Театр post изобрёл секрет того, что я бы назвала органической драматургией. «Художник извне и изнутри» идеальная тому иллюстрация.
Сначала публика фланирует в небольшом зале с развешенными по стенам текстами, а они к тому же еще и звучат на разные голоса откуда-то сверху. Мозг постепенно вспухает от избытка информации о великом и прекрасном. Потом Иван Николаев и Алена Старостина начинают выносить в зал по одному стулу – так постепенно перед большим экраном в торцевой стене выстраиваются зрительские ряды, публика усаживается, читает пляшущие по экрану буковки, буковки пропадают, все слушают, как ясный женский голос называет день, а глуховатый и очень близкий мужской рассказывает, что ел, как испражнялся, где болело, кого видел. Чуть позже в эти бытовые мотивы начнут просачиваться вкрапления информации о том, что рисовал в этот день рассказчик – руку, голову, ногу, спину, и странные абрисы этих изображений, похожие на белых эмбрионов, мерцая, высветятся на экране. Нет иерархии, факт поноса уравнен по значимости с отмечаемым церковным праздником. Физическое существование героя без тела и лица отдается в собственном теле, и тоже хочется салата с каперсами, и кажется, что заныл живот. А еще из глубин детской памяти всплывает странное желание взять карандаш и рисовать. И когда в финале на экране снова запляшут белые буковки, и мы прочтем о том, что шестидесяти трехлетний флорентийский художник Якобо Каруччи да Понтормо умер 2 января 1557 года, станет странно. Так близко звучал его голос, так подлинно и несуетливо прорастала в нас его почти пять веков тому назад оборвавшаяся жизнь.
В спектакле двух Дмитриев, Волкострелова и Ренанского из общего массива публики поодиночке извлекается каждый отдельно взятый зритель и помещается внутри состоящего из разных опосредованно взаимодействующих смысловых концентрических кругов драматургического поля. Это развешенные по стенам и звучащие в прологе удивительные тексты Аркадия Ипполитова о Понтормо, дневник самого художника “Моя книга”, прочитанный живыми postовскими духами, Аленой Старостиной и Иваном Николаевым. А еще воображаемая живопись, красота итальянских храмов, вкус еды, дурной или прекрасной. Холод, дождь, хорошая погода. Болезни. Радость. Смерть. И память, поправшая жадность все поглощающего времени.
