыщенных «перформансного» блока, «гурджиевского» блока, с установочными, «смыслообразующими» статьями Ирины Кулик и Бориса Фаликова соответственно.
Но девизом издания, на мой взгляд, мог бы стать известный афоризм, может быть, слегка перефразированный. Все великие умерли, а мы себя тоже крайне неважно чувствуем. Ведь погребальным настроением журнал пронизан сверху донизу. Начиная с портрета Пины Бауш, выдержанного в стиле развернутой эпитафии. Встык к нему эссе главного редактора, посвященное обратно Пине (как ее здесь то и дело запанибрата именуют) и второму «герою номера» Эфросу. Начинается эссе так: «Уход некоей культурной эпохи определяется уходом, а проще говоря, смертью знаковых для эпохи людей». Следом — статья Александра Соколянского, в которой сделана замечательная «попытка театрального портрета одного поколения», но отправной точкой и рефреном снова выступает смерть. На сей раз — Романа Козака.
Дань памяти — вещь крайне благородная и необходимая. Но, честное слово, когда одна из всего двух (!) рецензий номера (а жанр сей здесь вообще не предполагается особо жаловать) представляет собой републикацию старой газетной заметки не так давно скончавшегося критика Марины Зайонц, которая, естественно, предваряется родом некролога, то все предприятие в целом, вы уж простите меня, дорогая редакция, начинает явственно отдавать каким-то — не подберу другого слова — гробокопательством.
Жизнь, увы, вообще бренна, конечна, как правило, несправедлива и, по большому счету, трагична. Но театр, будучи наиболее антропоморфным из всех искусств, в меру своих сил пытался во все века этой трагичности противостоять. Что-то ей противопоставить. И вот об этой его парадоксальной особенности, казалось бы, отчего не вспомнить в других разделах журнала, коли уж первый, собственно «сценический», сложился таким вот похоронным маршем. Но ЖОТ продолжает целеустремленно закапывать все и вся — и в своем «общественно-социологическом» разделе Off Stage, и в чисто информационных вроде бы Желтых своих страницах. Главным объектом атаки является русский репертуарный театр, который, как нам всячески, с самых разных сторон заходя, дается понять, давно уже представляет собой не что иное, как труп смердящий, и чаемому редакцией грядущему радостному вхождению России в мировой театральный процесс отчаянно мешающий. А попутно достается и всем так или иначе сопричастным институциям…
Довершает дело Олег Зинцов, уверенно вбивающий 15 (по числу тезисов) тяжелых монтировочных гвоздей-соток в эту «злокачественную опухоль», в этот «навозный сон», в это ничто, в эту фикцию, посещаемую сегодня исключительно бессмысленным быдлом и тупыми профанами. Кстати, дорогой Олег, — я позволю к тебе обратиться по-свойски — а не кажется ли тебе, что нужно быть последовательным в своем радикализме. И следующим твоим шагом должен стать уже не новый обличительный текст, не уничтожающее сравнение ряда известных театров с рисованием огромного известно чего на не относящемуся к делу мосту. Полагаю, тебе нужно вооружиться красками и кистью — и идти рисовать это самое на колоннах МХТ, МДТ и БДТ. Или, что еще лучше, писать в виде емкого слова. Стоит поторопиться — а то ведь, неровен час, это сделает кто-то другой (возможно, вдохновленный твоим манифестом), и тогда у меня будет веский повод заявить, что в факте начертания трех букв на стенах театра сегодня больше подлинного критического запала, лексического богатства, а следовательно, и таланта, нежели во всех твоих «обличительных» статьях вместе взятых.
В завершение, дорогая редакция, хочу задать два простых вопроса. Первый: а зачем вообще приниматься за столь трудное и малоблагодарное занятие, как выпуск журнала «Театр.», если то, что скрывается за этим понятием, — по крайней мере, в ближайшем радиусе — вызывает в основном нескрываемое чувство глубокой тоски, глухое раздражение и кладбищенские настроения? Ну издавайте, в конце концов, журнал «Зарубежный театр», или «Новый европейский театр», коли он вам так люб и близок. Пишите вволю о Франке Касторфе, анализируйте творения Яна Лауэрса… Да все, включая автора настоящего послания, вам только спасибо скажут, учитывая нашу почти поголовную ненасмотренность и недоинформированность на сей счет. Здесь не вполне правильно, по-моему, только одно, а именно — метод контраста. Не стоит возвеличивать их за счет зарывания нашего родного — да, наверное, безнадежно отставшего, да, корявенького, да, зачастую слегка диковатого, — но живого, черт возьми, театра. Причем с каждым годом — о чем я могу судить, проработав три последних сезона в экспертном совете «Золотой маски», — все активнее трепыхающегося, все отчетливее осознающего необходимость какого-то движения, новых форм, новых имен, новых идей… Причем процессы эти пошли почти одновременно, можно сказать, повсеместно: в Москве и Канске, в Ярославле и Нижневартовске, в Барнауле и Новом Уренгое, в Саратове и Южно-Сахалинске…
А вот и второй вопрос: а на кого рассчитан ЖОТ? У журнала «Театр», выходившего в прежнее время, аудитория, насколько я могу судить, складывалась из двух категорий: служители Мельпомены и просвещенные театралы. Могу ошибаться, но мне кажется, что в новоявленном виде первый номер пока не представляет собой большого интереса ни для тех, ни для других. Многие труженики сцены, разумеется, с интересом прочтут и про Пину Бауш, и про Анатолия Эфроса, но все это может быть воспринято ими только в качестве своего рода культуртрегерского гарнира. Основным же блюдом для данной категории читателей может быть только рассказ о них самих — о коллегах, о друзьях, о конкурентах-соперниках. И отнюдь не в плане того, что их всех нужно решительным образом взять и разогнать… Стремительно истончающемуся кругу серьезных любителей сцены, думаю, также требуется от театрального издания нечто иного. Каких-то интервью, но не столь узкоспециальных, как в нынешней, самой по себе очень любопытной беседе Марины Давыдовой с Юрием Погребничко. Какой-то аналитики и статистики, но снова не настолько, как в № 1, «внутрицехового», что ли, свойства.
Адепты учения Гурджиева и любители перформансов, скорее всего, прочтут по случаю материалы, связанные с их тематикой, но вряд ли начнут читать остальные материалы номера, а тем более кинутся искать в продаже следующий.
Итожу. Пока ваш журнал, дорогая редакция, остается для всех подчеркнуто, даже несколько демонстративно чужим, счастливую и долгую будущность ему гарантировать трудно. Он должен стать своим хотя бы для кого-то.
Надеюсь, что уже следующий номер многострадального и долгожданного — что уж скрывать! — журнала «Театр.» в этом направлении сделает шаг.
Примите и проч.
Уважающий вас
Александр А. Вислов,
в 1989–1994-е годы старший редактор журнала «Театр».