По просьбе журнала Театр. критик и арт-директор псковского драматического Театра имени Пушкина рассказывает о том, какие опасности таят в себе лаборатории, зачем им куратор и как можно отличить скучный бестолковый эскиз от будущего шлягера.
Лаборатории, возникшие с легкой руки Олега Лоевского, — ноу-хау российского театра двух последних десятилетий. История любопытная, во многом способствовавшая ренессансу русской провинциальной сцены. Сколько бы мы ни радовались нынешним успехам российского театра (отчасти наши ритуальные возгласы — это, конечно, аутотренинг), чаще всего это — оседланные чужие тренды. Придумать что‑то свое — дорогого стоит. Лаборатории — как раз такой случай.
Зачем нужны лаборатории? Разумеется, это тренинг для труппы, но наивно надеяться, что этот тренинг даст актерам новые умения и навыки. Это тренинг творческой мобильности. Вспомнить все — пройти путь от первой пробы до окончательной фиксации с максимальным КПД. Говорят, что на таком коротком временном участке актеры не успевают включать свои штампы. Я бы с этим, признаться, поспорил: еще как включают, и существенный минус лабораторий заключен в том, что режиссеры актеров не знают, спектаклей труппы не видели (а зачастую и не смотрят при доделке эскиза) и запросто могут принять сто раз проданный местной публике трюк за драгоценную актерскую находку. Но верно и обратное. Иные актеры волокут свой штамп из постановки в постановку не потому, что ленивы или бездарны, а потому что дисциплинированы. Их такими видит местный главреж, такими их начинают после знакомства с репертуаром видеть и приглашенные постановщики. Экстремальная обстановка лаборатории позволяет актеру открыться с неожиданной стороны.
Вечная раздвоенность артиста репетирующего и артиста, играющего на публике, здесь преодолена, репетиции разогреты предпремьерной ажитацией, а необходимость быстрой разработки роли обеспечивает, с одной стороны, драгоценную простоту, с другой — остроту перипетий. Если труппа делится на несколько команд, репетирующих с разными режиссерами, включается и соревновательность. Важное дело — грамотное стартовое распределение ролей. Нельзя сажать артистов на их привычные амплуа, но и обременять режиссеров экзотическим кросс-кастингом — глупо и неэтично. Такое возможно только по просьбе самого режиссера-лаборанта — по договоренности «на берегу».
Самым эффективным тренингом лаборатории оказываются, несомненно, для режиссеров. Для них это тест на владение профессией. Режиссер должен приехать с готовым пониманием материала, с пониманием ключевого постановочного приема. Он должен все делать быстро — сообщить актерам азы разбора пьесы, всем вместе и каждому в отдельности. Он должен найти пространственное решение, соответствующее предложенной площадке. Он должен войти в оперативный профессиональный сговор с артистами и техническими службами. Должен добиться уважения, обаять, приструнить. Все как всегда — но за неделю или даже за пять дней. Это тест на способность к интегральному мышлению. Режиссер, утопающий в частностях, не способный разглядеть за деревьями леса, на лабораториях выглядит бледно, и его больше на них не зовут. Есть и еще один тест — на выносливость. Хватит ли у тебя энергии «отапливать» репетиционную площадку, которая мчится к премьере эскиза со скоростью света и звука? Сможешь ли ты выбрать задачи, которые действительно важны, и пожертвовать задачами второго порядка, сможешь ли не забыть ни об одной по ходу репетиций, сможешь ли добиться их выполнения? Лаборатория для режиссера — это тест на способность к профессии как к выстроенной технологии и тест на способность внедрить эту технологию в незнакомых условиях.
Понятное стремление усложнять и детализировать вошедший в жизнь принцип лабораторий привело к появлению изысков: лаборатории с участием художника, композитора, хореографа. В том случае, если вся подобранная команда имеет нерядовые коммуникативные навыки или давно сработалась на прошлых проектах, почему нет? В противном случае недели может не хватить. А если на проект дается месяц, два месяца, год — это уже не лаборатория, это обычный спектакль. Исключение составляет участие драматурга. Возможность оперативной доработки или переработки текста пьесы — неоценимая помощь для режиссера. Впрочем, и тут таится возможность конфликта. Экстремальные временные рамки требуют единоначалия, на поиск горизонтальных связей может просто не хватить дней и калорий. Конечно, есть выход — предоставление постановочной группе (режиссер, художник, хореограф, драматург) подготовительного периода наедине с выбранным материалом. Тогда лабораторный экстрим начинается с момента встречи уже выработавшей свою коллективную стратегию постановочной группы с актерами, и базовым принципам лабораторного движения это, в общем, не противоречит.
Лаборатория — счастье для репертуарной дирекции театра. Успех и провал в театральном деле — вещь на редкость непредсказуемая. Нарядный, во многих отношениях просчитанный, остроумный проект может накрыться медной утварью со звоном и треском. Сомнительный спектакль, репетиции которого неоднократно предлагалось свернуть, может принести коллективу честь, славу и награды. Наиглавнейшее чудо, заключенное в лабораториях, — шанс оценить потенциальное качество проекта. Не выделяя на него месяцев репетиционного времени, не открывая смету, не выплачивая режиссеру аванс, не назначая дату будущей премьеры. Лаборатория — то место, где погибают замыслы с размахом, вначале обещавшие успех. И здесь же другие замыслы обнаруживают серьезный репертуарный потенциал.
Именно к лабораторному принципу формирования обновленного репертуара обратился московский Театр на Таганке. Инициатива куратора Елены Груевой не только позволила в короткие сроки сформировать полноценную репертуарную афишу, отбирая для выпуска исключительно одобренные публикой и ареопагом критиков проекты. Переход театра в режим «лаборатория нон-стоп» дал преодолеть разброд и шатания в труппе, занять ее дееспособную часть работой, вернуть актерам уверенность в собственной востребованности.
Вполне логично, что некоторые театры стремятся создать собственные лаборатории без привлечения внешних кураторов. Если театр не страдает от недостатка амбиций и репертуарных планов, если его проектный портфель больше, чем его финансовые и производственные мощности, если очередь из режиссеров стоит у его дверей, понятно нежелание играть по чужим правилам. Однако недооценка фигуры куратора — вещь потенциально опасная. Он несет определенную ответственность за состоятельность предприятия. Это и выбор литературного (или какого‑то иного) материала для эскизов, и прогноз, справится ли тот или иной режиссер с тем или иным материалом, насколько перспективен будет результат. Куратор должен быть способен дать совет, к чему‑то подтолкнуть, а от чего‑то предостеречь. Он, наконец, должен немножко подглядывать во время репетиционного процесса, держать руку на пульсе. Если возникают конфликты, куратор должен вмешаться. Порой появление внешнего куратора выгодно театру, чтобы «сверить часы», понять, соответствует ли принятая в этом театре постановочная практика общим стандартам, не завелись ли какие‑то местечковые традиции, от которых надо срочно отказаться.
На лаборатории «Аннигиляция» в Казани был поучительный опыт привлечения дополнительных кураторов — ученых, которые консультировали эскизы научной тематики. Вообще, использование специалистов — филологов, театроведов, историков, социологов — в качестве оперативных научных консультантов во время подготовки лаборатории — это перспективный путь, пока толком не протоптанный.
Рождение первых лабораторий в начале нашего века было тесно связано с потребностью театров в новой пьесе. По сию пору самым удобным материалом для лабораторий остаются современные одноактные пьесы с ограниченным набором действующих лиц. С того времени горизонты лабораторных штудий заметно поднялись: есть немало лабораторий по классике, по советской пьесе, да что там — даже по кинофильмам (красноярская «Вешалка»), по комиксам. Но одноактная пьеса или малая проза остаются наиболее удобным лабораторным материалом. В принципе, к работе может быть взята даже «Война и мир», но важно, чтобы режиссер представил на лаборатории именно эскиз, а не отрывок. Сколь бы блестящим ни был показанный отрывок, он не диагностирует главного — наличия (отсутствия) у постановщика длинной мысли о будущем спектакле в целом. Эскизы-отрывки время от времени просачиваются на лаборатории, но чаще всего оказываются бесплодными, не имеют продолжения в спектаклях.
Как правило, скучны и бестолковы эскизы, которые показываются на большой сцене. Лабораторная штудия вполне может затеваться с замахом на спектакль большой формы в будущем, но предъявить пристойный показ крупной формы за 3—7 дней репетиций мало кому по силам. Большая форма требует отточенности пространственных ритмов, выработки укрупненной актерской подачи, фиксации мизансцен. Большая сцена отторгает декорации из подбора — все происходящее сразу приобретает колорит скверного провинциального утренника. Да и специфическая актерская энергетика, возникающая на лабораториях, требует тесной смычки с публикой. Лаборатории на больших сценах проводить не надо. Просто не надо. А вот в фойе, во дворе театра, в нетеатральных пространствах — можно и нужно.
Отдельная тема — оценка эскизов. Художественному руководству театра важно иметь объективную картину лабораторных достижений, а не ориентироваться на личные симпатии. Удачный дуумвират оценщиков — союз публики и критики. Критика, как обычно, отвечает за обман ожиданий, а публика — за оправданные ожидания. Идеально, когда достигнут баланс: и обмануты, и оправданы одновременно. Лаборатория, по сути будучи мини-фестивалем, не свободна и от фестивальной эйфории, она идет в легком тумане всеобщего воодушевления, и определить результирующую, сухой остаток бывает постфактум непросто. Речи критиков после эскизов часто двусмысленны. Система привычных оценок для зрительского голосования: «доделать», «играть как есть», «забыть как страшный сон» — мне лично не кажется шибко удачной. «Играть как есть», не доделывая, предлагают не только зрители, считающие эскиз великолепным, но и те, кто не видит причин дорабатывать этот незначащий пустячок. «Страшный сон» многие игнорируют из ложно понятой вежливости. На недавней лаборатории в Псковской драме я попробовал внедрить систему четырехбалльных оценок — от двух до пяти — и для публики, и для критиков. Конечно, тут возник скользкий этический момент: режиссер имеет право на неудачу, при чем здесь «двойка»? Артистам тем более «двойки» получать неприятно, их вина в проблемах эскиза минимальна. Однако появление на лаборатории балльной шкалы дало возможность более тонкого анализа критического и зрительского фидбека. А самое главное, по итогам показов мы имеем не только туманные импрессии и обрывочные воспоминания о том, кто что сказал, но четкий рейтинг эскизов в числах.
Самый болезненный разговор, который можно завести в связи с темой лабораторий, конечно, разговор о финальной доводке эскизов. Отличных эскизов на сотнях российских лабораторий была масса, но в коротких списках «Золотой маски» вы, покопавшись, найдете считаные единицы хороших спектаклей, выросших из этих работ. Тотальный пробел зарождающейся методологии театральных лабораторий — правила доработки эскизов. На первых своих лабораториях лет десять назад я видел эскизы, о которых хором восклицали: «Готовый спектакль! Только ничего не меняйте!» Они ничего не меняли, я звал коллег на премьеру и густо краснел, не понимая, что в этих милых, чуть самодеятельных сценках так могло меня пленить. Менять, разумеется, надо. И внешний антураж — реквизит и костюмы — тут совсем не во главе угла. Доводка спектакля не должна сводиться к механическим прогонам, нужно искать новые цели и новые творческие задачи, оттачивать детали и усложнять приемы. Не следует обольщаться теплым приемом лабораторной публики, она уйдет, придет публика холодная, снобская, тупая, слепая и глухая. Именно в расчете на нее мы и обязаны работать. Эскиз — это душа спектакля, но ему нужны еще костяк и мускулатура.
Впрочем, будем ли мы сурово судить те нищие театры, которые зовут режиссеров на доделку эскизов за два-три дня, а то и репетируют в скайпе? Полноценный репетиционный процесс они оплатить не в состоянии. Действительно хорошие спектакли от этой быстрой мимолетной связи вряд ли родятся, но какие‑то родятся, может, даже неплохие. Не хочется прощаться с читателем на этой скрипучей ноте, но из песни ее не выкинешь. Ведь лаборатории — еще и способ выпускать новые спектакли в театрах, где выпускать новые спектакли не на что.