Фото – Daniel Zholdak
В Румынии, в Венгерском театре города Клуж, вышел спектакль Андрия Жолдака «Росмерсхольм». На спектакле побывал корреспондент ТЕАТРА.
Пьеса Ибсена «Росмерсхольм» начинается с подробного описания обстановки дома пастора Росмера, где живут сам Йоханнес Росмер, девушка по имени Ребекка Вест и экономка. Начальная ремарка – это каталог предметов, мебели и семейных реликвий (у усадьбы Росмерсхольм – богатая история). В спектакле Андрия Жолдака, поставленном в Венгерском театре румынского города Клуж (театр – член Союза театров Европы), сцена, оформленная самим режиссером, поделена на две огромные комнаты: пустую правую, с высокими дверьми, и темную левую, изображающую неф католической церкви. Жилая во втором акте превращается в запущенное пространство с ободранными обоями и сыплющимся с потолка каменным градом. Храм же, с самого начала запыленный и заброшенный, лишается какого бы то ни было сакрального смысла: даже фигурку Девы Марии с младенцем здесь пакуют в полиэтилен, как никому не нужный мусор. Но именно пульсирующее напряжение между ортодоксальной верой, сюрреалистическими призраками из прошлого и напряженной жизнью страстей обеспечивает саспенс спектакля. Принципиально декларативный характер конфликта пьесы, написанной Ибсеном в 1880-х (позади – «Бранд», «Кукольный дом» и «Пер Гюнт») и имеющей глубокие основания в политическом и общественном укладе тогдашнего норвежского общества, обретает новую актуальность. Она – в исступленной, выраженной через беспрестанную беготню, удары о дверь и прыжки главной героини, – борьбе за свободу подавленных желаний.
Пьеса Ибсена пересказана словно в горячке: основной стала интрига с Ребеккой – витальной красавицей, лучшим партнером для диалога с которой является незримый океан, шумящий за окном.
Спектакль Жолдака начинается с огромной проекции на задник сцены картины Эндрю Уайета «Мир Кристины», на фоне которой Ребекка принимает позу девочки с парализованными ногами, одиноко ползущей к холму, повинуясь инстинкту быть свободной. Подобно своей американской «визави», то есть страдая, но не сдаваясь, жолдаковская Ребекка (Ева Имре играет по принципу, описанному Борисом Юханановым в связи с жолдаковскими актерами, которые «находясь внутри образа, начинают слышать его и добывают из этого энергию для образования действия и смысла, что доставляет им свободу и вместе с тем выразительность») мечется по гулкому дому в поисках этой свободы. И в конце – логично – уходит в окно, за которым вместо мельничного водопада бушует северный океан.
Повторяющимся шумовым эффектом в спектакле служит гул проносящихся самолетов, от вибраций которых дребезжат и падают на пол стеклянные вазы с цветами. Прошлая хозяйка Росмерсхольма, бездетная Беата, не любила ни цветов, ни запахов. Ребекка с маниакальным упорством расставляет вазы по местам и с наслаждением вслушивается в самолетный гул. Аудиосопровождение в «Росмерсхольме» поддерживает эффект хоррора: как если бы за стенами дома, переживающего свой красивый распад, уже разверзлась тьма и ее гонцы стучались в старые растрескавшиеся двери. Призрак здесь есть, и он вполне телесный: Беата (Рита Зигмунд), покончившая с собой, бросившись с мостика в мельничный водопад полгода назад, ходит по дому, разговаривает с Ребеккой и прячется, как только появляется кто-то другой. Ее простая фигура в хорошо сшитом платье, гладко убранные волосы, жемчуг на шее – все приметы реальной женщины, но только в действительности этой женщины нет в живых. И плотская конкретность призрака поражает воображение Ребекки: трудно не поверить в то, что эта Беата не умерла.
Всю патетику диалогов героев Жолдак снабдил визуальными, аудиальными и пластическими спецэффектами. Неприятный застольный разговор с Кроллем (Миклош Бакс / Габор Виола), во время которого нервничает Росмер и не находит себе места Ребекка, прерывается как будто случайно пролитым на костюм ректора супом. Суровая экономка (Гизелла Кишид) проделывает этот трюк несколько раз, пока Кролль не убегает из-за стола. И пока он за дверью отмывает брюки, Ребекка соблазняет Росмера: жестко, настойчиво и безуспешно. Вполне конкретным образом поняв кьеркегоровский тезис про требование «внутренней правды», в соответствии с которым герой неизбежно рискует всем, в том числе и собственной жизнью, Жолдак половину спектакля рассказывает историю фрустрированной страсти. Ее носительницей и одновременно жертвой является Ребекка, которая разрушает Росмерсхольм, видя в нем тюрьму для Росмера, для себя и для любой личности, выросшей на свободе.
Главный перевертыш пьесы заключается в том, что стремившаяся к полноценному волеизъявлению героиня вдруг отказывается от своего счастья, потому что признает: сама идея Росмерсхольма, этого хранилища традиций и реликвий, этого «дома Бога», разрушила ее волю и подчинила себе. Став послушной, Ребекка перестает хотеть Росмера. В спектакле происходящая в ней перемена связана с отказом от сексуальности и витальной любви ко всему природному. Вместо того, чтоб, как героиня картины Уайета, ползти к вершине холма, она переобувается в тяжелые ботинки и садится на велосипед, чтоб уехать отсюда навсегда. Вместо летнего вечера и охапок полевых цветов на подоконнике задувает студеный ветер, за окном проступает молочная синева зимы.
Вываливаясь из окна, герои покидают дом – место, где их желания росли, достигли предела и умерли, не вынеся необъяснимого гнета судьбы, обстоятельств или потусторонних сил. В этом смысле «постмодернист» и метафизик Жолдак на удивление последовательно разворачивает метафору пьесы, преумножая ее саспенс сильнодействующими аттракционами вроде повтора одних и тех же жестов, лихорадочных физических действий, звука и пошагового разрушения пространства. Спектакль «Росмерсхольм» представляет собой цельнокроенное сочинение, в котором слово, физика, архитектура и звук спаяны слитно и, трансформируясь во времени, реализуют идею разрушения как такового – ужасного по сути и прекрасного с виду. Поэтому, когда в еще недавно жилой комнате происходит камнепад, а в распахнутое окно дует сильный ветер, зритель – вслед за измученными героями – испытывает что-то вроде облегчения. Смертельный, эскапистский финал – это вполне романтическая концепция мира, в котором, по Жолдаку, жить трудно, но можно услышать его тайный гул и вполне этим насладиться.