© Виктор Дмитриев / Фестиваль «Ново-Сибирский транзит». На фото: спектакль «Пианисты» Новосибирского театра «Глобус»
В Новосибирске завершился юбилейный, пятый фестиваль «Ново-Сибирский транзит». Корреспондент ТЕАТРА. – об итогах и не только.
Если обычно из командировки едешь домой с облегчением (осознание выполненного долга подогревается желанием оказаться дома), то из Новосибирска улетаешь с грустью, чуть не со слезами на глазах.
Бывалые люди говорят, что второго такого фестиваля в России, да и в мире, не существует. Во-первых, программа, в которой представлен действительно весь спектр последних театральных событий Урала, Сибири и Дальнего Востока. Во-вторых, вошедшее в поговорку сибирское хлебосольство (я, приехавшая на «Транзит» впервые, все девять дней не уставала удивляться тому, как тут умеют принимать гостей – директор «Красного факела» Александр Кулябин не пропустил, кажется, ни одного спектакля, а начальник отдела спецпроектов Ирина Кулябина лично раздавала аккредитованным журналистам билеты и неустанно заботилась об удобстве гостей). В-третьих, в Новосибирске совершенно нет ощущения, что кто-то с кем-то борется (хотя формат-то вполне конкурсный, с объявлением победителей) или конкурирует. Возможно, общий градус «борьбы» и соревновательности снижает фирменное ноу-хау фестиваля – ежевечерние капустники, в которых можно пошутить над коллегами и максимально проявить себя. Но, скорее, тут срабатывает общий настрой на праздник и на то, чтобы сделать хорошо. Редкий в нашей стране настрой.
Однако фестиваль все-таки делают не прекрасные менеджмент и организация, а программа. И за нее «Транзиту» тоже можно поставить самый высокий бал. 18 спектаклей основной программы (вне конкурса на фестивале показывали энергичный и крайне любопытный с точки зрения формы «Sociopath. Гамлет» Андрея Прикотенко, поставленный в театре «Старый дом») представляли, кажется, все возможные форматы современного театра. Спектакли национальные (якутский и бурятский), работы малой и большой формы, театр художника и театр иммерсивный, постановки документальные и постдраматические. Пожалуй, меньше всего на фестивале было спектаклей традиционных и консервативных, хотя четвертую стену никто из режиссеров не разрушал и на прямой контакт со зрителем не шел. А еще расписание было составлено таким образом, что большинство спектаклей образовывали очень удачные пары, дополняя и оттеняя друг друга: в один день темой фестиваля становилась историческая память, а в другой – соотношение живого и мертвого в искусстве.
Московский концептуализм и петербургский андеграунд, русская классика и современная европейская литература, Холокост и ГУЛАГ – список тем пятого «Транзита», кажется, можно перечислять до бесконечности. Однако, на лицо и некие общие тенденции, процессы, которые объединяют совсем разных художников и авторов. Например, открывался фестиваль чрезвычайно показательным «Пер Гюнтом» Красноярского ТЮЗа (режиссер Роман Феодори), где изобретательное первое действие – дань яркому визуальному театру Роберта Уилсона, а смутное, немного затянутое второе – очень личный, даже исповедальный рассказ режиссера о поиске себя и своего «я». Это бесконечное балансирование между модной формой и глубоким содержанием, между популярными западными тенденциями и русским психологическим театром, и невозможность сделать окончательный выбор в пользу первого или второго стала для меня важнейшей приметой нынешнего фестиваля.
Другая особенность – явное качественное преимущество спектаклей малой формы. Озорные, хорошо придуманные и совершенно живые «Мертвые души» Олега Липовецкого из небольшого Лесосибирска (разыгранные Олегом Ермолаевым, Максимом Потапченко и Виктором Чариковым, они совершенно заслуженно, хоть и весьма неожиданно получили премию за лучшую мужскую роль, которую вручили сразу трем актерам), пронзительный, пытающийся осмыслить сложнейший эпизод советской истории – депортацию поволжских немцев в Сибирь в 1941-42 годах – «Папин след» Константина Рехтина из еще более крошечной Тары (спектакль, в том числе стараниями корреспондента ТЕАТРА., получил премию Ассоциации театральных критиков за художественную убедительность, искренность и своевременность в осмыслении прошлого); эксцентричная, сделанная на грани комикса, национального эпоса и телевизионного сериала, ироничная «Гроза» Динислама Тутаева из Якутска, с моей точки зрения, по многим параметрам, в том числе художественным, выигрывают у спектаклей большой формы.
Яркое подтверждение тому – «Пианисты» Бориса Павловича, ставшие, по мнению высокого жюри во главе с Адольфом Шапиро, лучшим спектаклем фестиваля. Печальная история взросления разыграна на малой сцене новосибирского «Глобуса» так, что зритель попадает в одно поле с действующими лицами и не может не оказаться вовлеченным в мучительный процесс потерь, обретений и новых потерь. Для кого-то это слишком сложно, но большинство в итоге выходит из зала преображенным, как после сеанса психотерапии: настолько точно, как по нотам (актеры старательно выпевают их по ходу спектакля, да и слова произносят так, будто они и есть музыка) разыграно действие. Партитура выверена режиссером до мелочей, очищена от фальши, ею дирижируют как хорошим концертом. Особенно радостно, что Павлович не только максимально точно сформулировал вещи, над которыми работал несколько лет (в том числе, и в области инклюзии), но и создал необыкновенно сильный актерский ансамбль, где каждый — и часть целого, и яркая индивидуальность одновременно. Это не укрылось от зоркого взгляда жюри, отметившего прекрасную в своей чистоте, четкости и открытости Светлану Грунину (роль Ани Скууг).
За инновации на «Транзите» тоже отвечали в основном небольшие, камерные работы. В уютном «Старом доме» играли концептуальный, не пытающийся никому понравиться, местами нарочито скучный и медленный спектакль Максима Диденко «Я здесь» — по карточкам Льва Рубинштейна. В спектакле, как мне показалось, театральный автор несколько задавил литературного, отменив важный для второго тезис о невозможности тоталитаризма и комизме фигуры любого вождя, в том числе Сталина (но жюри думало иначе и в итоге вручило новосибирской постановке премию за режиссуру). В гараже «Театра кукол» зрители читали по ролям документальную пьесу Петера Вайса об Аушвицком процессе (спектакль «Дознание» Михаила Тычинина из Хабаровского ТЮЗа побывал уже не на одном фестивале, но впервые был отмечен жюри как «Новация»). VR-спектакль из Тюмени «В поисках автора» (режиссер Даниил Чащин) также играли для ограниченного числа зрителей, но это было связано, скорее, с технологическими причинами, так как сама постановка мало ориентирована на живой контакт со зрителем.
Впрочем, избегают этого контакта, столь необходимого и естественного для театра, и куда более опытные режиссеры. Совершенно герметичным и непроницаемым показался мне по-своему любопытный, хотя и излишне затянутый концерт Красноярского Драматического Театра «Я.Другой.Такой.Страны.» в постановке Дмитрия Егорова. К сожалению, растеряли свой юмор на сцене «Красного факела» «Последние дни» Сергея Потапова, превратившись из сборника забавных анекдотов в духе Абрама Терца с комическими интермедиями на авансцене в заунывный и местами пошлый плач по Александру нашему Сергеевичу. Не считались ни мощь содержания, ни эпичность формы в «Искуплении» Алексея Крикливого, который привез на фестиваль один из лучших театров страны – Омский Драматический. И даже великолепному театральному шоу, которое по мотивам «Прощания с Матерой» создали актеры Бурятского академического театра драмы под руководством Сойжин Жамбаловой (специальный приз за актерский ансамбль и премия молодежного жюри за лучшее художественное воплощение документального материала), на мой взгляд, не хватало драйва и убедительности, а зрелищные пластические сцены сильно выигрывали у разговорных.
В итоге при всем их многообразии спектаклям (особенно большой формой) порой не доставало глубокого погружения, желания захватить зрителя. Я все время ловила себя на том, что мне хочется большей смелости и большей честности. С другой стороны, театр, как мы прекрасно знаем, не существует вне времени. И в этом смысле «Ново-Сибирский транзит» – идеальное отражение той реальности, которую мы имеем не только от Урала до Дальнего Востока, но и по всей России. Да, художники научились говорить на острые темы, да, они много думают о прошлом и бесстрашно разбираются в настоящем, но пока, к сожалению, процесс их коммуникации с миром и публикой затруднен, потому что далеко не все готовы открываться и участвовать в реальном диалоге. Спрятаться за собственными мыслями оказывается куда проще, чем полностью обнажиться, и зритель, хоть и устраивает стоячие овации, в антрактах говорит, что тоскует по «живому театру». С другой стороны, большой вопрос, готов ли он к нему и хочет ли он такого театра, который будет трогать его за живое и даже делать больно.